Вопли стихли. Пламя погасло.
Взяв рацию с пола, я вызвал Ломана.
— Что это за сирены? — спросил он.
Он прислушивался к ним, одновременно стараясь разговаривать со мной.
Я ответил:
— Автомобиль сошел с дороги и врезался в толпу.
Ломан что-то сказал, но я точно не понял. Что-то — вроде «Боже!», или похожее. Я докладывал дальше:
— Загорелся бензин, но пожар уже потушили. Много раненых, есть погибшие — машина ударилась прямо в людскую массу. Там же рядом стояла «скорая». Она уже уезжает. Подробностей не вижу, далеко.
— Что с Куо?
— Куо мертв.
В воздухе по-прежнему пахло кордитом.
Ломан молчал. Он должен был задать вопрос, но вопрос требовал мужества. Всегда приятно рапортовать, когда операция успешно завершена; весь риск и все опасности позади, ничто уже не может отказать, не сработать, и ты по прихоти судьбы остался жив. В глазах своего направляющего директора и всего Бюро в целом ты заработал очко; в глазах же своих богов — а никто не спрашивает, каким мелким и презренным божкам ты, может быть, поклоняешься, — ты в кровь разбил руку о бесформенную, мерзкую рожу врага, имя которому «страх перед поражением», и застолбил для себя жердочку на бесконечно пока далеких воображаемых небесах, на которые ты мысленно возносишься очень ненадолго, пока все не начнется снова и пока не нужно будет опять разбивать руку о ту же рожу, — а она еще даже не прекращала саднить и кровоточить, — и вновь побеждать страх и доказывать себе, что наступил еще один твой день… только твой. Да, даже в своих собственных глазах это, наверное, самое важное.
Ничего не выйдет.
— С места, где ты находишься, — спросил Ломан, — видишь ли ты Персону?
— Нет.
Снова молчание.
— Я иду посмотреть, что на Линк-роуд. До связи.
Выключая рацию, я знал, что задание закончено и что операция провалилась.
Итак, один пес сожрал другого — и никакого толку. Пес поджал хвост и лег зализывать раны.
В маленькой высокой комнате я бы мог оставаться бесконечно долго. Думать, складывать в уме кусочки неудавшейся схемы, сопоставлять и прослеживать все с самого начала. Никто бы меня не нашел. Пока бы не снесли здание. Но отдельных кусочков не хватало, и я должен был пойти и найти их среди грязи и мусора.
Захватив атрибуты профессии — бинокль, дешевый коврик, треногу и винтовку, я отнес их в лифт, к остальным вещам, а сам отправился вниз по ступенькам.
Идти ни о чем не думая трудно; движения тела будоражат мозг. Мысли приходили постепенно, и прежде всего — несчастного случая не было. Но зачем они пошли на такую перестраховку, к чему такие ухищрения? Чтобы точно, наверняка? Только в самой гуще плотной толпы, повергнутой в состояние шока, они могли быть абсолютно уверены в том, что смогут подобраться и убить, — и сделают это до того, как подоспеют охранники. Восемь телохранителей, тридцать семь вооруженных полицейских! И все оказались отрезанными от него телами живых и раненых, умирающих и убитых, а кроме того — мощнейшим психологическим барьером: шоком. Значит, решили не полагаться на одного только Куо, на выстрел прямой наводки в исполнении признанного мастера поражать живые мишени?
Слишком много вопросов. Куо на них ответил бы.
До Пхра-Чула-Чеди, храма с золотым куполом, было недалеко. Толпа росла. Люди стекались с обоих концов улицы: из двух древних масок[13] смеющаяся куда глуше взывает к человеческому сердцу, чем скорбящая.
Работая локтями, я быстро продвигался вперед. Сломанные парасоли, раздавленный букет, слетевший и потерянный ботинок; плачущий ребенок; неистово молящийся священник; разорванный бумажный флажок, Машины могли ехать только по узкой полосе посередине дороги — сирены, звуковые сигналы, гудки сливались воедино и требовали пропустить. Толпа — это лихорадка, и жар не спадет, пока организм с ней не справится.
Ворота храма украшали цветы магнолий, листья давали тень. Сквозь широко раскрытые высокие двери никого не было видно. Я вошел. Ступени лестницы начинались прямо от гигантского золотого Будды и вели вдоль поворота стены; в прохладной полутьме храма я поднялся и взошел на платформу, образующую основание купола. От ее центра вверх уходила лестница поменьше, в виде спирали, ноги снова принялись считать ступени, а сквозь витые кованые перила яркими полосками ложился передо мной проникающий с улицы солнечный свет. С высоты, где располагались ниши, гул толпы стал слышнее.
