Фолькерт успокаивал нас, что без специального оборудования установить наличие двойного дна в автомобилях решительно невозможно, а такого оборудования на советских таможнях пока нет. «Это совершенно точно», — настаивал он. Полностью исключено также, чтобы таможенники просто глазом заметили какие–либо пазы или швы.
Мы потом долго обсуждали все это с Алексом и пришли к выводу, что Фолькерт не обязательно говорил нам всю правду, но если его слова соответствовали действительности, то, скорее всего, речь шла об устройстве, открывающемся изнутри по радиосигналу. Видимо, это делалось во время разгрузки машины. Вот они в мотеле: подъехали к своему домику, выносят вещи, распаковываются, никуда не спешат, десятки раз бегают то в машину, то в дом и так незаметно вносят в свое кратковременное пристанище вместе с явным грузом груз тайный. Скрытые наконец от внешнего мира стенами, приезжие должны были упаковать все, предназначенное нам, в небольшие тючки, а те уложить в сумки, после чего оставалось только передать их по назначению. Передача («перекидка», как мы говорили) редко назначалась на день приезда, обычно на следующий.
Итак, нам нужно было срочно ехать в Питер, причем не поездом, а на двух машинах. Мы не знали, сколько упаковок нам вручат и возможно ли будет потом привезти это обратно в Москву поездом, в виде заурядного багажа. Когда же ты на машине, проблем нет или почти нет. А главное, без машины практически невозможно принять груз. К счастью, в Ленинграде нам было где остановиться: нас ждала пустая квартира приятеля приятелей в первом этаже пятиэтажки рядом со станцией Ульянка. Надо было только вскоре после въезда в город заехать за ключом от нее по некоему адресу (в другую пятиэтажку) на улицу Ленсовета, чуть в стороне от Московского шоссе. У Алекса были «Жигули», пятая модель; у Евгеньича — «Нива», на них мы и отправились.
Второго мая мы прикатили в Ленинград — видимо, в одно время с нашими еще неведомыми друзьями. То есть, если все шло по расписанию, они должны были в этот день въехать в пределы государства рабочих и крестьян со стороны Финляндии, доехать до Ольгина, получить там в свое распоряжение домик, затем поехать в город для первого знакомства с ним, а главное — для того, чтобы выяснить, где находятся станции метро с такими страшными именами: Tschernyschewskaja, Narwskaja, Elektrosila.
Мы закинули вещи в пахнущую старой собакой квартиру на Ульянке и отправились осматривать место, где, как мы надеялись, уже завтра вечером состоится перекидка. К подобным местам предъявлялись почти взаимоисключающие требования. Во–первых, появление бросающейся в глаза иностранной машины должно было там выглядеть вполне естественным делом. Это сегодня иномарок расплодилось больше, чем отечественных, в те же годы иномарка, да еще с зарубежными номерами, весьма обращала на себя внимание. Ленинград к ним, правда, привык, но при этом исключались экзотические районы — какой–нибудь Шкиперский Проток, набережная реки Оккервиль или Кожевенная линия Васильевского острова. Место должно было быть таким, где возможен и привычен турист.
В Питере тех лет еще не перевелись переулки, где машина вообще была редкостью, но такие слишком тихие места не годились — там обитало слишком много старичков и старушек, проводящих целые дни у окон. Занятие мудрое, достойное бодхисатв, да вот беда: любой из этих тихих созерцателей мог хранить в душе нерастраченный комсомольский задор. Мы с иностранцем еще толком не успели съехаться багажниками, а уже сухонькая ручонка задорно накручивает номер Большого дома.
Требовалось место в центре или почти в центре, при этом насколько возможно пустынное. Такое, чтобы хорошо просматривалось (нами), но максимально неудобное для слежки (за нами).
Скажу, отбросив пустую скромность: я знаю Питер как мало кто еще. После долгих раздумий меня осенило. Искомое место находилось, конечно же, на Аптекарской набережной почти на углу улицы Профессора Попова. Это, для тех, кто не вспомнил сразу, левый берег Большой Невки у Ботанического сада.
Не могу взять в толк, почему по этой набережной такое слабое движение. К примеру, вам надо попасть с Садовой в район Лесотехнической академии, Удельной или Парголова — достаточно частый случай, я думаю. У вас нет более удобного пути, чем через Троицкий мост, виноват, он тогда был Кировским, по Петровской и Аптекарской набережным к Кантемировскому мосту. Однако по какой–то причине почти все предпочитают путь через Каменноостровский, тогда Кировский, проспект.
