Старик вынул из кармана огрызок карандаша и клочок бумаги:
— Слушаю.
— Позвони в Цюрих. Мне к завтрашнему дню нужен в Париже человек, видевший Каина, способный его опознать. Кроме того, пусть в Цюрихе найдут Кёнига из «Гемайншафтбанка» и скажут ему, чтоб он послал свою пленку в Нью-Йорк. Он должен использовать почтовый ящик на Виллидж-Стейшн.
— Пожалуйста, — прервал его пожилой посланник, — эти старые пальцы уже не могут писать, как когда-то.
— Прости, — прошептал Карлос, — я поглощен своими мыслями и невнимателен. Сожалею.
— Ничего, ничего. Продолжайте.
— И последнее. Я хочу, чтобы наши люди сняли помещение рядом с банком на улице Мадлен. На сей раз банк погубит Каина. Комедианта возьмут прямо у источника его неуместной гордыни. По сходной цене, такой же жалкой, как и он сам… если только он тот, за кого мы его принимаем.
Борн наблюдал издали, как Мари прошла таможенный и иммиграционный контроль в бернском аэропорту, стараясь заметить признаки интереса или узнавания у кого-нибудь из толпы, стоявшей вокруг зоны отправления компании «Эр Франс». Было четыре часа дня, самый напряженный час для рейсов на Париж — время, когда преуспевающие бизнесмены спешат вернуться в Город Света после скучной обыденной работы в банках Берна. Мари оглянулась, проходя через ворота. Он кивнул ей, подождал, пока она скроется из вида, потом повернулся и пошел к отделению «Суисэйр». На имя Джорджа Б. Уошберна был заказан билет на рейс 16.30 в Орли.
Они должны встретиться в кафе, которое Мари запомнила со времен своих посещений Парижа в оксфордские годы. Называлось оно «На углу Клюни» и было расположено на бульваре Сен-Мишель, недалеко от Сорбонны. Если же окажется, что его там уже нет, Джейсон сможет найти ее около девяти часов на ступеньках музея Клюни.
Борн опоздает, будет рядом, но опоздает. Сорбонна располагает одной из самых крупных библиотек Европы, и где-то в этой библиотеке есть подшивки старых газет. Университетские библиотеки не относятся к местам, посещаемым государственными служащими в рабочее время, студенты пользуются ими по вечерам. Так же поступит и он. Ему предстоит там кое-что узнать.
Каждый день я читаю газеты. На трех языках. Полгода назад был убит человек. О его смерти сообщалось на первых страницах всех этих газет. Так сказал толстяк в Цюрихе.
Он оставил свой чемодан в камере хранения библиотеки и поднялся на третий этаж. Повернув налево, прошел через арку в большой читальный зал, расположенный в этом крыле здания. На стеллажах лежали прикрепленные к держателям выпуски газет ровно за год до сего дня.
Он прошел вдоль стеллажей, отсчитав шесть месяцев назад, и взял номера за первые десять недель до этой даты. Перенес их на ближайший незанятый стол и, не садясь, пробежал глазами номер за номером первые страницы.
Большие люди умирали в своих постелях, другие в это время делали разные заявления. Доллар падал в цене, золото повышалось, забастовки приносили урон, правительства колебались между деятельностью и параличом. Но не был убит ни один человек, который заслужил бы заголовка новостей. Не было такого происшествия, такого убийства.
Джейсон вернулся к стеллажам и стал проглядывать более ранние номера. Две недели, двенадцать недель, двадцать недель, около восьми месяцев. Ничего.
Потом он спохватился, что идет только назад, а не вперед от этой даты полугодовой давности. Ошибиться на несколько дней, неделю, даже на две можно было в обоих направлениях. Он вернул подшивки на стеллажи и отобрал газеты четырех и пятимесячной давности.
Происходили авиакатастрофы и кровавые революции. Святые люди высказывались только ради того, чтобы заслужить порицание от других святых людей. Нищета и болезни обнаруживались там, где каждый ожидал их обнаружить. Но ни одна заметная личность не была убита.
Он начал последнюю подшивку, и с каждым поворотом страницы рассеивалась дымка сомнения и вины. Может, потный толстяк из Цюриха солгал? Может, все было ложью? И он переживает какой-то кошмар, который уйдет с…
В МАРСЕЛЕ УБИТ ПОСОЛ ЛЕЛАНД!
