— Ну полная хрень! Чтобы Васька Суровцев — да враг?! Десять лет вместе под бандитскими пулями… десять лет… Нет, тут что-то не так!.. А, Нефедов… поди-ка сюда, старшина.
— Чего вам надо, товарищ старший лейтенант? — с неприязнью спросил Нефедов, подойдя вплотную к окну дежурки. Вокруг не было никого. Только он и лейтенант Дроздов, дежурный по отделу.
— А ты, старшина, мне не груби, мне просто знать хочется, как это ты Суровцева подставил…
— Да не подставлял я его, товарищ лейтенант, он сам, понимаете, сам отпустил вражеских шпионов! Я просто доложил о том, что я видел и слышал. Я принимал информацию по валюте и готовил донесение по Вектниной, а потом мы вместе, группой, выехали на задержание, застали вражину врасплох, тепленького, только бери под белы ручки… Тут старшой и выдал — всех нас вон из дома, поговорил о чем-то с ним, вышел и приказал возвращаться в отдел. Я к нему — что да как, а он как заорал на меня: «Выполняй приказ!» Ну, я и отступился. А когда в отделе он при мне приказал тетку ту отпустить, а монету золотую ей вернуть, тут я понял, что надо что-то делать. Вот и доложил… А чё я, идиот, он чё-то творит, а я потом рядом с ним к стенке? Чё он сейчас, ничё не объясняет? Чё молчит?
— Вот это и мне непонятно, — задумчиво проговорил Дроздов и уже спокойно спросил Нефедова: — Как вообще так могло произойти? Взял и отпустил?!
— Вот и я про то! Глаза у него какие-то неживые были…
— У кого?
— У Суровцева. Он как будто не видел нас, когда вышел от того мужика. Как заледенелый взгляд был. Взгляд у него и сейчас как неживой, его допрашивают, а он смотрит сквозь все, вроде и хочет что-то сказать, а как будто не может. Глазищами крутит и молчит. Особисты его вчера мочалили, так он даже не стонал. Что-то не то с ним. Я в дурке с такими глазами только людей видел, когда на экспертизу одного душегуба возил.
— Может, у него и правда чё с головой случилось?
— А что, может всякое быть, сутками не спим… да и вообще, помните, на неделе, молодой совсем мужик, инженер путейский, всю свою семью порезал. С работы пришел, сел за стол, луковицу почистил, рюмку водки выпил, закусил, а потом вскочил и тем ножом жену и тещу порешил. Его когда из дома в отдел привезли, у всех спрашивал, за что его взяли, напрочь память отшибло, не помнил ничего, когда ему сказали, чё он наделал, не поверил. «Вы чё, с ума посходили тут!» — орал. Только когда показали трупы, завыл страшно и в ту же ночь, не углядели, вздернулся. Вот как так бывает? Вроде нормальный человек, а тут вдруг раз — и ничё не соображат, чё творит…
— Голова-то с мозгами, а мозги тоже, видно, осечку дают, клинят по какой-то причине…
— Вот-вот, по причине какой-то, а причины-то разные бывают. Одно дело, ежели контуженый, вон как Степан, что с фронта комиссовали, рюмку водки выпьет и три дня ходит, песни орет, веселый, а как трезвый — на стены кидается. Про него все знают — и тут понятное дело. Другое, когда вот так, ни с того ни с сего.
Телефонный звонок прервал разговор. Дежурный долго внимательно слушал и записывал. Старшина, потолкавшись у окна дежурки, вышел на крыльцо и закурил.
— Эй, старшина, тут из Иркутска телефонограмма срочная, не в службу, а в дружбу — отнеси начальнику, а то он когда еще с допроса вернется.
— Сделаю, чего там, мне заодно интересно глянуть, чё там с нашим опером…
— Держи… — Дежурный протянул ему в окно сложенный вчетверо лист телефонограммы.
— Опаньки! — не сдержался начальник отдела, прочтя текст телефонограммы. — Да тут все прямо в масть. Только тут двое из троих, один точно по словесному портрету, а… Молодцы, ребята, теперь мы их зацепим, не уйдут, красавцы… Нефедов, срочно всех ко мне в кабинет, да, еще… Суровцева к врачу надо, чё-то не то с ним.
Тщательно, до мельчайших деталей разработанный план мероприятий по захвату банды особо опасных преступников не сработал, они исчезли из города. Проверяли все и всех, никаких следов. Как не было, как в воздухе растворились… Центральные органы сделали свои выводы, очень оперативно и жестко, дело-то на особом контроле… За допущенные упущения по службе, просчеты в оперативно-разыскной работе начальник отдела был разжалован и отправлен участковым в глухой район, его просьбы об отправке на фронт не были удовлетворены. На фронт — это еще заслужить надо!