И очень хорошо, что предпочитают. Эта маленькая топографическая причуда питерских автомобилистов позволила нам не меньше полутора десятков раз за восемь лет произвести перекидку практически под сенью дубов Ботанического сада — их ветви во многих местах протягиваются здесь поверх ограды.
Мы помчались на разведку, и, о счастье, мой чисто умозрительный расчет подтвердился. Набережная не оказалась перекопана или перекрыта и не сделана односторонней, а мои придирчивые товарищи не забраковали мой выбор. Затем мы нашли какой–то запасной вариант, правда, поплоше, и еще до наступления сумерек были свободны. Помню, я подумал тогда, что и наши неведомые партнеры, по всей вероятности, уже ознакомились с ленинградским метро, вернулись в Ольгино, произвели свою замысловатую и необратимую распаковку и теперь с трепетом готовятся к тому ужасному, ради чего прибыли из своей чисто выметенной, но, боюсь, скучноватой страны.
Мне сейчас кажется, что алгоритм общения с доставщиками, менявшийся далее мало, выработался после двух, от силы трех встреч. На первый контакт в метро, за редкими исключениями, шел я, как знающий английский. Алекс тоже мог объясниться на этом языке, но хуже, чем я. Евгеньич из иностранных знал лишь испанский, он несколько лет работал на Кубе в качестве учителя музыки. Но испанской команды не было за все восемь лет ни разу. Были норвежцы, голландцы, французы, англичане. Реже — шведы, бельгийцы, немцы, датчане. Кажется, ни разу не было итальянцев, швейцарцев, австрийцев, греков, португальцев. Точно не было финнов. Припоминаю всего несколько примеров, когда кто–то приехал (через год или больше) во второй или третий раз. В таких случаях меня неизбежно заключали в самые пылкие объятия. А еще говорят, будто западноевропейцы — люди холодные и чуждые чувствам.
В метро мы обычно шли вдвоем с Алексом либо с Евгеньичем: я шел на контакт, а мой спутник наблюдал, все ли путем. Наш зарубежный друг, как правило, достаточно испуганный, всегда ждал у часов. На каждой станции таких часов двое, и договориться о том, у которых именно мы назначаем встречу, как показал опыт, практически невозможно. Будь я один, мне пришлось бы в ожидании гостей расхаживать по диагонали станции то к одним часам, то к другим, что выглядело бы странно. Поэтому мой тайный спутник и подстраховщик был полезен еще и тем, что избавлял меня от подобной необходимости, он наблюдал свою сторону, а я свою. Третий участник нашего преступного сообщества ждал наверху в машине, в каком–нибудь проходном дворе.
Если приезжий (или приезжие, они часто являлись вдвоем) возникал не на моей стороне, мой товарищ пересекал платформу и почесыванием подбородка давал мне об этом знать. Далее следовала радостная встреча, взаимные удары по спине, мне вручался пакет (рубашка, чай, растворимый кофе, иногда витамины, иногда диск группы «Роллинг стоунз», пачка сырных галет и так далее — проверяй, КГБ!). Уж не помню, от кого, по легенде, были эти гостинцы. Легенда была одна, раз и навсегда.
Возможно радостнее болтая, мы поднимались в город. Теперь моя задача состояла в том, чтобы показать место, где я вечером подсяду в их машину. Не то место, где мы произведем перекидку, — упаси Бог! Туда мы приедем вместе.
Однако просто довести их до места моей вечерней подсадки и на этом расстаться было бы неправильно — если за нами следят, смысл моих действий скорее всего будет разгадан следящими, поэтому я обрекал несчастных иностранцев на многочасовые прогулки — рассказывал про город, предлагал полюбоваться тем или иным видом, но с какого–то момента начинал им говорить: «Вот, запоминайте, это одна из главных улиц, вы ее легко найдете на любом плане, сюда очень просто доехать от вашего мотеля, начинайте считать повороты и запоминать приметы, вот здесь вы повернете направо...»
Так я их выводил к заветному месту (по времени это приходилось примерно на вторую треть экскурсии), показывал, где я буду стоять, например, в двадцать часов сорок пять минут. Первое такое место в Ленинграде я облюбовал то ли в Банковском, то ли в Москательном переулке, прямо у выезда на канал Грибоедова. Хорошее, безлюдное место.
Правда, в тот момент, когда я должен был подсаживаться в машину, оно могло оказаться не таким уж хорошим и безлюдным. Но выбора не было, они подъезжали, я неторопливо (обязательно неторопливо!) усаживался, и мы трогали. Был, конечно, предусмотрен и сигнал «проезжайте мимо», но за все эти годы я прибегнул к нему, может быть, один или два раза.
