Водитель вышел. Человеку, который подошел ко мне, было около двадцати восьми—тридцати. Обычное лицо. Светлые, довольно длинные волосы. Щегольские усы. Голубые глаза. Он нагнулся, посмотрел на меня изучающе.
— Вы от Николая?
И вдруг я понял. Понял, каким я был глупцом. Ведь это только для меня это место связано со многим. С несколькими убийствами. С ограблением. С колье Шарлотты. А для этого человека место у указателя ничего не значило. Для него за этим местом ничего не стоит. Ну, какие-нибудь пустяки. Запчасти. Крестовина кардана. Или что-нибудь в этом роде. Валентиныч первый понял это.
— Да, — я помедлил. Я вспомнил — лицо этого человека я уже видел на толкучке. Значит, от Николая. Пахан — Евгений. Но он, конечно, мог назваться любым именем. В данном случае он решил назваться Николаем. Колей. Так, как назвался и Галченкову. — Да, я от Николая. Давно уже жду. Что ж не подъезжаете?
Человек махнул рукой.
— С работы пока вырвался…
Я вспомнил: на толкучке я его видел позавчера.
— Вам что нужно-то? Вы позавчера мне не сказали.
— Да то же самое. Как в тот раз. Крестовину кардана от “Жигулей”.
Значит, именно за крестовиной кардана он приезжал сюда в день ограбления. И накануне. И ждал здесь два дня — почти по часу.
— Да вы садитесь в машину! — Я открыл дверь. Человек обошел вокруг радиатора. Сел.
— Прошлый раз что… сорвалось? — спросил он.
— Вы приезжали?
— А как же. Как договорились. Потерял здесь два дня. У меня выбраться с работы, знаете…
— А тут ничего не случилось, пока вы ждали?
Он щелкнул зажигалкой, затянулся.
— Да, мне говорили — здесь было что-то. Ограбление, кажется? Но я, наверное, проскочил. Коля сказал, чтобы я был к половине девятого. Если, говорит, в первый день меня не будет, не смогу, во второй обязательно приеду. Жди, сказал, оба дня. Но не больше сорока пяти минут. Ни в коем случае, говорит, не больше. Ну а мне крестовина кардана нужна позарез. Год достать не могу.
— Простите, а вы где работаете?
Он посмотрел на меня.
— А при чем тут это?
— Видите ли, я из ГАИ.
Лицо его стало злым. В общем, я мог его понять. Крестовина кардана, за которой он так долго гонялся, срывалась для него и на этот раз.
— Ваши фамилия, имя, отчество?
— Завьялов. Георгий Андреевич.
— Где вы работаете?
— На телевидении. Я инженер по оптике.
— У вас есть какое-нибудь удостоверение?
— Пожалуйста, — он полез в карман. Показал мне права.
— Где вы познакомились с Николаем?
— Там же, где с вами. На толкучке.
Все-таки он все еще переживал, что был обманут и приехал сюда зря.
— Посмотрите — это не он?
Я показал фотографию Корчёнова. Завьялов вгляделся. Взял фотографию, посмотрел на свет. Вернул.
— Да, он.
— Значит, к определенному часу. И не больше сорока пяти минут.
— Криминала, между прочим, я здесь не вижу.
— Да нет, конечно, — сказал я. — Криминала нет.
— Я что, свободен?
Я подумал, может быть, отдать ему крестовину кардана, которая лежит в столе у Сторожена? Нет, обойдется.
Завьялов уехал. Я включил радиотелефон. Набрал номер Сторожева.
— Сергей Валентиныч? Это я. Он приехал.
— Ты уже отпустил его? — помедлив, сказал Сторожев.
— Да. Он едет по направлению к городу. Могу задержать.
— Не надо. Минут через двадцать выйди из машины. Поищи в лесу наряд пограничников. Понял меня?
— Да, понял.
Выждав двадцать минут, я вышел из машины и пошел в лес. Да, теперь уже я понимал, что имеет в виду Валентиныч. Тайник. Конечно. Пограничники ищут тайник, если уже не нашли.
Так и оказалось. Метрах в ста пятидесяти в глубине лесной полосы, разделяющей два шоссе, около кустарника стояли Сторожев и шесть пограничников, вооруженных щупами, миноискателями и прочей поисковой техникой. Один из пограничников, высвечивая фонариком, сидел на корточках возле ямы. Рядом была положена крышка — примерно тридцатисантиметровый слой дерна с росшей на нем травой и даже кустом.
— Надо же, товарищ майор, — еще один пограничник присел на край ямы. — Вы прямо как в воду глядели. А я, наверное, по этому тайнику раза два с собакой пробегал. Тогда, когда налетчиков искали.
