— Любопытно. Значит, к дому Смелякова подъезжать не стал…
— Да, таился…
«Таился», — повторил про себя Рублёв. Что кроется за этим словом? Кончик нити, которая может вывести его на след преступников? Или всего-навсего профессиональная подозрительность старого служаки — участкового.
Рублёв был разочарован беседой. Он поднялся, чувствуя, что и у начальника отделения, и участкового на языке вертится вопрос: почему Кухонцевым заинтересовались товарищи из органов госбезопасности? Что он натворил? Но спросить они так и не решились: сочли неудобным.
Сергей Николаевич попросил капитана последить, что если у подъезда Кухонцева опять появится та самая «Волга», то сообщить ему. Прощаясь, он оставил свой телефон.
* * *
В конце рабочего дня Петраков устроил в своём кабинете небольшое совещание, на котором Максимов и Рублёв докладывали о результатах начавшейся операции. Гоша, руководивший наблюдением на Новодевичьем кладбище, доложил, что вечером у памятника купцу Маклакову появился неизвестный гражданин, что-то долго там крутился, но установить, кто он такой, не удалось.
— Я пошёл за ним, — виноватым тоном рассказывал Максимов, — но он затерялся в толпе.
— Как же ты упустил его? — искренне удивился Петраков.
— Сам не могу понять. Он вышел за ворота кладбища, и тут как в землю провалился.
— Наверное, он заметил, что за ним следят?
— Не думаю. По-моему, он скрылся просто из предосторожности.
Петраков осуждающе покачал головой.
— А как он хоть выглядел? Описать его сможешь?
— Конечно. Высокий, горбоносый, слегка сутуловатый, родинка на виске.
— Странно… — пробормотал Рублёв. — С родинкой, говоришь?
— Да, т- подтвердил Максимов. — Родинку эту я запомнил хорошо. А в чём дело?
— А в том, — прищуренным взглядом обвёл Рублёв присутствующих, — что тот самый шофёр, который приезжал к Кухонцеву, тоже высокий, горбоносый и главное — с родинкой на виске.
Какое-то мгновение все молча смотрели друг на друга.
— Но, может быть, это простое совпадение? — проговорил наконец Максимов.
— А может быть, и нет, — возразил Петраков. — Во всяком случае, нам нужно срочно установить, кто этот ваш Горбоносый. Тут, вероятно, нам может помочь ваш участковый, — обратился Петраков к Сергею Николаевичу.
— Но где гарантия, что он опять появится у подъезда дома Смелякова? Нет, Анатолий Васильевич, тут нам может помочь Кухонцев. Ведь он-то наверняка знает, кто этот Горбоносый и где работает.
— Но Кухонцев может и не сказать, — возразил Максимов.
— Надо, чтобы он сказал. И думаю, что особых хлопот он не доставит. Кухонцев, насколько я понял, ведёт широкий образ жизни, а стало быть, нуждается в деньгах. Допустим, что у меня есть иномарка, и я прошу его достать мне какую-нибудь деталь…
— Нет, — возразил Петраков, — этот вариант отпадает. Он вам достанет деталь, но где гарантия, что он познакомит вас с Горбоносым. Кроме того, здесь какая-то примесь провокации. Судя по всему, у него широкий круг знакомств среди иностранцев. И не обязательно Горбоносый достаёт ему запчасти. Возможно, они связаны валютой или импортными тряпками. У меня другое предложение. Вы говорите, что в милиции лежит заявление?
— Совершенно верно, — подтвердил Рублёв.
— Пусть милиция даст ему ход. Я думаю, что Кухонцев и сам всё расскажет. Такие, как он, обычно словоохотливы. Конечно, передавать дело в суд не стоит, главное — узнать от него фамилию Горбоносого. Кстати, Сергей Николаевич, поговорите с ним вы сами. А с начальником милиции я обо всём договорюсь.
* * *
Они встретились у метро «Фрунзенская» в начале седьмого. Катя пришла в лёгком цветастом платье, перехваченном в талии узким пояском. Сергей Николаевич видел её в платье только второй раз, джинсы и мужские рубашки были её постоянным нарядом. Сейчас она показалась ему необычайно привлекательной, женственной. Под пристальным взглядом Сергея она смутилась.
— Что, не нравится?
— Наоборот. Если можно, ходи в платьях.
Она засмеялась.
— Так и быть. Но только для тебя.
— Ты любишь джинсы?
— Да нет. Просто в них удобней. И сборы не занимают много времени.
— Практичная женщина!
— Нет. Скорее, лентяйка. Но буду воспитывать в себе трудолюбие. Куда сегодня двинемся? — И прежде чем он успел ответить, предложила: — Давай махнём куда-нибудь поужинать!
