Ознакомительная версия.
Зазвонил телефон.
Штауфер потянулся рукой, снял трубку, назвал себя и перебросился с кем-то ничего не значащими фразами.
— Продолжим, — повернулся он к Тумановой. — Вам ясна моя мысль?
— Вполне, но непонятно, к чему она?
— Я с удовольствием объясню: нам жаль вас. Мы эстеты, нам жаль губить молодую жизнь, разрушать прекрасное. Я склонен полагать, что вас может ожидать иной, лучший, нежели смерть, удел. Вы не знали, куда вас заведет судьба. И вы по молодости, из-за упрямства не хотите спасти себя. Мы пытаемся сделать это за вас…
— Не стоит, — прервала его Туманова. — О себе я подумаю сама.
Штауфер умолк и встал. Он исчерпал себя, да и терпение его начало истощаться. Он не любил вести такие любезные и отвлеченные беседы, считал их особо тонким и трудным приемом и прибегал к ним в редких случаях. В нем поднималось бешенство.
Что делать? Она, конечно, ничего не скажет. Никакие сентиментальные беседы ее не разжалобят. С ней надо поступать иначе: колотить, резать, пилить, жечь! Вот тогда она, может быть, заговорит. Может быть! Но, возможно, и не заговорит. На этой земле ему не раз встречались люди, которые вели себя так же, как вот эта.
А как досадно! Все затеянное рушится, как карточный домик! Испорчена такая игра, такая комбинация! И все из-за одного молокососа, будь он трижды проклят!
Штауфер пнул ногой стул, и тот отлетел к стене.
— Мы знаем все! — чуть не крикнул он. — Знаем, что пробрались вы сюда не без помощи командира партизанского отряда Новожилова, что он заранее предупредил кое-кого о вашем появлении, что вы владеете нашим языком и не прочь бы устроиться в городе.
«Что такое? — соображала между тем Юля. — Что он несет? Какой партизанский отряд? Какой Новожилов? Зачем мне устраиваться? Или он провоцирует?»
— Ведь вы не станете отрицать, что это правда? — спросил Штауфер.
— Никому не запрещено фантазировать, — ответила Туманова.
— Ах вот как… — вспыхнул Штауфер. — А зачем вы заходили в офицерское кафе?
— Какое кафе?
— «Глобус».
— А разве туда вход воспрещен? — поинтересовалась Юля.
— Но вы, вы зачем заходили?
— Затем, зачем и все…
Быстрая конвульсия пробежала по лицу Штауфера, мышцы задергались.
— Вы знакомы с поваром Готовцевым?
— Да, он мой брат, — ответила Туманова и тут же с опаской подумала, что попала под слежку, по-видимому, не в лесу, а еще раньше, в городе. Иначе он не задал бы вопроса о Готовцеве. Но тут же вспомнила о документах, своих документах, попавших в руки гестаповцев. Вспомнила и поняла, что навлекла беду и на Готовцева.
Штауфер рассмеялся мелким, икающим смехом, почти не разжимая тонких, бледных губ. Смех булькал у него глубоко внутри.
Он подошел к столу, взял паспорт и прочел вслух:
— «Готовцева Валентина Семеновна», — и повернулся в сторону гестаповца в штатском: — А его как?
— Готовцев Даниил Семенович, — ответил тот.
Только теперь Туманова взглянула на штатского. Это был широкоплечий человек лет тридцати, с пышной золотистой шевелюрой. На нем был коричневый костюм «в елочку», воротничок светлой сорочки безукоризненно выутюжен, галстук тщательно завязан.
Штауфер продолжал:
— «Родилась в деревне Клявдино, Черновицкого уезда…»
— И Готовцев оттуда же, — добавил гестаповец в штатском.
— Значит, он — ваш брат? — с невинной улыбкой спросил Штауфер.
— Я уже ответила.
— Может быть, вам изменяет память?
— Какой же вы непонятливый, — устало заметила Юля. — Я же объясняюсь с вами на вашем языке!
— Но, может быть, Готовцев вас не знает? — продолжал свое Штауфер.
Туманова промолчала. Возникла тревога: неужели они арестовали Готовцева?
— Молчите? Вы об этом не подумали?
— И думать не хочу.
— А вдруг он вас не знает? Сестра, допустим, не забыла своего родного брата, а брат, возможно, забыл сестру? — Штауфер обошел письменный стол и ногой нажал на кнопку звонка, вмонтированную в пол. Вернувшись, он продолжал: — Ваш «брат» не так уж далеко отсюда. Вы напрасно упорствуете. Это же вопреки здравому смыслу, а вы человек рассудительный. Правильно?
— Вам виднее, — ответила Туманова, прекрасно сознавая, насколько прав гестаповец. Конечно, факты против нее. Да еще какие факты! Ее схватили во время сеанса, с пистолетом, радиостанцией, у нее отобрали все, что выдавало ее профессию. Правда, враги что-то путают. Вопрос о партизанах, о каком-то письме задан неспроста. Но…
Раздался осторожный стук в дверь.
