Хотя до кого он мог «добраться» — до Марка Градского? До Карен? До Сашки Векслера? Они были теперь неуязвимы, а вот он… «Егор Телегин», идиоты! Он же сказал этой дуре, что «Солдатушки» побывали в редакциях! Мало того — тут он застонал и взялся за голову — этот рассказ до сих пор лежит на Литейном у Бориса Васильевича! С одной стороны, это и хорошо: прослушав такую передачу, они просто перечитают рукопись и убедятся, что там все совсем не так… Да, но как доказать теперь, что не имелось двух вариантов? И что он вообще не давал этой стерве разрешения везти это туда!
… А может, она-то поняла так, что он разрешил? Постой, постой… Чем же, собственно, кончился тогда их разговор? Она уговаривала — ну не уговаривала, советовала — напечатать за бугром, чего, дескать, хорошей вещи лежать без толку. Если тут все равно не опубликуют… Ему бы в ответ сразу послать ее подальше, и чао; он же стал, помнится, что-то мямлить: не знаю, мол, вроде это не принято, у нас так не делается — словом, развел бодягу, не мычал, как говорится, не телился. А почему? Да в том-то и дело, что и страшновато было, и хотелось, — все-таки польстила мыслишка о европейской известности, что уж греха таить. И когда она, прощаясь, дала телефон — «позвоните, если надумаете», — он ведь не сказал прямо и четко, что, нет, думать не будет и звонить не станет, а опять-таки пробормотал нечто невразумительное — даже и не вспомнить теперь, что именно. Наверное, что-нибудь вроде: «Ладно, подумаю… «
Вот эту-то его нерешительность Карен и истолковала как внутреннее согласие, которое он только не отважился высказать вслух. Она ведь наверняка не дура, — дуры такими делами не занимаются, вот и расшифровала его сразу и до конца. Разобралась в нем лучше, чем разбирался он сам.
… Ну хорошо, это — ладно, с «Чокнутой» все более-менее ясно, сам, дурак, напросился; но «Солдатушки»-то, бравы ребятушки, они как тут оказались? Ведь говорил же, и ей говорил, и Векслеру этому, сукину сыну, что рассказ ходил по редакциям! Что они, совсем там ополоумели? На черта тогда эта комедия с «Егором Телегиным», прямо бы так и дали, открытым текстом, Кротов, мол, написал, Вадим Николаевич, проживающий по такому-то адресу… Ах, паразиты безмозглые!
А теперь, что ж, теперь надо ехать с повинной. Пожил, называется, на лоне природы… Вот так всегда — только настроишься на что-то, обязательно влезет какое-нибудь сволочное непредвиденное обстоятельство. Да, но уж настолько сволочного еще не было!
Или нешто плюнуть, сделать вид, будто ничего не знает, ничего не слыхал? А что, мог же он не слушать сегодня радио — не включил бы, так и не знал бы ничего. В самом деле, зачем пороть горячку, срываться? К осени приедет в Питер, тогда пусть Борис Васильевич сам и вызывает, если захочет. Он-то что? Его совесть чиста, это все они, провокаторы паразитские, вот уж истинно: отравители эфира, микрофонные гангстеры…
Но все это, конечно, Вадим так просто себе говорил, для понту. На самом деле он понимал, что возвращаться домой надо сейчас же, немедля. Чем бы там вся эта история для него не обернулась.
Передачу «Литературной страницы» с выступлением критика Марка Градского слушал и капитан Ермолаев. Слушал он ее со смешанным чувством досады и облегчения: загадочный визит Векслера в конечном счете обернулся довольно примитивной провокацией, шитой белыми нитками; но что Кротов перед этой провокацией все-таки не устоял, было досадно. Борис Васильевич винил в первую очередь самого себя — наверное, не так как-то разговаривал, не сумел внушить доверие. Но, с другой стороны, что значит: «не так разговаривал», «не сумел внушить»? Это подростки бывают трудновоспитуемые, к которым не знаешь, на какой еще козе подъехать, чтобы к тебе прислушались, поняли, поверили. А тут ведь взрослый, черт побери, умственно полноценный «сапиенс», да и предупреждали же его открытым текстом, без намеков и недомолвок, стоило лишь открыть глаза…
Так ведь не захотел, поддался, клюнул-таки на их приманку! С «Солдатушками»-то он влип помимо своей воли, это понятно: неужто дал бы мне читать этот рассказ, собираясь опубликовать его на Западе? Но в передаче шла речь и о какой-то другой его повести, о ней Кротов вообще не упоминал — потому, наверное, что уже отдал туда. Не ждал, видно, что так заложат его с этим рассказом.
