ДОМ
Фасад весь в трещинах, в них зеленеет мох,
дом от крыльца до крыши тронут тленом.
Клен за калиткой вывихнул колено —
хотел прийти на помощь, но не смог.
Дом грустно, как в побитые очки,
глядит вокруг глазами низких окон…
Его вчера покинули сверчки,
ему без них темно и одиноко.
Дом доживает век… Ты посмотри,
как он за годы долгие натружен
метелями и грозами — снаружи,
зачатьями и свадьбами — внутри.
Он шепотом прощается с тобой,
уже сродни старинному поверью,
стеная покосившейся трубой,
рассохшейся поскрипывая дверью.
Пойми его… Погладь его рукой
по ряби стен, по выцветшим обоям.
Пусть вам легко припомнится обоим
минувших лет счастливый непокой,
когда ты жизнь менял на чудеса,
а дом не знал ни сумерек, ни прели,
и в окнах лампы круглые горели,
и в комнатах звучали голоса…
Уживчивость… Средь прочих благ —
необходимейшее благо.
Бесцветный лик. Нейтральный флаг.
И осторожный шорох шага.
И обреченным на износ
до неминуемого часа
таится сердце-альбинос
под кожей общего окраса.
Ко всем любезная душа
не осквернит себя промашкой…
А надо б бранью — по ушам
и по лицу — ладонью тяжкой.
Друг мой единственный, слово живое,
нас, неприкаянных, стало быть, двое.
Злато в руках или медный пятак —
мы друг без друга не можем никак.
Это не глупо и это не странно…
Бродим ли вместе тропою тумана,
областью малой, страною большой,
плохо ли нам или нам хорошо —
это не блажь, не каприз, не причуда.
Просто, дружище, мы родом оттуда,
где, молодыми громами дыша,
так и взросли мы: я — плоть, ты — душа.
Деревья умирают позже нас,
Печальную скрывая перемену.
Сломи им ветвь иль отвори им вену —
они тебя осудят не сейчас.
Когда года туманные пройдут
и ветры их повалят и иссушат,
уже не нам, а нашим грешным душам
они за боль былую воздадут.
О эта блажь календаря,
когда — ва-банк, с туза —
в канун глухого октября
ударила гроза.
Не с целью душу омрачить,
а лишь играя в злость,
совсем по-летнему в ночи
блистало и рвалось.
И ливень шумно хохотал
над собственной виной,
что соблюдаться перестал
порядок временной.
Но в сердце вызов зрел вчерне.
Как долго ты, беглец,
в чужой скитался стороне,
чтоб хлынуть наконец!
Нежданно рушась из-за гор,
ты опоздал на грех…
Когда исполнен приговор,
помилованье — в смех.
ПРОБЛЕМЫ. ПОИСКИ. ОТКРЫТИЯ
Владимир Боярчиков
КАПЛИ „ЖИВОЙ ВОДЫ“
По нашему внутреннему убеждению, все мы — новаторы в технике. Вопрос заключается в том, откуда берутся консерваторы?
На задворках литейного корпуса в небольшом помещении, в котором хранят все ненужное и которое в быту называют чуланом, на производстве же более точно — свалкой, сошлись инженеры-металлурги Владислав Павлович Харитонов и Константин Владимирович Мурашев. С ними гостья из ЦЗЛ Александра Бенционовна Розенфельд — женщина средних лет, с мягкими и приветливыми чертами лица.
Инженеры ищут: исчезла единственная экспериментальная модель, сделанная не из традиционного алюминиевого сплава, как это принято испокон веков, а из эпоксидной смолы. Модель Александра «лепила» в лаборатории пластмасс, которой она заведует, и руками, и собственным сердцем. Нелегко совместить металлургию и какую-то смолу, хотя и эпоксидную. В бытовом понятии слово «металлургия» предполагает что-то прочное и надежное, «смола» — легкоплавкое и ненадежное. Но Александра черным по белому прочитала, что в одном НИИ такие модели получили.
Сделали где-то, почему не выйдет у нас? И вот модель из смолы, которую нередко называют пренебрежительно «эпоксидкой», отдана в литейный цех.