Огромные буквы заголовка на газетной странице ударили по глазам. То была не воображаемая, придуманная, а настоящая острая боль, пронзившая голову. У него прервалось дыхание, взгляд застыл на имени Леланд. Борн знал его. Мог представить его лицо, описать. Густые брови, широкий лоб, грубоватый нос между высокими скулами, под ним — удивительно тонкие губы, прикрытые ухоженными седыми усами. Он знал это лицо и этого человека. И человек этот был убит одним выстрелом из мощного ружья, произведенным из окна какого-то строения вдоль набережной. Посол Говард Леланд прогуливался по марсельскому пирсу в пять часов пополудни. Ему разнесло голову.
Борну не надо было читать второй столбец сообщения, чтобы узнать, что Говард Леланд служил адмиралом во флоте Соединенных Штатов вплоть до временного назначения на должность начальника морской разведки, предшествовавшего его посольскому посту на набережной Орсэ в Париже. Не надо было читать и того раздела статьи, где рассматривались мотивы убийства, ибо он их знал. Основная миссия Леланда в Париже состояла в том, чтобы отговорить французское правительство от выдачи разрешения на продажу крупных партий оружия, в частности истребителей «Мираж», в Африку и на Ближний Восток. Он на удивление удачно сумел рассорить заинтересованные стороны в Средиземноморье по всем пунктам. Предполагалось, что его убили именно за это вмешательство, и такое наказание должно было послужить предупреждением и для других. Покупателям и продавцам смерти мешать опасно.
И продавец смерти, убивший его, вероятно, получил большие деньги, оставшись в тени и упрятав все концы в воду.
Цюрих. Посланец к безногому. Еще один — к толстяку в многолюдном ресторане на Фалькенштрассе.
Цюрих.
Марсель.
Джейсон зажмурился, боль стала нестерпимой. Его подобрали в море пять месяцев тому назад, предполагалось, что он плыл из Марселя. И если так, то набережная была местом, откуда он собирался бежать в просторы Средиземноморья на специально нанятом для этого судне. Все сходилось, одна часть головоломки складывалась с другой. Как он мог бы знать все эти вещи, если бы не был тем самым продавцом смерти в окне дома на марсельской набережной?
Он открыл глаза. Боль мешала думать, но одна мысль, одно решение было совершенно ясным, как ясным было то, что хранила его куцая память. Он не встретится с Мари Сен-Жак в Париже.
Возможно, когда-нибудь он напишет ей письмо, где скажет то, о чем теперь сказать не может. Не может быть никаких письменных изъявлений благодарности или любви, никаких объяснений. Она будет его ждать, а он не придет. Он не смеет приближаться — нельзя, чтобы она была связана с продавцом смерти. Она ошиблась, а его худшие опасения подтвердились.
О Боже! Он явственно представлял лицо Говарда Леланда, а на газетной полосе не было фотографии! Первая полоса с жутким заголовком, так много ему сказавшим, так многое подтвердившим.
Четверг, 26 августа. Марсель. Этот день он запомнит до конца своей исковерканной жизни.
Четверг, 26 августа…
Что-то здесь не так. Что? Что именно? Четверг?.. Четверг ничего ему не говорил. Двадцать шестое августа? Двадцать шестое? Невозможно! Это не могло быть двадцать шестого! Сколько раз он это слышал! Дневник Уошберна — его история болезни. Как часто возвращался Уошберн к каждому факту, каждой фразе, каждому дню, к каждому признаку улучшения! Не счесть. И не припомнить.
Вас принесли к моей двери утром во вторник двадцать четвертого августа, ровно ell часов 20 минут. Ваше состояние было…
Вторник, 24 августа.
24 августа.
Его не было в Марселе двадцать шестого! Он не мог стрелять из окна на набережной. Он не был продавцом смерти в Марселе. Он не убивал Говарда Леланда!
Полгода назад был убит один человек… Но это было не полгода назад, почти, но не полгода. И он не убивал этого человека. Он, полумертвый, находился в доме врача-пьяницы на острове Пор-Нуар.
Дымка рассеивалась, боль отступала. Он почувствовал прилив сил: ему удалось разоблачить одну вполне определенную ложь! Если есть одна, могут быть и другие.
Борн посмотрел на часы, было четверть десятого. Мари уже ушла из кафе и ждала его на ступеньках музея Клюни. Он вернул подшивки на стеллажи и спешно направился к выходу через большие, как в соборе, двери читального зала.
Он шел по бульвару Сен-Мишель, прибавляя и прибавляя шаг. У него было отчетливое ощущение: теперь он знает, что такое получить отсрочку от казни через повешение, и ему хотелось поделиться этим ощущением. На какое-то время он вырвался из гнетущей тьмы, рокочущих волн, увидел свет, как в те мгновения, когда солнце заполняло комнату в деревенской гостинице, и ему захотелось коснуться той, что дала ему эти мгновения. Коснуться, обнять и сказать ей, что есть надежда.
