— Это мы с вами знаем, что диверсиями ты не занимался. А суд решит иначе, — вздохнул Пронин. — Для судей твои аргументы — просто отговорки, которые никто не примет во внимание. А когда Германия нападет на СССР?
— Никогда! — рявкнул Варнаков. — Не будет этого. А если нападут, наши им быстро по шеям вмажут.
— А Дитмар что говорил?
— Дитмар говорил, что все решено. До весны немцы начинают наступление. Возьмут Смоленск, Киев. Они собирались действовать в Москве. Расстрелять их мало. Я требую расстрела для гитлеровских собак! Под Люберцами стоит воинская часть. Они готовили взрыв. Да только хрен у них бы получилось с Красной Армией тягаться! Баловство одно и хулиганство. Сволочи.
— У них и взрывчатка имелась?
— А вы не взяли склад? Я вам точно скажу. Улица Третьего Интернационала, дом четырнадцать. Там сарай со двора. Развалюха. Завален всякими лопатами, тачками деревянными. Мусорный, скажу я вам, сарай. А в сарайчике — подпол. Хитро придумано — в облезлом сарае и такой капитальный подпол, как в хорошем купеческом доме. Вот там и ищите взрывчатку, оружие. Даже съестные припасы имеются — консервы ворованные.
— Ты там бывал?
— Подай-принеси. За поллитра.
…А ведь смышленый был бы парень, если бы не водка… Вот так и теряем невозместимый человеческий материал. Не все наши люди умеют держать водочный удар. Теряют волю, деградируют. За отраву на все готовы. А ведь от природы неглупый мужик этот Варнаков. Погубит Россию водка, если мы, большевики, за эту напасть не возьмемся. Пятьдесят граммов, сто, двести — это хорошо. И полезно — от обморожения, например. Но — вновь и вновь повторял Пронин — как прав был Парацельс: все — лекарство и все — отрава, а зависит это от дозы… Если бы об этом знал Варнаков, когда ему было лет восемнадцать. Может быть, сейчас работал бы у нас, был бы молодым героем, как Кирий или Лифшиц. Или стал бы справным рабочим. Ударником, стахановцем. Маяком нашим. А про склад в сарае он своевременно рассказал. Железнов этим складом займется, тут я спокоен. Хватка у него железная. Кому принадлежит сарай, кто попустительствовал — все выяснит и дров не наломает. Что же теперь докладывать Коврову? Разоблачена группа диверсантов, они работали на немцев. А стратегические выводы? Гитлер готовит войну? И не через полгода, не через год, а в ближайшие месяцы? Нет у меня оснований для такого вывода. Может быть, прав наш непросыхающий друг Варнаков, и все это — несбыточные грезы фанатиков, а Гитлер на войну не решится?… Мое дело — доложить Коврову. А все-таки рано мы их взяли. Надо было еще понаблюдать…
Железнов уже допрашивал Ананьева. Пронин вошел в кабинет и смерил бывшего чекиста презрительным взглядом.
— Встать, Ананьев!
Ананьев послушно встал.
— Что, отгулялся на воле? Немецким прихвостнем стал? Я изучил ваше дело. Вы отправляли в расход честных партийцев, наших товарищей-чекистов. Вы и тогда дружили с Дитмаром?
— Я Дитмара узнал только в прошлом году. Гражданин Пронин, это совсем другое дело. Та моя жизнь трагически оборвалась… Был я чекистом, честно служил. А потом перечеркнули судьбу мою — я и покатился. Сволочью стал. Мразью подколодной.
— Говори, говори. Я тебя внимательно слушаю. Просто рассказывай все, что рассказывается. Про Дитмара и всю вашу свору.
— Дитмар готовил серию террористических актов. Через месяц начнется война. Германцы, значит, с Запада пойдут, а мы должны изнутри действовать. Два райкома, четыре воинские части. Правда, профессионал-то во всей нашей, как вы выразились своре, был только один — я. Остальные — сброд, шваль последняя. С такими не то что райком — баню на воздух не пустишь. Вы майор, я тоже служил в этих стенах. Меня Менжинский на службу взял.
— И Ягода жаловал.
— И Ягода, и Ежов, враг народа, что верно, то верно. Колька-книжник меня уважал. Умный был мужик, хотя и оказался врагом. После его разоблачения партия меня пощадила, свободу дала. Кажется — живи и радуйся. А я не победил свою сволочную гордость. Но я лучше про Дитмара расскажу. Я мечтал выдать эту фашистскую мразь. Выдать вам с потрохами. Но гордость проклятая мешала. Но на терроризм я бы ни за что не пошел. Ни за какие коврижки. Гордость бы не позволила. Выдал бы его родным органам. Да я бы правую руку отдал, только бы мне вернули синюю фуражку.
