барашками злых волн, ослепительно белый прожекторный луч. В его пятне, в кабельтове от узкого тела субмарины, появился катер из тех, на которых генуэзские контрабандисты бегали на Корсику и Сардинию. С правого крыла его рубки стремительно замигал ратьер, отправляя в ночь серии точек и тире азбуки Морзе.
— Палубная команда, подготовиться к швартовке, — перегнувшись через кольцевое ограждение площадки, крикнул куда-то вниз первый помощник, по палубе прокатился дробный перестук каблуков матросских ботинок.
Старый Ренци боялся вздохнуть, хотя прекрасно понимал умом, что за таким шумом, который создаёт дождь и плеск волн, его дыхание вряд ли кто услышит. Он завороженно смотрел, как катер подошёл к крутому борту субмарины, откуда на его палубу тут же перекинули деревянные сходни с леерами.
В свете прожектора с борта катера на лодку переместились несколько фигур, бесформенных в своих резиновых накидках. Но в одной из них старому рыбаку почудился женский силуэт.
Сходни были сноровисто убраны, катер ещё старательнее затарахтел движком и, отвалив от борта лодки, растворился в темноте. Прожектор тут же погас, лодка двинулась с места и, набирая ход, растворилась в кисее дождевых струй. Рыбак истово перекрестился и, произнеся хвалу Деве Марии, подтолкнул всё ещё не очухавшегося от увиденного сына в сторону люка моторного отсека.
Едва катер отчалил, как обер-лейтенант спустился на палубу, чтобы лично проводить гостей в их каюты, которые были им подготовлены заранее. Увидев перед собой несколько закутанных в дождевики фигур, он вытянулся и вскинул руку в приветствии:
— Хайль…
И тут неверный свет плафона на ограждении рубки упал на лицо стоящего перед ним визитёра, невысокого человека с выправкой штатского, несмотря на угадывающийся под дождевиком мундир. Отто Вермут молча отступил на шаг и придержал рукой рубочный люк:
— Прошу на борт, господа…
Его голос сейчас не смогла бы узнать и родная мать. Потому, что именно в этот момент обер-лейтенант цур зее Отто Вермут понял: это его последний в жизни рейд.
…10 июля 1945 года в аргентинский порт Мар-дель-Плата прибыла германская субмарина U-530. Когда на её борт поднялись аргентинские военные и пограничники, то они не обнаружили на лодке никаких следов вооружения: торпеды отсутствовали, зенитные пулемёты были демонтированы и исчезли бесследно.
На борту, кроме пятидесяти четырёх членов экипажа, не было никого. Все судовые документы и личные документы подводников были уничтожены. Отсутствие у подводников документов командир лодки не смог внятно объяснить. Как и то, куда пропал один из спасательных ботов.
Пограничники выразили было предположение, что, незадолго до сдачи властям, экипаж с помощью этого бота высадил неподалёку от побережья Аргентины каких-то пассажиров, хотя моряки этот факт категорически отрицали все, как один.
Поиски на побережье и в прибрежных водах результата не дали, и история была похоронена в архивах на долгие годы.
14 марта 1950 года, вторник, 22:27. Ближняя дача И. В. Сталина
Лаврентий Берия сидел, погрузившись в кожу громадного дивана Большой гостиной, и размышлял. Нет, цель, с который его вызвал сегодня в загородную резиденцию всесильный Хозяин, ему была, в принципе, известна. Не сказать, что его не волновало теперешнее положение — как-никак, должность почти всесильного заместителя Председателя Совета министров, курировавшего Министерство государственной безопасности СССР, Министерство внутренних дел и Министерство государственного контроля, давала вполне определённую плавучесть, и потопить его сейчас, особенно после успешного завершения советской ядерной «программы сдерживания», как её цепко охарактеризовали ушлые газетчики, было ох как непросто.
Но каким-то неведомым даже ему самому нюхом бывший глава НКВД ощущал, что над ним сгущаются тучи, и опасность исходит от самого Кобы. Тот стал слишком подозрительным в последнее время, его мнительность превратилась в какую-то манию преследования, и этого стали опасаться даже самые близкие к нему люди. Те, кому не особо повезло, уже исчезли с политического небосклона, а некоторые из них так и вообще затерялись в дебрях многочисленных «лагов». Остальные притихли, особенно после смерти Жданова и последовавшего за ним «дела врачей-отравителей».
Берия уткнул нос в неизменный тёмный шарф-кашне, пальто он не сбросил, демонстрируя этим Вождю, что прибыл сюда исключительно под влиянием обстоятельств и стремится опять как можно скорее заняться своими непосредственными обязанностями. Шляпа лежала тут же, на коже дивана, капельки влаги на ней, оставшиеся на месте снежинок, нанесённых бушевавшим уже второй день бураном, не спешили исчезать даже в тепле уютной, несмотря на свои размеры, гостиной.
Почти неслышно щёлкнул замок, высокая дверь в спальню приоткрылась, и в гостиную вошёл неслышным шагом Сталин. Он умел ходить вот так, подобно кошке, научился, видимо, на скалистых тропах в окрестностях родного Гори. Юфтевые сапоги почти бесшумно ступали по ковру, френч без погон и знаков различия, мягкие бриджи… Ничего от образа Генералиссимуса, тиражируемого кинохроникой и многочисленными парадными фото.
Войдя, Сталин прошёл к длинному столу, на котором предварительно услужливый помощник разложил какие-то документы, кивнул Берии, словно только недавно с ним виделся.
— Здравствуй, Лаврентий… Спасибо, что так быстро приехал.
Берия усмехнулся:
— А когда было по-другому, Коба?
Сталин шевельнул усами, словно собираясь что-то произнести, но потом махнул рукой, сгрёб со стола какой-то листок и небрежно толкнул его по зелёной столешнице в сторону Берии. Тот грузно поднялся с жалобно всхлипнувшего дивана, шагнул к столу, взял лист, оказавшийся расшифровкой донесения одного из агентов-нелегалов. В свою бытность генеральным комиссаром государственной безопасности он достаточно насмотрелся подобных документов, и теперь узнавал их с первого взгляда. Но на всякий случай приподнял глаза на Сталина, словно испрашивая разрешения.
Тот усмехнулся, хитро прищурившись:
— С каких пор ты стал таким робким, Лаврентий? Читай, мы хотим слышать твоё мнение по этому вопросу… Интересные вещи товарищ докладывает…
Берия перехватил листок поудобнее, вытащил из кармана футляр со знаменитыми очками, извлёк из него бархотку и, тщательно перетерев отливающие синевой стёкла, нацепил круглые линзы на нос. Усевшись на стул с высокой спинкой из тех, что стояли вдоль длинного стола совещаний, углубился в чтение.
Сталин тем временем отошёл к окну в дальнем конце залы и принялся рассматривать буйство снежных вихрей за высокими окнами: буран не отпускал Москву и Подмосковье из своих объятий. Высокие сосны, окружавшие дачу, были покрыты мохнатыми шапками снега, и ничто не говорило о том, что за окнами не вьюжный январь, а вполне себе весенний март. Не зря же старики говаривали: «Марток — наденешь двое порток!».
Пока Берия читал донесение руководителя американской резидентуры, Коба задумчиво крутил в пальцах потемневшую от времени трубку. Курил он в последнее время редко, и даже любимая когда-то «Герцеговина-Флор» уже не приносила