Лейтенант Суровцев два месяца лежал в психбольнице в Красноярске, по выписке был комиссован из органов по инвалидности, память к нему так и не вернулась, говорить после лечения смог, хоть и медленно, с трудом подбирая слова. Иногда, во сне, к нему приходили воспоминания его жизни до встречи с Ванголом, он просыпался в ужасе, в холодном поту. Жене рассказывал, что видел страшные вещи, обыски и допросы, пытки и убийства. А еще лица людей и глаза — глаза, заполненные страхом и ужасом, глаза, леденящие душу, страшные безжалостные глаза, пронизывающие его насквозь. Она успокаивала: «Это только сон, ты просто спал, это было не с тобой». Он с облегчением закрывал глаза и засыпал. Какое счастье, что это был только сон, что это происходило не с ним. Иначе как с этим жить?..
В середине ноября Владимир Арефьев выписался из госпиталя и даже успел на несколько часов заскочить к своим. Пока он добирался, не узнал Москвы, пустой и холодной, с заклеенными крестами окнами и заложенными мешками с песком витринами магазинов. Ежи из кусков рельс и баррикады перегораживали широкие проспекты. Редкие прохожие, казалось, кутались, прячась не от холода, а от страха.
«Что же будет?» — висело в холодном воздухе, крутившем снежные вихри из мелкого, хрусткого от мороза снега. Этот снег забирался под воротник, таял и холодил шею.
Владимир прошел сквозь разом замолчавшую и расступившуюся при его приближении очередь у продмага и свернул в проулок к своему дому.
Радости-то было! Все суетились, пытаясь хоть как-то угодить фронтовику. Владимир рассказывал о том, как шли бои, рассказывал честно, без утайки. О том, что немец сильнее и умнее воюет, о том, что оборона Москвы держится на каком-то чуде, на огромных потерях и невероятном мужестве людей, почти безоружных и в большинстве своем необученных. Обрадовал Марию вестью о Степане, она не знала, где он, что с ним. Объявили воздушную тревогу, завыли сирены, они не пошли в бомбоубежище, никто. Это не понравилось Владимиру, и на его вопрос он получил ответ: ежели суждено погибнуть, не спрячешься, а не суждено, то и дом цел будет.
— Да, железная у вас логика, родители мои драгоценные… — только и сказал Владимир. До него не сразу дошло, что отец в инвалидном кресле и бомбоубежище для него недоступно. Он не знал, что это решение было принято его матерью и Марией один раз и навсегда, несмотря на мнение отца.
«Что же будет?» Этот вопрос витал в воздухе. Да, прошел парад седьмого ноября, но немец продолжал наступать, кое-где подошел уже на двадцать пять километров к городу. Об этом не сообщали, но артиллерийская канонада говорила сама за себя. Немцы обстреливали из орудий пригороды, люди бежали из Подмосковья, из самой Москвы, несмотря на все усилия партийно-советских органов.
У них, у органов власти, был свой план. План обороны столицы. Без населения он был невыполним, если был выполним вообще. Пока население в городе, будут ополченцы, и они будут стоять насмерть. Превратить город в неприступную крепость без населения невозможно, кто-то должен строить оборонительные сооружения, копать траншеи и замуровывать окна домов, превращая их в амбразуры. Нельзя выпускать народ из Москвы, ни в коем случае, все попытки рассматривать как паникерство и дезертирство. Все трудоспособное население считать мобилизованным. Ленинград в кольце, а стоит, не сдается город, потому что люди в нем. Да и куда такую массу людей эвакуировать? Вторую Москву не построить. Правительство страны покинуло столицу, Сталин оставался в Кремле. Это было личное решение вождя, перед его принятием он беседовал с Мессингом, поверил ему, поверил и Матроне Московской, слепой старушке-ведунье, сказавшей, что немцу в Москве не бывать. Эти встречи были совершенно секретны, после них вождь и принял решение остаться в Москве. Это было верное решение. Да и руководить промышленностью из Куйбышева наркоматам было даже удобнее, вся эвакуированная оборонка восстанавливалась за Волгой, на Урале, в Сибири, а руководить войсками нужно было из Москвы. Только из Москвы, это он хорошо понимал. «Велика Россия, а отступать некуда, позади Москва!» — рвалось голосом Левитана из репродукторов и кричалось со страниц газет и плакатов, а для всех слышалось: «Позади, в Москве, сам товарищ Сталин!» Отступать действительно некуда!!! При одном его имени у многих подгибались колени, он сумел стать вождем, чего это стоило народу, может быть, станет известно потом, чего это стоило ему, не узнает никто и никогда…
Владимир сидел на кухне с отцом и мамой, его кормили домашним супчиком.