Все понятно. Ничего нового Ананьев нам не поведает…
— Все ясно, как день! — Ковров радостно захлопнул кожаную папку. — Не угомонился Гитлер. Оно и ясно. Пока на востоке у него могучий сосед — спокойно спать он не сможет. И держать в руках Европу не сумеет. Так что пора, пора ударить тевтонов по рукам.
— Ты в этом убежден? Тебя убедили показания Варнакова? Это странно. Неужели у тебя воображение развито на уровне стандартного выпивохи, хотя и смышленого?
— Тебе бы только позубоскалить, товарищ Пронин. Ничего. Зубоскаль, а мы потерпим. Сегодня ты имеешь право. Расколол ты Николаева и Варнакова по первое число. Денежную премию получишь и устное поощрение. Хорошо работаешь, товарищ Пронин.
Сведения, полученные от люберецких горемык, пришлись ко двору. Теперь Ковров отчитается перед наркомом и тоже получит поощрение. На радостях он даже забыл про главную проблему — про Телеграф. «Может быть, враг и рассчитывал в аккурат на такую реакцию с нашей стороны?» — подумал Пронин и поморщился.
— У меня появились новые идеи. Если все сложится, через неделю смогу выйти на телеграфистов.
— Через неделю? — Раньше Ковров за такое вялое обязательство накричал бы на Пронина. Но теперь комиссара не слишком интересовало телеграфное дело. — Ну, подождем. Будешь работать через люберецких?
— И этих задействуем в случае необходимости. — Пронин не собирался посвящать Коврова в свои такие зыбкие планы.
Ночью Пронин хрустко ходил по квартире. Несколько раз булькал графином, чертыхался шепотом. Агаша прислушивалась к его шагам и ворочалась в постели. Потом Пронин включил настольную лампу — зеленую, как в мемориальном кабинете Ленина. Уселся за стол в своей зимней выцветшей байковой пижаме. Достал Коровина, немного повертел его в руках и спрятал под подушкой. Рядом с тахтой, на табуретке, стоял графин с клюквенным морсом, но этой ночью Пронину хотелось обыкновенной воды. Только под утро он залез в холодную постель, завернулся в одеяло. С кухни доносились мелодии из радиорепродуктора, а на Кузнецком дворники уже соскребали лед с мостовых. Под этот однообразный шум Пронин провалился в сон. Его разбудил Железнов, явившийся с докладом в девять часов. Он сразу понял, что Пронин уснул только под утро.
— Ну что, Иван Николаич, надумал что-нибудь?
Пронин отхлебнул морсу из графина.
— Что слышно про Стерна?
— За Стерном следили. Но ни одного подозрительного шага не отметили. Скучная рутина. Оказавшись под наблюдением, он сократил визиты. Правда, однажды зашел к портному — на генеральную примерку. Да-да, зашел на Огарева, к нашему старому другу.
— А где был портной в новогоднюю ночь? — спросил Пронин.
— Ты же блестяще установил факт пребывания у любовницы!
— А ты у нее побывал?
— Такого указания не было.
— Понятно. Значит, тебя нужно за ручку водить. В летний сад. Ну, что ж, значит, прекрасная дама не увидит молодого чекиста. К ней пойдет чекист в летах.
Пронин уже причесывался, основательно смочив волосы и во весь свой командирский голос напевал песенку из оперетты: «Иду к Максиму я, там ждут меня друзья!» Агаша водрузила на стол завтрак: кофейник, чашку и кусок ароматного творожного коржа — только что из духовки. Увидев страдающий взгляд Железнова, она и ему принесла коржа. А вот кофе для молодого чекиста варить не стала. Пришлось Виктору перекусывать всухомятку. А он и не обиделся: не впервой. Да и говорил Пронин: на обиженных воду возят. На крепко обиженных — крепко возят.
— А кто еще был у Левицкого в эти дни?
— Есть исчерпывающий список, — Железное важничал. Сегодня на каждый вопрос у него был готов ответ в яблочко. — Полный список клиентов. У нас в кабинете, в сейфе.
— А на память не можешь назвать всех, кто был в один день со Стерном?
— Большого наплыва не было. Все-таки первая неделя года. Был Ботвинник — чемпион СССР по шахматам. Ему, видите ли, понадобился престижный костюм для поездки на международный турнир в Ноттингем. Он ведь ленинградец, но с декабря в Москве. И вот решил пошить костюм у знаменитого московского портного. Еще у него был Василий Гасин — бухгалтер с завода имени Сталина. Он шьет деловой костюм из скромной недорогой ткани. Вот, пожалуй, и все.
— Ботвинник, Гасин и Стерн. А кто такой Гасин?
— Бухгалтер с ЗИСа.
— Это я уже понял, спасибо.
— Я мало о нем знаю. Обыкновенный совслужащий. В сферу нашего внимания не попадал. На заводе его ценят. В конце года был премирован. Решил справить себе новый костюм.
