Ли-Фу вскочил и торжествующе засмеялся: «Говорил я тебе: берегись, плохой смертью помрешь. Вот и сдыхай, собака!..»
Он погрозил охотнику кулаком и, повернувшись к нему стайной, стал медленно удаляться.
«Погоди, я ведь с тобой еще не расплатился!» — крикнул вслед ему Гжиба. Он нащупал в тине выпавшее из рук ружье и выстрелил один раз, затем другой. Словно поскользнувшись, Ли-Фу упал на колено, но сразу же поднялся и побежал дальше, прихрамывая.
— Ранил, должно, в ногу, — пояснил Гжиба. — Далеко не уйдет. — Охотник пожал руки своим спасителям и побежал в лес.
— Подожди! — крикнул Миша. — Мы с тобой…
Но Гжиба не ответил. Через минуту он скрылся за деревьями.
Миша с тяжелым сердцем отправился в эту рискованную экспедицию. Его угнетала мысль, что Кандауров не на шутку рассердится на него за самовольный поступок. Особенно приуныл Миша, когда сидел с Панкратом в кустах, поджидая Настю, ушедшую на заимку. Но землемеру было не до практиканта в тот момент. В лагере произошло несчастье. Умер Фома. Перед смертью к нему вернулось сознание. Он рассказал, что к исчезновению соли не имел никакого касательства, был уверен, что ее Гжиба взял. Но консервы действительно он спрятал, так как боялся Гжибы и тигра, хотел, чтобы отряд скорее вернулся в деревню.
В это время в лагерь нагрянул Ли-Фу, который, оказывается, давно уже тайно наблюдал за отрядом. Он поймал Фому на месте преступления и пригрозил, что если Фома не будет подробно осведомлять его о намерениях землемера, то он сообщит куда следует о его проделке с консервами и Фому немедленно арестуют. Если же Фома будет выполнять его приказания, то он вознаградит Фому так, как ему и не снилось. Ли-Фу говорил, Что вся эта земля принадлежит каким-то иностранцам, представителем и приказчиком которых является Ли-Фу. Скоро с их помощью все «достойные люди», вроде Фомы, получат Но большому участку в тайге в вечное пользование.
— Погубил, погубил меня, — повторял жалобно Фома: — обещал наградить, а сам отравил, как собаку.
Из дальнейших признаний возчика выяснилось, что он выполнял не все приказания Ли-Фу. Тот требовал, Чтобы Фома, будто нечаянно, уронил теодолит и сломал его, а Фома не решился. Хватило у него смелости только ленту сломать. Да и то страшно испугался, понял, что не сносить ему теперь головы: будешь приказания Ли-Фу выполнять — совсем в подлеца превратишься, а выйдешь у него из повиновения — отомстит, погубит. Чего боялся, то и вышло!..
Фома стал слабеть, захрипел, руки и ноги его свела судорога, взор потускнел. Он снова потерял сознание и через полчаса умер.
Всех охватило гнетущее настроение. Из-за чего погиб человек? Из-за собственной подл Ости, малодушия и жадности.
Умершего завернули в тулуп и вынесли из палатки. Такая беда в лагере! А тут еще пропали Миша, Панкрат и Настя. Кандауров, конечно, догадывался, куда они пошли, и был очень неспокоен за них.
Далеко в тайге кто-то выстрелил два раза подряд. Кандауров взял с собой Петра и пошел с ним на звук выстрела. Километрах р пяти от лагеря они встретились с Мишей и Панкратом, которые, отправив Настю в лагерь, бродили по тайге в надежде выследить Ли-Фу. Кандауров отчитал Мишу за нарушение его приказа, но несколько смягчился, узнав, что если бы не они, то несдобровать бы Гжибе.
По дороге они обменялись новостями. Миша принужден был сознаться, что Он еще недостаточно вдумчива относится к людям: жестокого, коварного человека, не имевшего Ни совести, ни чести, ни родины, он принял за доброжелателя, друга и всем сердцем доверился ему, а? человека, хотя и неуравновешенного, колючего, диковато-го, но справедливого и мужественного, горячо любящего родную страну, он считал врагом.
У Миши было такое чувство, что сегодня кончилась его юность. Он уже не наивный, смешливый, легковерный подросток. Его теперь трудно будет провести. Перемену в Мише заметил и Кандауров. Когда они вернулись в лагерь, практикант несколько рае ловил на себе его теплый, понимающий взгляд.
Землемер правил абрис при свете фонаря. Миша и Алеша вполголоса делились впечатлениями минувшего дня. Потом они умолкли и задумались, глядя, как отсвечивают» угли в железной печке. Было тихо. Только шуршали страницы абриса да ворочался и бормотал во сне Мешков.
— Что с Чалым? — спросил землемер, не поднимая головы.
Через брезентовую стенку слышно было, как с ноги на ногу переминался и беспокойно бил копытом конь.
— Сейчас посмотрю, — сказал Петр. — Владимир Николаевич, — Послышался через минуту его встревоженный голос, — неладное творится в тайге. Выйдите-ка наружу.
