– О’кей, – повторил Макс.
– О чем ты? – заволновалась Неля. – Куда мы уедем?
Она затормошила его, изнывая от любопытства. Макс посмотрел на ее телепающиеся грудки и ответил:
– В Соединенные Штаты Америки. Устраивает тебя такой вариант, рыбка?
– Ой! Ты серъезно?
– Серьезнее не бывает, – заверил подружку ухмыляющийся до ушей Макс.
Подумать только, вскоре Америка станет его вторым домом! Он, Максим Кривченко, станет полноправным гражданином самой передовой, самой продвинутой страны мира.
– А папа? – спросила Неля. – Мы возьмем его с собой?
– Почему бы и нет, – откликнулся Макс.
Он отлично знал, что ни старому алкашу, дрыхнущему за перегородкой, ни его безмозглой дочке в Штатах делать нечего, поэтому мог позволить себе любые обещания. Действительно, почему бы и нет? Завороженная сказочными перспективами, Неля перестанет вести себя в постели так, будто выполняет не слишком приятную обязанность. Может быть, даже позволит ему некоторые вольности, в которых до настоящего момента отказывала.
Нужно непременно добиться своего, как это делают американцы, подумал Макс, лениво лаская торчащие соски подружки. Тому, кто хочет преуспеть за океаном, очень важно быть самым-самым. В какую именно игру ты играешь, не имеет значения. Важно быть победителем. Всегда. В любой ситуации.
Облапив Нелю, Макс принялся разворачивать ее к себе задом.
– Поскачем еще, рыбка? – предложил он, задыхаясь от нахлынувшего желания.
– Рыбки не скачут, – слабо запротестовала Неля.
– Еще как скачут, когда их жарят… на сковородке.
– Мне не нравятся такие шутки!
– Зато мне нравятся.
– Ой, что ты делаешь?
– Сама знаешь, – откликнулся Макс, покряхтывая у Нели за спиной.
– Не надо, – взмолилась она. – Я так не хочу.
– Зато я хочу!
– Ай! Больно!
Ответом ей было участившееся пыхтение за спиной. Прислушиваясь к своим ощущениям, Неля пришла к выводу, что терпеть можно. Ведь любовь требует жертв, и если все жертвы будут такие, то не страшно.
* * *
– Ну, как? – улыбнулась она, когда все кончилось. – Не жалеешь, что связался со мной?
– Нет, – сказал перекатившийся на спину Бондарь. – Я никогда ни о чем не жалею. Это глупо. Прошлого не воротишь, будущего не приблизишь. О чем жалеть?
– О настоящем, – подсказала Милочка, любуясь своим насытившимся телом, влажно блестящим в золотистом свете бра.
– Настоящего не существует.
– Вот те раз! Разве такое может быть?
– Конечно. Ты задала свой вопрос в прошлом. Если я отвечу на него, то это произойдет в будущем. – Бондарь закинул руки за голову, уставившись в потолок. – Выходит, – заключил он, – никакого настоящего нет. Химера это. Фантасмагория.
– Чушь! – убежденно воскликнула Милочка. – Вот она я, прямо перед тобой. Не какая-нибудь там фантомас… фантасмагория. Совершенно настоящая. Если желаешь убедиться, можешь потрогать.
– У тебя отличная фигура, – одобрил Бондарь, не соизволив, впрочем, пошевелить пальцем или хотя бы скосить глаза.
– Правда? – расцвела Милочка.
– Я всегда говорю правду, – заявил Бондарь. Подумав немного, добавил: – Когда обстоятельства не вынуждают меня врать.
Несколько секунд она, озадаченно щурясь, разглядывала его, словно восьмое чудо света, и наконец широко улыбнулась:
– Слушай, а ты уникальный!
– В чем это выражается?
– Мне с тобой легко. И радостно. Как… как в детстве, когда все было впервые и вновь.
– Очень лестное сравнение, – хмыкнул Бондарь. – Вот уж не думал, что веду себя в постели словно желторотый юнец.
– Отнюдь! – рассмеялась Милочка. – Наоборот. Это я себе кажусь сейчас маленькой-маленькой, зато ты у меня большой, опытный и очень сильный. – Прижавшись к Бондарю как можно сильнее, она прошептала: – Честно говоря, ты сделал со мной то, чего со мной никто давно не делал.
– Извини за прямоту, но я ведь тебя просто трахнул, вот и все.
– Да, трахнул. Но не просто. Говорю же тебе, у меня так давно не было.
Оставалось лишь пожать плечами:
– А мне показалось, что спать с мужиками для тебя – привычное дело.
– В том-то и беда, что привычное, даже чересчур. Ложишься и все знаешь наперед. Тот кусаться полезет, тот орать погромче попросит, этот станет между ногами шарить до рассвета. Оказывается, – Милочкины губы благодарно коснулись уха Бондаря, – оказывается, бывает иначе. Ты как с луны свалился. Или, по крайней мере, приехал откуда-то издалека… из тех краев, где любят и умеют побеждать.
