Анатолий Чехов - Тропа Кайманова

— А что в Иране? Сейчас полный порядок. Раньше, бывало, и меня мурыжили. Вот как раз когда три дня оставалось до срока загранпаспорта, а мне надо было кунжутное семя вывозить... В Мешхеде останавливают: арбаб[18] говорят, есть телефонограмма, что вы везли иранского пассажира, он у вас упал и попал под колеса... Никакого, конечно, пассажира у меня не было, предлог придумали... Привели в жандармерию, сняли сапоги, ремень, забрали загранпаспорт. Спрашивают, сигар надо? Нет, говорю. Кушать будешь? Нет. Чай? Нет... В девять вечера входит европеец, говорит по-азербайджански, на лбу синие круги — банки ему ставили. Спрашивает, какого года, откуда я родом, зачем приехал... Я говорю, десять лет езжу, паспорту еще три дня сроку осталось, никакого пассажира у меня не было, никто под колеса не падал. Ладно. Записали, что я им сказал, потом говорят: «Распишись». Оставили чистую бумагу после моих ответов, а расписаться показывают в самом низу. «Не пойдет, — говорю, — такой номер. Почему задержали меня и не предупредили наших дипломатов?..» А тут как раз останавливаются шесть машин советского посольства. Кто-то передал, что меня здесь мурыжат. Ну, вернули паспорт, деньги. Сдал я груз. Жандарм останавливает, говорит, все-таки давай машину в таможню, ты, говорит, меня куска хлеба лишишь, если я не выполню приказ своего раиса. Я еду к нашему консулу, товарищу Елинцеву. Говорю ему, так и так. Он звонит: «Господин губернатор, что это вы делаете? К вам едут англичане, индусы без паспортов, а нашего вы и с паспортом задерживаете?» Вызывают и меня к губернатору. Приезжаю... Принял он меня и говорит: «Садитесь. Господин Елинцев мне все рассказал. Буду разговаривать с военным губернатором, чтобы на неделю продлил вам визу». Ну поблагодарил я его, за визу двадцать риалов заплатил, даю расписку, обязуюсь десять дней ездить, потом прекратить, вот так и возили мы кунжутное семя...

Сколько раз Яков убеждался: увидишь человека, вроде ничего особенного он собой не представляет. А почувствуешь в нем живую струнку, разговоришься, и оказывается, что не так-то он прост. Таким, как Астоян, приходится подчас и важные государственные дела решать.

— В Иране все больше бедные: латаные, пыльные... — продолжал Астсян. — Просят, дай хоть один шай, — значит, копейку. Как-то вижу, два курда катают ногами бочку, ссорятся, ругаются. А это какой-то купец подъехал в фаэтоне и стравил... Как-то смотрю, в маленькой лавчонке айсор сидит. Ну, айсоры все хорошие сапожники — из обрезков кожи мяч выкраивает, как апельсиновые дольки. Чего делаешь, спрашиваю. Мяч, говорит, делаю. Богатые в магазине дорогой мяч купят, а я для бедных делаю... Или вот помню, в Баджигеране в столовой духанщик стонет. Заходит курд, а у него на поясе кузнечные щипцы. Посадил духанщика, ка-ак дернет зуб! И кричит: «Дус! Дус!» Соль, значит. Засыпал солью и пошел дальше: может, где народ его позовет, еще выдернет... Если в карты играют, обязательно между делом вшей бьют... Ну, ребята меня предупреждали, чтоб осторожней был, машину осматривал: есть там такие, за премией охотятся — кусок терьяка подбросят, на машине незаметно отметку сделают, по этой отметке в таможне терьяк найдут, премию пополам делят...

— А пилотку зачем духами брызгал?

— Ай, так, для веселья, — широко улыбнувшись, ответил Астоян. — Начальник таможни всю жизнь смотрит на нас, шоферов, как правоверный мусульманин на свинину. Для него каждый шофер — контрабандист. А я с тридцать шестого года член партии. Все ребята сговорились, так и ходим мимо начальника надушенные духами «Коти».

— Ну а духи-то все же где берете?

— Так они в Иране свободно продаются. Бери и душись, только через границу не вози.

— А тебя на слове не поймаешь, отбрехаться умеешь... — Кайманов рассмеялся. Чем больше он разговаривал с Астояном, тем больше ему нравился этот «маленький армянин». Уж поистине мал золотник, да дорог.

— Ну вот что, — сказал Яков. — Голова у тебя работает хорошо, глаз острый, язык подвешен, уши слушать умеют. Давай, брат, будем с тобой нести настоящую пограничную службу... Время, сам понимаешь, военное. Толковые люди нам нужны, тем более такие, которые по нескольку языков знают. Нам очень важно знать имена бандитов, засевших в Каракумах, особенно их главного калтамана, который и на Ташаузской караванной тропе пограбить норовит... Шоферы — народ толковый. Все знают, все видят, все слышат. Друзей у тебя много. Если видишь, что парень с головой и язык умеет за зубами держать, посоветуйся, спроси, может, он где что слыхал, что видел.

