Рабочие уже выбились из сил. Алеша провалился в полынью. Его быстро вытащили. Все же он промок насквозь и озяб. Правая половина одежды понемногу высохла, а левая покрывалась ледком. Но Алеша не отставал и не жаловался.
— Пришли, товарищи, — объявил землемер. — Это то самое место. Сейчас за излучиной, в двух шагах… Там лес мелкий. Прорубим просеку в самой узкой части перешейка; может быть, этого достаточно будет, чтобы огонь не распространялся.
Рабочие увидели впереди знакомое редколесье. На протяжении ста, ста пятидесяти метров вдоль озера тянулся мелкий и редкий осинник, сквозь который просвечивало розоватое от зарева небо. Именно здесь заканчивался лесной массив. Если бы им удалось вырубить осинник, огонь не смог бы перекинуться на другой массив, который чернел вдали и тянулся на десятки километров.
— Да, надо попробовать, — протянул Мешков. — Успеем ли только?.. Здесь часа на три работы, огонь же через полчаса пожалует. Де-ла!..
— А ты не теряйся, — крикнул Миша. — Грош цена нам тогда… Должны успеть.
— Должны-то — должны… — подтвердил Яков. — Что же, попробуем. Отчего не Попробовать.
Отряд повернул к берегу. Но что это? Издали, из мелколесья доносились удары топора по дереву. Кто-то опередил их, кто-то уже принимал здесь меры к тому, чтобы остановить лесной пожар. Все приободрились. Значит, решение землемера идти именно к этому перешейку было единственно правильным. Миша вдруг бросился бежать, радостно крича:
— Гжиба! Гжиба там!
Это было, конечно, только его предположение. На таком далеком расстоянии нельзя было рассмотреть среди деревьев в сереющем рассвете, кто борется за спасение тайги. Все, однако, ускорили шаг.
— Кто же еще! Конечно, Гжиба, — твердил Миша на бегу. Ему страстно хотелось, чтобы это было именно так.
Миша пулей вылетел на берег и бросился в осинник, откуда слышались удары топора.
Да, это был Гжиба. Могучая фигура охотника казалась гигантской на фоне предрассветного неба. Откидываясь назад, он поднимал топор высоко над головой и вдруг обрушивал его со страшной силой на стройную осинку. Он рассекал ее надвое одним ударом и, не взглянув даже на подкошенное дерево, быстро перебегал к соседнему.
Он, видно, работал давно. Просека была завалена срубленными деревьями.
Громко и радостно заржал Чалый, почувствовав, наконец, под ногами вместо скользкого льда лесную прочную почву. Гжиба оторвался от работы и обернулся.
— А, добро пожаловать! — сказал он. — Вовремя вы. А то я уж боялся, что не поспею. — Казалось, он нисколько не удивился, увидев весь отряд на просеке. — Ну, за топоры! — добавил он. — Поднажать придется.
— А где же Ли-Фу? — опросил Миша, подбегая к Гжибе. — Не догнал его?
— Сам видишь. — Гжиба указал на зарево. — Не до него, когда тайга горит.
— Ничего, поймаем его все равно, рано или поздно, — пообещал Миша, вынимая из-за пояса топор. — Какой злодей, тайгу не пожалел, поджег… Э, да что говорить! Берись за топоры!
Кандауров уже действовал. Он быстро распаковал тючки с шанцевым инструментом, роздал топоры, приказал Мешкову отвести подальше и покрепче привязать Чалого.
Узкая просека, сделанная Гжибой, начала постепенно расширяться.
Люди знали, что только немного обогнали огонь. Сейчас он может броситься на эту полоску осинника, шутя перемахнуть через нее, как через мост, и с яростью обрушиться на огромный массив леса, торопясь проникнуть туда, где его никто уже не остановит.
И, зная это, каждый работал за десятерых. Топоры сверкали в руках, молниеносно обрушиваясь на деревья. Люди с размаху подрубали стволы двумя-тремя ударами. Одни орудовали топорами, другие лопатами, перекапывая просеку, третьи оттаскивали срубленные деревья подальше в лес.
Работали исступленно. Откуда только силы взялись. Истомленные люди, подавленные грозным зрелищем бессмысленного уничтожения многих гектаров леса, этого лучшего украшения и богатства земли, казалось бы, не способные пальцем пошевелить от усталости, вдруг преобразились. Их охватил и увлек азарт борьбы, стремление защитить, спасти то, что все они горячо любили.
— Шире, шире расчищай! — кричал Гжиба, перебегая от одного дерева к другому и сокрушая их могучими ударами топора.
Все более нарастал, подхлестывая лихорадочно работающих людей, грозный гул приближающегося пожара.
Кандауров заметил, что на них уже начинают лететь горящие ветви, а бойкие ручейки огня растекаются по засыпанной сухими листьями почве.
— Гжиба, Мешков, Петр, продолжайте рубить и оттаскивать осинник, — скомандовал он, — остальные тушите загорающиеся деревья.