Теперь Розенфельд нашла ее сломанной.
— Сколько снято с нее форм? — спросила Александра спутников, очищая обломки от пыли.
Товарищи равнодушно пожали плечами, мол, кто их считал. Эпоксидка не внушает доверия. Куда ни шло, для заклейки небольших раковин и пор в отливках — само собой разумеется. Для моделей? Извините. Они не зря привели начальника лаборатории на свалку. Другого места для звучно именуемой экспериментальной, но все равно белиберды, не знают. Как предположили, так и вышло. Случайно или не случайно рабочие сломали модель. По ударной прочности эпоксидка не сравнится с алюминием. Доказательства — обломки — налицо. А раз так, то получите, уважаемая Александра Бенционовна, заключение, что в условиях тракторного литейного производства такие модели неприемлемы. Вот бумага, а вот и наши подписи…
* * *
Розенфельд лабораторией руководит не первый год. Лучшего специалиста по пластмассам на заводе нет. Но в литейном производстве она дилетант. Предложив смолу для моделей, она как будто пришла в чужой «монастырь со своим уставом». Так смотрят на нее товарищи. Они специалисты-металлурги, но дилетанты в пластмассах. Так смотрит на них Розенфельд.
Они сошлись на «узкой» тропинке и не поняли друг друга. Забрезжившая новая идея росчерком пера «убита».
— Нам потребуется «живая вода», чтобы «воскресить ее», — сказала Розенфельд. Собеседники улыбнулись: мысль получать модели из смолы была для них погребенным трупом, эксгумировать, тем более воскрешать который не собирались.
— Не прогрессируете ли вы в сторону крючкотворства? — поинтересовалась Розенфельд.
— Остерегаем вас от прожектерства, — услышала ответ, а за ним и кучу доводов, которые, впрочем, не убедили. У противников всегда есть оправдания. Новое рождается в муках, и в муках отстаивает право на жизнь. История технического прогресса полна такими примерами. Нужна параллель? Пожалуйста. Александра вспомнила строчки стихов Людмилы Татьяничевой о громоотводе:
Когда гроза идет, трубя,
Все смертоносные удары
Он принимает на себя.
Сказано бесспорно и образно. А ведь было время… Очень давно, но было. Громоотвод существовал десятки лет. В Германии же его не признавали и от грозовых разрядов защищались колокольным звоном. Молнии разрушали сотни колоколен, звонари расплачивались жизнью…
Отрицание нового никогда или почти никогда не шло человечеству на пользу.
Александра хорошо это понимала.
Противники — тоже. Правда, ее предложение не связано с жизнью и смертью. Но дело не в этом: применение смолы для моделей противникам кажется таким же абсурдом, как звонарю металлический стержень громоотвода.
Крайняя мераЯ просматриваю стопку приказов генерального директора Челябинского производственного тракторостроительного объединения, Героя Социалистического Труда Георгия Васильевича Зайченко о развитии литейных цехов. Приказы выходят ежегодно, и важность их подчеркивается даже порядковыми номерами: один, два… Объяснять что-либо подробно нет нужды. Будет литье, будут работать десятки поточных механообрабатывающих линий, будут двигаться сборочные конвейеры. Но ритм их время от времени нарушается. Одна из причин — металломодельный цех. Он стоит в самом начале цепочки литейных цехов. Модельщики неделями, а то и месяцами «вылизывают» свои изделия. Модельное производство сложное и точное до филигранности. А отливок в двух чугунолитейных и сталелитейном цехах отливают не десять, не сто… Нужны тысячи различных моделей. Многие отливки имеют пустоты — внутренние полости. Один публицист метко сравнил их с дыркой от бублика. Чтобы получить «дырки», нужны, в частности, стержневые ящики, которые также делает металломодельный цех. Делает, но не справляется. Срываются сроки, к черту летят графики. Заказы лежат месяцами без движения.
Модельщикам помогают, их критикуют, с них требуют. Вот фраза из приказа:
«Начальнику металломодельного цеха А. В. Добросмыслову организовать трехсменную работу… Обеспечить выпуск модельной оснастки в количестве … тысяч нормо-часов».