Кандауров отложил абрис и вышел из палатки. Миша и Алеша бросились за ним.
— Что бы это могло быть? — спросил Петр, указывая вдаль. — Костер, что ли, в тайге жгут?
Вдали был виден слабо мерцающий огонек. Миша стал поспешно натягивать ватник.
— Кому здесь костры жечь? Гжиба, наверно, или Ли-Фу. Нам нужно идти туда.
— Породи, Миша, не торопись, — остановил его землемер. — По-моему, это вовсе не костер.
И как бы в подтверждение его слов протяжно и как-то горестно заржал Чалый. Землемер вернулся в палатку и вышел оттуда с биноклем.
— Владимир Николаевич, вы думаете… — начал было Миша и прикусил губу.
Кандауров, опустив бинокль, выжидающе посмотрел на практиканта. Миша был очень бледен.
— Все равно нам нужно идти туда, — упрямо повторил ом.
— Идти туда незачем, — сказал землемер, принимаясь уминать табак в трубке. — Бесцельно погибнем, и участок останется неотведенным. Это лесной пожар.
— Мы пойдем туда и попробуем потушить его, — настаивал практикант.
— Не горячись, Миша! Его не потушишь, там самая сушь. Ветер дует в нашу сторону. Есть Только один шанс справиться с огнем… Буди-ка всех. Нельзя терять времени.
Землемер вынул изо рта трубку.
— Подымай-айсь! — крикнул он повелительно. — Мы должны похоронить Фому, отвезти инструменты в безопасное место и сделать все возможное для того, чтобы отстоять соседний массив леса, — объяснил землемер. — Задача ясна? Ну, а теперь за работу.
Алеша принялся запрягать Чалого, Петр и Панкрат разбросали костер и на талой земле начали рыть яму. Остальные снимали палатку, упаковывали инструменты, складывали вещи на телегу. Землемер распоряжался спокойным, твердым голосом. Тревожно рыкал Чалый, как бы подгоняя их. Настя помогала Кандаурову и Мише. Она разожгла на новом месте огромный костер, чтобы осветить все вокруг. Узкие глаза ее блестели.
— Де-е-ла!.. — протянул Саяпин, выбрасывая землю из ямы. — Ну дела!.. Вот и красный петух пожаловал. Давно ли говорили о нем?
Мешков выгребал угли из печки.
— Брось печку, — сказал Панкрат: — она ведь горячая, ее не повезешь.
— Жалко бросать, — ответил Мешков. — А я ее вот так. — Он окатил печь из ведра, вода зашипела.
— Подожгли тайгу, не иначе, подожгли, — твердил Саяпин.
Оглянувшись на неумолимо разгоравшийся огонь, землемер поднес ящик с теодолитом к краю ямы.
— Наиболее ценные инструменты тоже придется закопать, — предупредил он: — мы не можем рисковать ими.
«Это верно, — подумал Миша. — Если мы и погибнем, придут другие люди и продолжат нашу работу нашими же инструментами».
— Что делаешь? — Он взял на рук Алеши мешок с продуктами, куда тот начал складывать топоры. — Не суетись! — Миша наклонился и спросил вполголоса: — Ты что, струсил?
— Ну вот еще!.. — сказал Алеша. — Мне просто лес жалко. Эх, поймать бы того, кто это сделал!
— Это он со зла, — сказал Миша. — Видит, что у него ничего не выходит. — Ему вспомнились слова самого Ли-Фу, когда на вечеринке тот выпроваживал Силантия: «Ваша умный, его глупый, его лицо потерял». Вот так потерял сейчас свое лицо Ли-Фу. Он, видно, обезумел от стража и злобы, если решился поджечь тайгу.
Миша оглянулся. Рыжеватое пятно, мигая, растекалось между деревьями. Сосны на опушке еще более потемнели. Небо вдали порозовело, явственно ощущался запах гари.
Пожар приближался с быстротой могучей реки, прорвавшей запруду. Миша подумал, что, может быть, отряду не суждено выбраться отсюда. Что-то дрогнуло в его груди, но, стиснув зубы, он приказал себе успокоиться и усилием воли унял дрожь мускулов.
— Эх, Фома, Фома, — сказал Миша, когда тело возчика опустили на дно ямы, — прости, брат, что мы так с тобой запросто: хороним без гроба, без прощальных речей. Ты был нам плохим товарищем, но теперь что уж об этом говорить. Один великий мудрец так ответил на вопрос о том, много ли человеку земли нужно: «Три аршина». — Миша с горестным видом повел рукой по воздуху вдоль могилы. — А другой его поправил, заглядывая в недалекое будущее: — «Нет, не три аршина, а весь шар земной». Правда, Владимир Николаевич? По-моему, он так написал? Что-то в этом роде. Если бы я растолковал тебе это, Фома, а не смеялся над тобой и не грозил тебе, все могло бы быть иначе. Владимир Николаевич прав, я слишком часто хватаюсь за ружье. Глупая, злая привычка. Спохватился я, да поздно…