— Прошу! — громко сказал Штауфер.
— Обернитесь и посмотрите! — приказал Штауфер арестованной.
Предчувствуя недоброе, Туманова повернула голову, и что-то перехватило ей горло. Шагах в трех от двери стоял Готовцев. Он смотрел себе под ноги и растерянно мял в руках синюю кепку.
Сколько надо было иметь душевных сил, чтобы не измениться в лице и не выдать себя!
— Кто это? — спросил Штауфер, пытливо следя за девушкой.
— Мой брат, — совершенно спокойно ответила она, не теряя надежды, что, может быть, так же ответит и Готовцев. И если даже Готовцев станет отрицать, то их обоих уличит Циглер. Да что Циглер! Их уличат десятки офицеров, наблюдавших сцену свидания в «Глобусе»! Стало быть, погиб и Готовцев. Понимает ли он это? Наверное, понимает.
Штауфер шумно вздохнул и спросил по-русски:
— Господин Готовцев, вы знаете эту особу?
Разведчица замерла.
— Да, знаю, господин гауптштурмфюрер, — последовал четкий и уверенный, не соответствующий внешнему виду Готовцева ответ.
Туманова едва удержалась, чтобы не вздрогнуть. Только сейчас — слишком поздно! — в голосе Готовцева она расслышала что-то страшное.
Штауфер не сводил с нее глаз, следя за каждым движением, а она внешне спокойно смотрела на него.
— Отвечайте только на вопросы! — предупредил Штауфер предателя. — Кто она?
— Разведчица! Пришла ко мне с паролем…. И не сестра она мне… Ее прислал в город командир партизанского отряда Новожилов… Да, под видом своей дочки… От Новожилова я имею письмо… Я могу его… — и предатель полез в карман.
— Не надо! — остановил его Штауфер. — Письмо адресовано вам, и она, конечно, заявит, что знать ничего не знает.
Туманова почувствовала, как внутри у нее все похолодело. Правда перемешалась с каким-то диким вымыслом и лишь усугубляла ее положение.
Предатель хотел что-то сказать, но Штауфер предупредительно поднял руку и спросил его:
— А что вы скажете относительно документов?
— Документы у нее липовые, на имя моей сестры. А сестра живет и работает в Минске. Это можете проверить, господин начальник, — заявил Готовцев.
Теперь Штауфер обратился к Тумановой:
— Ну, как? Что вы на это скажете?
— Абсолютно ничего.
— Врет она, господин гауптштурмфюрер! — окончательно распоясался Готовцев.
— Довольно! — строго прервал его Штауфер. — Можете идти!
Готовцев умолк. Туманова не видела, но представила себе, как он угодливо раскланялся и осторожно, без шума прикрыл за собой дверь.
— Презанятная история! — воскликнул Штауфер и рассмеялся. Потом он расстегнул высокий воротник мундира и, повернувшись спиной к арестованной, стал цедить в стакан воду из сифона. И тут Туманова вздрогнула, почувствовав на своей руке чье-то прикосновение. Она резко отдернула руку и обернулась в сторону гестаповца, сидевшего справа от нее. Он же, приложив палец к губам, предупреждал ее о молчании. Затем, взглянув с опаской на своего начальника, пьющего воду, перегнулся через стол и сунул в ладонь разведчицы маленький кусочек бумаги, сложенный в несколько раз. И тотчас же, как ни в чем не бывало, склонился над столом.
Туманова машинально зажала бумажку. Она жгла ей ладонь, подобно раскаленному углю. Что это значит? Как понять поступок гестаповца? Какая-нибудь провокация? Может быть, она сама идет в расставленные ей силки? А что, если взять и швырнуть ему в физиономию этот клочок? Швырнуть и сказать: «Не выйдет!» А что не выйдет? Нет, нет!… Она должна узнать, что там написано! Непременно узнать!…
В тюремный коридор выходили двери восемнадцати одиночных и общих камер. Каждая дверь запиралась на ключ и на большой железный засов с замком.
Толстые стены и массивные двери, обитые железом, надежно охраняли тайну камер. Звуки умирали без отголоска, растворяясь в мертвой тишине.
В длинном коридоре царил полумрак. Тускло мерцали под тяжелым серым потолком электрические лампочки. У входной двери, прижавшись к стене, стоял жиденький столик. На нем лежала книга рапортов. В другом конце коридора виднелся пожарный кран с подвешенным к нему брезентовым шлангом. Ничего другого здесь не было.
Шаркая по каменному полу грубыми казенными ботинками, подбитыми гвоздями, прохаживался дежурный. На его поясе тихо звенела связка ключей. Длинные руки повисли у самых колен, и весь он походил на какое-то лесное существо, угрюмое и молчаливое. Из-под широкого низкого лба выглядывали маленькие глаза, застывшие в холодном безразличии и спокойствии. Следы перенесенной оспы усиливали общее отталкивающее выражение лица. Трудно было бы придумать более подходящий тип для роли стража этого мрачного места!
Ознакомительная версия.