Мы со Сторожевым сели на корточки. Фонарь поочередно выхватывал из темноты старую штормовку, остатки газет, нечистоты, фонарь, кучу тряпок, старые консервные банки.
Потом Мы с Валентинычем сидели в моем “Москвиче” на обочине шоссе.
— Значит, они специально попросили Завьялова ждать оба дня определенное время, — сказал я. — Не больше сорока пяти минут. Примерное время выхода микроавтобуса госбанка они знали. А два дня подряд — для подстраховки. Может быть, если бы деньги не повезли на второй день, они попросили бы Завьялова приехать и в третий. Когда они выехали из леса на мотоцикле, примерно без четверти одиннадцать, — Завьялов уже полчаса как уехал. Но они имитировали бег не к машине, а к следам этой шины. А потом прыгнули через э следы на шоссе. На асфальте след не остается. Пробежав немного, разминулись. Один — вернее всего Пахан с инкассаторской сумкой по камешкам, да еще посыпая следы кайенской смесью, пробрался тайнику и спрятался там. А второй на какой-то своей машине, которая была поставлена так, что следов осталось, уехал. А может быть, просто на попутке. А потом они встретились. Уже в спокойной обстановке.
— Понимаешь, Володя… Мне кажется, что я все-таки был прав. И имеем дело с человеком, которого внедрили к нам в государство, то есть с резидентом. Но вот, представь себе, что этот человек, внедренный резидент, связан, помимо своих хозяев, еще и с организованной преступностью там, у себя. Ты можешь допустить такое?
— Могу, — после долгого молчания сказал я. Я мог отвечать, а мог и не отвечать. Но в любом случае понимал, что Сторожев сейчас прав.
— Ну вот. А как только мы это допустим — все сразу становится на свои места. Как только мы станем плясать от этой печки, нам буде многое понятно. Понятно, что, увидев достойную цель, такой человек мог с легким сердцем… пожертвовать резидентурой. Даже прекрасно налаженной и хорошо закрытой. По тому что с полутора—двумя миллионами долларов он будет себя чувствовать прекрасно в любой точке земного шара. Согласен?
Как же я сам этого не понял? Почему? Инерция? Да. Конечно, это была инерция. Кто же меня сбил. Пахан. Меня сбил Пахан. Но он на какое-то время сбил и шефа. Слабо утешение.
— Понимаешь, я еще во многом не разобрался. Ну, например, истории с подменой денег. Но это уже не так важно. Это детали. Главное — сама идея. Идея об использовании хорошо налаженной резидентуры для получения крупной прибыли. Я теперь вижу, что в этой ситуации все должно было работать на него. Важна была сама идея.
— Ну а для его центра?
— Для его центра. Это довольно сильное место замысла. Для центра… Для хозяев его исчезновение будет легко объяснимо. Его взяли. Взяли мы с тобой. Он засыпался. И концы в воду.
Шеф прав. Абсолютно.
— Меня сбил Пахан, Сергей Валентиныч.
— Пахан был… лишь средством. И одновременно — прикрытием.
— Вы думаете — “он” уже ушел.
Сторожев долго молчал. Очень долго.
— Думаю, так быстро он уходит не станет. Выберет он наверняка надежные пути ухода. Скажем, аэропорт. Морской порт. Ну железная дорога. И, на что я очень рассчитываю, если он будет уходить, то обязательно прихватит с собой меченые полмиллиона долларов. Не такой это человек, чтобы оставить их здесь.
На причале стоит тот особый “дух отхода”, который всегда можно безошибочно угадать в последние минуты перед выходом в море пассажирского теплохода. До отдачи швартовых остается полтора часа, но, как всегда, многие пассажиры еще стоят внизу, разглядывая порт, переговариваются между собой или перекликаются с теми, кто наверху. Разглядывает пирс с десятиметровой высоты. На высоком черном борту теплохода знакомая надпись: “Норденшельд”. Наверное, любому человеку знакомо это острое, особое чувство перед отплытием. Оно возникает независимо от того, как часто ты выходил в море. Но я сейчас должен заняться куда более скучной работой. Играет музыка. Вот, заглушая ее, раздалось, отдаваясь во всех уголках причала, привычное:
— Олл пэссенджерс эбоад! (Всем пассажирам подняться на борт!) Олл пэссенджерс эбоад! Плииз!
Морякам знакома эта тяжкая обязанность четвертого помощника. Кому-то обязательно хочется спуститься вниз, еще раз постоять на твердой земле. Несколько девушек что-то кричат сверху, хохочут, машут руками. Я поднимаюсь по трапу на теплоход. Прохожу в служебную каюту. Меня уже ждут. Теперь мы — Сторожев, Ант и я — по очереди лично проверяем все уходящие судна. Здесь, в крохотной служебной каюте “Норденшельда”, бригада выпускающих. Три пограничника и два таможенника.