Интересно, что он теперь скажет по поводу своих культурных связей с заграницей. Ермолаеву очень хотелось позвонить как ни в чем не бывало, поинтересоваться творческими планами, а заодно и спросить: намерен ли теперь автор пользоваться таким благозвучным псевдонимом и в наших редакциях? Но звонить не стал, будучи уверен, что «Егор Телегин» в скором времени объявится сам.
И тот действительно объявился. Позвонил однажды утром, стал бормотать насчет того, что вот был в отъезде, перед отъездом звонил и не застал — хотел свои рассказы забрать, а теперь возникло в связи с этим одно нелепейшее обстоятельство, наверное, надо бы поговорить…
— Ну приходите, поговорим, — сказал Ермолаев суровым голосом. — Послезавтра вас устроит?
— Устроит, конечно! А… раньше нельзя?
— Раньше не получится. Послезавтра в четырнадцать, пропуск я закажу, паспорт только взять не забудьте…
Он мог принять Кротова и сегодня, по нарочно решил выдержать его лишние двое суток — пусть поразмыслит на досуге, ему не повредит…
Через два дня, ровно в четырнадцать ноль-ноль, Кротов вошел в кабинет с таким унылым видом, что капитан невольно глянул на его потрепанный ученический портфельчик искусственной кожи — уж не сухари ли со сменой белья принес с собой?
— А-а, Вадим Николаевич, — приветствовал он его радушным тоном, — рад вас видеть, присаживайтесь. Как отдохнули?
— Спасибо. — Кротов бросил портфельчик на диван, сел. — А отдохнуть мне не удалось. Какой там отдых… У меня неприятности колоссальные, Борис Васильевич, вы даже представить себе не можете…
— Ну попытаюсь, если расскажете.
— Так я для этого и пришел… Понимаете, я тут недавно включаю радио — в деревне это было, маленькая такая деревенька где-то под Черниговом, я там пожить хотел, — так вот, включаю и вдруг попадается мне какая-то станция из этих… ну типа «Свободы» или «Немецкой волны» — я так и не понял, потому что на середине передачи включился. А передача обо мне, понимаете, то есть не вся, может, передача, но когда я включился, то разговор шел обо мне — вернее, о моих вещах, об этом вот рассказе, что я вам тогда передал, ну «Солдатушки», вы помните, и еще об одной повести, они ее, оказывается, уже раньше по радио читали…
— Так-так, — заинтересованно сказал Ермолаев.
— Ну вот, а автором называют некоего Егора Телегина. Ну псевдоним, понимаете…
— Телегин? Вроде бы слыхал. Восходящая, говорят, звезда на литературном небосклоне — там, у них. Позвольте, позвольте… вы сейчас сказали — «Солдатушки», это разве не ваш рассказ?
— В том-то и дело, что мой…
— Так выходит, вы и есть — Егор Телегин?
Кротов с убитым видом подтвердил и это, добавив, что сам впервые услышал о своем псевдониме.
— Что же это они, — посочувствовал капитан, — выходит, с вами даже не посоветовались? Да, вы про повесть что-то начали…
— Повесть мою они тоже передавали, о художнице. Я, правда, не слышал, но понял из передачи, что ее тоже читали по радио.
— Вы говорите «повесть тоже». А что еще?
— Да вот «Солдатушки» эти самые! Но в каком виде? Они же с рассказом черт-те что сделали — то есть сам я не слышал чтения, оно уже кончилось, но поело выступал один тип из «Материка»… Кстати, они у себя «Чокнутую» — ну повесть вот эту, героиня там художница, авангардистка, из непризнанных, — так они ее напечатать собираются…
— Да-а? Ну что ж, поздравляю, в одно прекрасное утро вы проснетесь знаменитым. Еще и гонорары станете получать в свободно конвертируемой валюте.
— Вам смешно! — с упреком сказал Кротов.
— Да нет, Вадим Николаевич, — возразил Ермолаев, — не смешно мне, совсем не смешно. Вам не кажется, что вся эта история плохо выглядит? И смеяться тут причин нету… Мало того, что вы, заверяя меня в обратном, все-таки договорились с этими господами о публикации ваших работ там, за кордоном…
— Не договаривался я, это все совершенно непонятно как получилось!
— … более того, — продолжал капитан, — я ведь к вам тогда как к серьезному, думающему человеку приходил, с очень доверительным разговором. И если хотите, с предупреждением! Я вас открытым текстом предупредил: учтите, Вадим Николаевич, Векслер этот, возможно, наш враг, неизвестно, какие у него задумки, поэтому будьте с ним осторожны. Так ведь не захотели вы прислушаться, восприняли небось как вмешательство в вашу личную жизнь — стоило, дескать, познакомиться с иностранцем, как уж тебя начинают выспрашивать, интересоваться, предупреждать…
— Да что вы, Борис Васильевич, и в мыслях не было!