— Тебе надоела моя квартира? — спросил Сергей.
— Что ты! — Она прижалась к нему плечом. — Просто хочется с тобой где-нибудь показаться. Я тщеславная. Хочу, чтобы мне немного позавидовали.
Сергей засмеялся.
— Нечему завидовать.
— Ты ничего не понимаешь. Я обратила внимание, что девчонки так и стреляют в тебя глазами.
— Жаль, что этого не заметил я. Ну хорошо, тогда давай за город. Скажем, в Архангельское. Как?
Она кивнула головой.
Через несколько минут они уже сидели в такси и обменивались взглядами, которые были понятны только им одним и которые для них были полны значительного смысла. Никогда ещё Рублёв не чувствовал в себе такого прилива сил, такой внутренней лёгкости, такой доброты к окружающим. Он всегда боялся громких слов и сдержанность считал главным достоинством мужчины.
Даже про себя, наедине не осмелился бы произнести он слово «счастье», но на самом деле он был счастлив. И если бы завтра вдруг по какой-то причине Кати не оказалось рядом, действительность потеряла бы для него свои самые яркие краски.
В ресторане «Архангельское» было прохладно и не очень людно, сидевшие в зале мужчины проводили Катю долгим оценивающим взглядом. Но странно: Рублёва эти взгляды даже не раздражали. Он видел, что Катя их даже не замечает. А когда они сели за отдельный столик и она посмотрела на него счастливыми, сияющими глазами, то он и вовсе почувствовал себя уверенным и спокойным. Рублёву показалось, что официантка — пожилая полная женщина — обслуживает их с какой-то особой предупредительностью и даже удовольствием.
Странно, что Сергей Николаевич почти не говорил Кате о своих чувствах. Да она и не спрашивала. Просто бежала к нему по первому звонку, а по утрам расставалась неохотно. Но по её просветлённому лицу, по той готовности, с какой она шла навстречу каждой его просьбе или предложению, он видел, что Катя переживает период радостного подъёма. Как-то он спросил её о родителях. Она небрежно ответила, что «мама сидит дома», папа — учёный, работает в «ящике».
Сейчас в ресторане Рублёв решил, что он должен сказать о своём отношении к ней. Но с чего начать разговор? Когда официантка принесла им цыплят табака и бутылку «Ркацители», она вдруг сама пошла ему навстречу.
— Иногда я просыпаюсь по ночам и думаю, а вдруг всё это кончится. И мне страшно.
— Но всё ведь зависит от нас, — возразил Рублёв.
— Конечно, но человеческие отношения — хрупкая вещь… А вдруг я тебе надоем?.. — Это вырвалось у неё неожиданно. Она, видимо, и сама испугалась этих слов.
Поспешно сглотнув, Сергей Николаевич прерывисто прошептал:
— Нет, Катя, нет… Знаешь что, если ты ничего не имеешь против… будь моей женой. — Он произнёс эти слова и вдруг почувствовал всю серьёзность сказанного. Он не отрывал взгляда от её лица, такого прекрасного!
Она молчала, комкая салфетку.
— Ты это серьёзно? — спросила она почти шёпотом.
— Вполне!
Она отстранилась от стола, скрестив загорелые руки на груди.
— Считаешь, что после всего… ты, как честный человек, должен на мне жениться?
— Катя, что ты говоришь!
— Я говорю дело, Серёжа. Ты прекрасный парень, и я с тобой счастлива… Но ведь женитьба — это совсем другое…
— Да, но…
— А ведь ты даже ни разу не сказал, как ты ко мне относишься.
— Наверное, просто потому, что не умею об этом говорить. Но разве ты не чувствуешь?
— Да, ты внимателен, ты нежен… Но разве это всё…
— Катя, ты мне нужна! Я без тебя не могу.
Ресницы её вдруг вздрогнули, глаза налились слезами. Она поспешно отвернулась, щёлкнула сумочкой, достала платок.
Рублёв мягко коснулся её руки.
— Что с тобой?
Она по-детски шмыгнула носом и виновато улыбнулась.
— Ничего… Просто слишком счастлива… Никогда не надеялась от тебя этого услышать…
Рублёв взял её руку и, перегнувшись через стол, поднёс к губам.
…Они вернулись из ресторана счастливые, возбуждённые. Всю дорогу, перебивая друг друга, болтали, строили планы. Договорились, что поженятся, как только Катя разведётся с мужем. Она объявила, что завтра же обо всём расскажет маме.
— Наверно, она очень расстроится? — спросил Сергей.
Катя вздохнула.
— Вероятно. Мама очень консервативна. Она приходит в ужас, когда кто-нибудь из наших знакомых разводится. Она считает, что брак — это навсегда, что если и ошибся, то должен нести, свой крест с достоинством и терпением.