Бушующее пламя почти вплотную подступило к просеке. Через нее со свистом, шипеньем, треском летели пылающие головни. Миша и Алеша бросились тушить возникающие среди срубленных деревьев и кустарников маленькие очаги пожара, забрасывали их вырытым дерном, били по загоревшимся веткам лопатами, втаптывали огонь в землю каблуками.
Жарко вспыхнул вдруг от перелетевшей горящей ветки куст шиповника с ярко-красными налитыми ягодами, росший по ту сторону просеки. Алеша быстро сбросил свой аккуратный черный полушубок и накрыл им куст, прижал к земле, навалившись сверху.
— Молодец, правильно! — крикнул Миша. — Вот это по нашему!
Он тоже сорвал с себя совсем новенький полушубок, который с любовью и заботой выбирала для него весной в магазине Анна Павловна, и принялся тушить загоревшиеся рядом кусты.
В эту минуту он не думал о матери. Он был поглощен таким сильным желанием остановить огонь, не дать ему распространиться на массив леса за своей Спиной, как будто от этого зависело спасение всего таежного края, спасение родины. Но потом, когда Миша вспоминал эти минуты, ему казалось, что его не покидала в то время мысль и о матери и о друзьях-комсомольцах в родном городе.
Ширина просеки уже достигала метров пятнадцати двадцати, но огонь подступил к ней вплотную. Он завывал с такой яростью, взмывая высоко вверх над кронами деревьев, бросаясь в стороны, фыркая, ухая, улюлюкая, будто старался запугать защитников леса и, обратив их в бегство, прорваться на новый участок. Иногда пожар словно бы стихал, пламя опадало. Но это продолжалось не больше минуты, в следующее же мгновенье на просеку обрушивалась новая лавина испепеляющего жара и огня.
На другой стороне просеки то и дело вспыхивали кусты и деревья. Бороться с огнем становилось все труднее. Кандаурову пришлось бросить на тушение новых очагов пожара всех рабочих. Теперь уже некому было расширять просеку, а ярость огня нарастала. Стоял такой оглушающий, дикий рев, так бурлило, растекаясь во все стороны, пламя, как будто происходило извержение вулкана.
— Ничего, держись! — кричал Миша. Он был весь черный от сажи, потный, руки у него были обожжены, исцарапаны, полушубок обгорел, рубашка висела клочьями. Не лучше выглядели и остальные.
С шумом, подобным пушечному выстрелу, обрушилась на просеку горящая сосна, объятая сплошным столбом пламени. От нее несло таким палящим жаром, что, казалось, подступиться к ней не было никакой возможности, но к ней бросились сразу все, кто был поблизости.
…Больше двух часов продолжалась борьба с огнем.
— Ну, спасибо! — сказал Гжиба, когда огонь начал, наконец, стихать. — Одолели врага. Я бы один не сдюжил.
— Вот еще придумал благодарить! — воскликнул Миша. Он укоризненно покачал головой, хотя на самом деле был очень польщен похвалой такого взыскательного человека, как Гжиба.
— А где же Фома? — спохватился вдруг охотник. — Убежал со страху, что ли?
Кандауров рассказал, что произошло с возчиком.
— Вот куда завела Фому тигриная тропа! — заключил Миша и вздохнул. — Все мечтал в свою Фомичевку вернуться с полными карманами золота.
Все долго молчали после тягостного рассказа, раздумывая о судьбе возчика.
— И человека, значит, Ли-Фу убил… Ну, теперь он назад, в Америку свою сбежит с перепугу, — заговорил, наконец, Гжиба. — Не посмеет сюда и носа сунуть. И девчонку свою бросил…
— Это она его бросила, — возразил Миша и ласково посмотрел на девочку, которая крепко спала, подложив под голову свою перепачканную, обожженную ушанку. — Настя — наш, советский человек. Не удалось ему ее запугать.
— Нет, Гжиба, — сказал в раздумье землемер, — я видел в Америке немало таких людей. Ли-Фу еще попытается вернуться сюда. И мы должны быть ко всему, готовы.
— Ну что ж, тем хуже для него, если еще раз мне на дороге попадется, — проговорил угрожающе Гжиба.
— А ведь Ли-Фу, говорят, бедняком был, жил все время в деревне, нуждался. — Миша недоумевающе пожал плечами.
— А кто это говорит? — Землемер покосился на Мишу. — Пелагея Семеновна, Ерофеевна, Бурденкова… Они-то откуда знают? Все от того же Ли-Фу. А ведь этот «бедняк» имеет солидный вклад в одном из банков Сан-Франциско. Выдает себя, негодяй, за дунгана, а на самом деле американец японского происхождения. Он очень пригодился и американцам и японцам во время интервенции, так как прокладывал им сюда дорогу, а когда их прогнали, остался здесь оберегать тайный склад с американским оружием.