– Хотел бы я знать, где эти края, – пробормотал Бондарь.
– В Америке, например.
– Кто тебе сказал такую глупость?
– Да по телевизору каждый день передают. Одних американцы застращали, других – купили, третьих бомбами забросали.
Бондарь только головой покачал, не отрывая ее от смятой подушки. Уж он-то знал, чего стоят на самом деле хваленые американцы.
– Помнится, – сказал он, – когда я был пацаном, в моем дворе проживал некто Додик. Понятия не имею, как звали этого раскормленного ублюдка на самом деле, но методы у него были типично американские. Вечно пакостил всем, а если его собирались колотить, он или откупался, или вопил благим матом, что его, гаденыша, обижают. Так вот, любимым развлечением Додика было засесть на балконе и расстреливать пробегающих мимо собак из рогатки. Свинцовыми шариками. Исподтишка.
– При чем тут американцы, не понимаю, – раздраженно сказала Милочка, в представлении которой идеал мужчины носил ярко выраженный голливудский характер. Правда, сегодняшним вечером она открыла для себя совсем другого героя, но все равно ей было неприятно, что он, этот герой, разрушает светлый образ, памятный по сотням кинофильмов.
Пропустив Милочкину реплику мимо ушей, Бондарь продолжал:
– А однажды Додик забросал кирпичами выводок котят в подвале. В точности, как американские летчики, выполняющие боевую задачу в Сербии, Афганистане или Ираке. Потом Додик предал мертвых котят земле, соорудив над могилами крестики из веток и щепок… Когда пацаны выбили все стекла в окнах додиковской квартиры, его папаша и мамаша подняли жуткий хай. Они вопили, что с ним поступили подло и требовали засадить хулиганов в колонию для несовершеннолетних.
– Могу поспорить, что ты находился среди этих мстителей, – предположила Милочка.
И снова Бондарь не счел нужным ответить.
– Вспомни события одиннадцатого сентября, – сказал он. – Вспомни, как негодовало и трусило все это племя суперменов, когда выяснилось, что Америка тоже может подвергаться воздушным налетам.
– То, что ты говоришь, бесчеловечно.
– Бесчеловечно вести себя так, будто на земле существует только одна полноценная нация – американская. – Бондарь закрыл глаза, давая понять, что переубеждать его бесполезно. – Сострадания заслуживают лишь те, кто сам способен сострадать. Янки же до скончания века будут помнить свои гребаные небоскребы, но им и в голову не придет помянуть погибших в Хиросиме и Нагасаки. Наш Сталинград, наш Чернобыль, наш «Курск» им тоже до задницы. Ты хочешь, чтобы я посочувствовал несчастным американцам? Ладно. Но не раньше, чем они вдосталь нахлебаются той самой водицы, которую мутят по всему свету.
– Шут с ними, пусть хлебают, – согласилась Милочка, которой вдруг подумалось, что не для того она затащила в свой номер московского гостя, чтобы устраивать с ним диспуты на политические темы. – Я поняла: американцы тебе не нравятся. А я?
Один глаз Бондаря приоткрылся, оценивая лежащую рядом женщину.
– Ты – совсем другое дело, – признал он.
– Тогда обними меня.
– Запросто.
Милочка закусила губу. Весь ее богатый сексуальный опыт не шел ни в какое сравнение с тем, что творилось с ней всякий раз, когда ее ласкали эти сильные руки. В сущности, это даже нельзя было назвать лаской. Ей казалось, что из нее вынимают душу.
– Я, – прошептала она, – я тебя лю…
– Ш-ш. – Указательный палец Бондаря прикоснулся к ее губам. – Довольно слов.
– Это не просто слова, это прав…
– Завтра расскажешь. Если еще останется такое желание.
– Ты хитрый, – пролепетала Милочка, растворяясь в охватившей ее неге. – До завтра еще дожить надо, а я умираю.
– Выживешь, – пообещал Бондарь.
Этих слов Милочка не услышала из-за набатного звона в ушах. На некоторое время ее не стало, хотя она не потеряла способности ощущать все происходящее с ней, исчезнувшей. Нечто подобное испытывал и Бондарь. И это было главное чудо, которое способны подарить друг другу малознакомые мужчина и женщина.
* * *
Исходящий от нее аромат духов сохранял дурманящие свойства эфира, но пробуждал уже не страсть, а ту смутную тоску, с которой глядишь на мертвые цветы. Наваждение закончилось. Время вновь потекло с нормальной скоростью. Чудо, как это всегда бывает, оказалось мимолетным.
– Я ненадолго сошла с ума, – хрипло сказала Милочка. – Извини.