Я прислушался, останавливаясь на каждой десятой ступеньке. В храме царила полная тишина, но они могли явиться за ним с минуты на минуту. Они не знали, что он мертв, и ждали, должно быть, в условленном месте.
Солнце ударило по глазам, на мгновение я ослеп. Это была та часть внутренней галереи, что выходила на Люмпини-парк. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, я двинулся в противоположную сторону, пока через пять ниш, в шестой, не увидел прямо напротив себя готовящийся вот-вот рухнуть и умереть, но все еще прочный остов списанного здания.
Затем я посмотрел на пол.
В соответствии с международными правилами ведения боевых действий пули для военных целей изготовляются в сплошной металлической оболочке; их свинцовый сердечник спрятан внутри. Это делается для того, чтобы при ударе о цель не происходило деформирующего расширения. Идея состоит в том, что ненужной боли следует избегать. Я же использовал средство из охотничьего арсенала — пулю, развивающую огромную скорость, с тупым наконечником и специально смещенным центром — такая при соприкосновении с целью убивает мгновенно, за счет так называемой экспансии, и при точном попадании животное сразу падает замертво. Недостаток один — будет испорчена туша, если жертва — кабан, или шкура, если это тигр. И это уже не охота, а отстрел.
Почти 98-граммовая пуля позволяет убить быстро. Так и случилось, но в результате ее специфического поражающего действия лицо убитого стало неузнаваемым.
Перед тем как поднять винтовку, он снял очки — они лежали рядом, на краю ниши, аккуратно сложенные. Солнце освещало прямыми горячими лучами серый пиджак из альпаки и безупречно начищенные ботинки; целостность облика нарушало только лицо. Но может быть, настоящее оно именно такое — окровавленное, со звериным оскалом, лицо дикого обитателя джунглей, не маскируемое более необходимостью соблюдать приличия и выдумками цивилизации? И скажем без лукавства — этот обитатель джунглей практически ничем не отличался от меня. Мы — родственные души, но жили, правда, по разным законам.
Перешагнув через тело и нагнувшись, чтобы осмотреть оружие, я заметил, что на рукавах рубашки нет золотых запонок — они были застегнуты на обычные пуговицы. Что-то вдруг прояснилось — еще до того как я взял в руки винтовку. Захотелось подумать, подумать как следует, и это желание вытеснило все остальные.
Винтовка была из простых и дешевых — шестизарядный карабин «юнг-чоу» с прикладом из секвойи.
Я уже не прислушивался, не ждал, что кто-то явится с минуты на минуту, на это не было времени; с ходу врезавшись плечом в витой парапет спиралеобразной лесенки, я уцепился за него одной рукой и, балансируя другой, полетел вниз, прыгая через три ступеньки. Яркие полоски света хлестали по глазам, витое чугунное ограждение дрожало и шаталось. Наконец я спрыгнул на основание купола и бегом бросился к другой лестнице, каменной, по которой так же быстро слетел на пол храма.
Храм по-прежнему был пуст. У ворот в тени магнолии стояли трое священников в желтом, один из них, приняв меня за спугнутого кем-то вора, сделал шаг навстречу, я уклонился, выбежал на дорогу и, увидев напротив бар, кинулся туда. Телефонную трубку я сорвал прежде, чем спросил разрешения.
Все три линии были заняты. Я набирал номера снова и снова, пытаясь пробиться хоть по одной, а там уж я бы не упустил шанса. Пока палец перебегал с цифры на цифру, сознание мобилизовалось, я вновь и вновь прокручивал операцию, в голове — всю операцию; я уже видел ее совсем под другим углом, и операция эта была его, а не моя и не наша. Операция Куо, о которой я не догадывался. Операция, великолепно задуманная и красиво исполненная.
Ты отправляешься на задание… продвигаешься вперед… и, зажигая лампу за лампой, в темноте прокладываешь себе путь. Однако темные пятна остаются, и ты огибаешь их, вынужден огибать, потому что светильники малы и их не хватает… не хватает, чтобы осветить все… все.
Линия в посольстве освободилась.
— Номер шесть, — сказал я. — Дайте мне шестой номер.
Говорить с Ломаном я пока не мог. Он начал бы задавать массу вопросов, а в ответах я хотел быть уверен.
Передав команду в «шестой номер», я вышел из бара и пошел вдоль по Линк-роуд. Толпа постепенно начала рассасываться, но на дороге все еще было полно людей, которые только и говорили что о случившемся несчастье. Место трагедии выглядело теперь несколько иначе: полицейские восстановили заграждение, и на том участке поворота, где королевский автомобиль врезался в толпу, работала лишь поливальная машина. Последняя «скорая» уже уехала. Под нещадно палящим солнцем вода испарялась, стекала с тротуара на дорогу, и тротуар быстро высыхал.