— А о чем спрашивать-то?

— Слыхал, наверное, какое злодейское убийство учинили бандиты в ауле Карахар?

— Женщину и девочку зарезали?.. Был такой разговор...

— Зарезали четырехлетнюю девочку, а женщину убили ударом в затылок. Но это не все. Один из тех бандитов под маркой шофера колхоза «Имени XX лет Октября» выманил родственника той женщины, фронтовика, слесаря авторемонтных мастерских Нурмамеда Апаса, и устроил так, что того придавило дизелем в кузове машины. Не было ли разговоров среди ваших шоферов об этом?

— Разговор был. Да только все сходятся на Чары Ильясе, — ответил Астоян.

Яков подивился такой его осведомленности.

— А с кем тот Чары Ильяс был тут связан? — спросил он. — Слышать не приходилось?

— Этого я не знаю, товарищ старший лейтенант... Надежды Якова схватить какие-то ниточки пока не оправдывались. Он больше не стал расспрашивать «маленького армянина».

...Остались позади дауганские вилюшки, серпантином расписавшие склон горы, колонна грузовиков подъехала к Дауганской комендатуре.

Капитан Павловский выскочил на обочину.

Яков и Амангельды тоже вышли из машин, помахали в знак благодарности Павловскому.

Тот проводил их взглядом, снова сел в кабину.

Кайманов тотчас вернулся к машине Астояна, забрался на свое место, бросил с безразличным видом:

— Совсем забыл, ведь и мне в Ашхабад надо.

Астоян удивленно посмотрел на него, но промолчал.

Сетрак, видимо, знал: лишних вопросов не задают. Значит, старшего лейтенанта что-то заботило в этой колонне. Когда они проехали километра два, Кайманов сказал:

— Вот что, Сетрак. Ты парень догадливый, лишнего болтать не будешь. Приедем в Ашхабад на разгрузочную площадку, поставь свою машину так, чтобы я мог выйти незаметно для водителя головной машины.

Он хотел было пояснить: «для командира автороты», — но воздержался. Сетрак сразу же сообразил, в чем дело.

— Да они оба одной веревочкой связаны. Мы же знаем, — выпалил он неожиданно.

— Выводы, парень, делать погоди, за руку не поймал. Такие дела проверять надо, — заметил Кайманов, немало удивленный догадливостью Астояна.

— Конечно, пока за руку не поймал, доказать нельзя, — согласился Астоян. — А только, если хотите, поймать тоже можно.

— На то есть таможенный досмотр в присутствии наряда на КПП, — сухо сказал Яков. — Имей в виду, за ложные показания попадают под суд.

— Да хоть под суд! — взорвался вдруг Астоян. — Разве ж у нас командир? Он же, этот капитан Павловский, нас за людей не считает!..

— Давай-ка мы прекратим с тобой эту дискуссию, — остановил его Яков, мысленно соглашаясь с Астояном. Он просто не имел права продолжать разговор в таком тоне с подчиненным Павловского, хотя знал, что Сетрак прав.

На разгрузочной площадке железнодорожной станции оказалось столько машин, что не только человека, слона можно было упрятать в этой сутолоке.

Пожелав Астояну доброго пути, Кайманов напомнил:

— Не забудь, Сетрак, о чем я тебя просил: постарайся узнать не только имена калтаманов, но и где они могут быть. Сам не спрашивай, только слушай, с прицелом...

Кайманов вышел из машины, постарался запомнить лицо водителя, ехавшего за Астояном. Смотрел тот куда-то в сторону, не интересуясь старшим лейтенантом.

Подождав, пока подойдет Амангельды, Яков через стекло одной из прибывших раньше машин стал наблюдать за Павловским.

Тот, как и предполагал Кайманов, и не подумал сажать своего водителя на гауптвахту. Они даже как будто препирались некоторое время, обвиняя в чем-то друг друга. Павловский оглянулся, и Яков отступил так, чтобы и через стекло его нельзя было заметить. Предосторожность была излишняя: солнце светило от Павловского и, отражаясь от стекол машины, било ему зайчиками в глаза.

Павловский и его водитель Ступак подошли к киоску, выпили по кружке пива.

— Ты посмотри на них, — возмутился Амангельды. — Павловский и не думает своего шофера наказывать! Для них нет ни КПП, ни Дзюбы, ни советских законов! Павловскому все наши старания — все равно что песня, спетая камню!

— Ничего, дорогой Амангельды, — голосом, не обещавшим тихих радостей, ответил Яков. — Он у меня еще не так запоет.

В первые минуты, когда Ичан пришел в себя, он не сразу разобрался, во сне или наяву видит стены знакомой глинобитной мазанки, с дверным проемом ниже человеческого роста, с массивной дверью из арчовых плах, с маленьким квадратным отверстием, в которое может пролезть только кошка.