– Как учился Ростовцев?
– Нормально учился. У нас класс вообще сильный был. Все до одного поступили либо в институты, либо в военные училища.
– Вы помните какое-нибудь яркое событие, связанное с Ростовцевым?
– Яркого не помню. А помню, как он вырезал ножом на парте: «Поставим клизму всемирному фашизму!» Я когда институт закончил и приехал сюда работать, надпись ещё была.
Я подумала о том, что дядю Лёшу, наверное, любил не один военрук, ведь он всегда был отличником. Но старичок уже поковылял прочь от камеры, а Стас объявил, что своими воспоминаниями о Ростовцеве согласилась поделиться его однокурсница, заведующая кафедрой русской литературы Придонского университета профессор Тамара Борисовна Яковлева.
Я не сразу сообразила, что Тамара Борисовна и есть та самая раскрасавица Томка, подруга юных дней отца и дяди Лёши, которую они окрестили Первой Леди. Пожилая, но ещё очень живая женщина с умным тонким лицом рассматривала фотографию девятнадцатилетнего паренька в клетчатой рубахе с расстегнутым воротом. Я хорошо помнила этот снимок. На нём у дяди Лёши такие весёлые озорные глаза, каких не было больше никогда.
– Я вспоминаю о них с нежностью, – рассказывала Первая Леди. – Они оба, Саша и Алёша, были мальчики с чистыми душами. Такие первыми поднимаются в атаку и первыми гибнут. Саша был очень талантлив. Он обещал мне написать повесть о нашей, юности. Его убили молодым. теперь нет и Алеши.
– Тамара Борисовна, вы жили в ужасное время, и одной из самых страшных примет того времени был антисемитизм. Что чувствовали вы в окружении русских, представителей «наиболее выдающейся нации из всех наций», как выразился однажды отец народов? Не замечали вы проявлений антисемитизма со стороны Ростовцева? Мы не случайно заостряем данный вопрос. Еврейский народ это народ-страдалец, и отношение к нему есть, так сказать, пробный камень души…
– Молодой человек, это вы живёте в ужасное время межнациональной ненависти, а я чувствовала себя равной среди равных. Да, было дело врачей, было дело Михоэлса. Но ведь и за «жидовскую морду» давали срок. Сейчас сотни фашистских газет издаются безнаказанно. Как раз сегодня я ощущаю себя, извините, жидовкой. Был ли Алеша антисемитом? Да что вы! Он ведь был влюблён в еврейку.
– Почему же они не поженились?
– Потому что та девушка любила его друга, а для того понятие дружба было священным. Пришлось ей выходить замуж за нелюбимого человека.
– И это был русский?
– Нет, еврей…
Дорогая ты моя Томка! Спасибо тебе и низкий поклон за то, что не поддалась на провокацию. И за добрые слова об отце и дяде Лёше тоже спасибо.
Метода Флоридского была проста и эффективна. Предельно правдивый старт и беспредельно лживый финиш. Он уводил телезрителя от истины маленькими шажками, вкрадчиво, то вертясь мелким бесом, то выстилаясь опавшим листом, то извиваясь ужом. Не последнюю роль играли при этом мимика, а также богатый набор блестяще отработанных жестов, взглядов и вздохов.
А на экрана уже ссорились из-за дяди Лёши две женщины – старая и молодая, мать и дочь. Обе учились у него в Нефтегорском университете, одна в конце пятидесятых, другая в середине восьмидесятых годов. Старая утверждала, что дядя Лёша был добрым, очень обаятельным человеком, с мягким юмором и что студенты в нём души не чаяли, молодая настаивала на том, что в части язвительности и злости, доходивших до жестокости, ему не было равных среди преподавателей и что студенты прятались от него по углам, боясь попасть к нему на крючок и на язык.
Когда погас этот сюжет, Стас с улыбкой волхва, знающего всё, что было, есть и будет, заметил:
– Банальная история. С годами мы часто превращаемся в собственную противоположность.
Вот оно, начинается, сообразила я и подняла руку. Стас сунул микрофон к моим губам.
– Алексей Дмитриевич Ростовцев был другом моего отца. Я знала его на протяжении двух о половиной десятилетий и смею утверждать, что по натуре своей он не был жестоким, однако терпеть не мог халтурщиков и бездельников, какие среди студентов водятся во множестве. Его раздражали также люди с плохим слухом. Ведь он преподавал фонетику.
– Но слух даётся природой, нельзя третировать человека за то, что природа обделила его.
– Правильно. Но если природа обделила человека слухом, то ему не следует соваться на языковый факультет и мотать там нервы себе и преподавателям… Я училась в том же университете, где работал Алексей Дмитриевич, и знаю, что толковая и работящая часть студенчества его уважала и по углам от него не пряталась.
– Ну хорошо. Всё это мелочи. А вот нам только что позвонила некая гражданка Анохина и заявила, что Ростовцев убил её старшего сына. За это Ростовцева якобы должны были судить, но кагебешные дружки вытащили его из замазки. Вы можете сказать что-либо в дайной связи?
Это был удар в солнечное сплетение. Неожиданный, точный. Как хорошо, что я успела прочесть все записки дяди Лёши!
– Могу. Алексей Дмитриевич вступился в электричке за старика, над которым издевались пьяные хулиганы. Одним из них был Анохин. Он ударил Ростовцева ножом в спину, однако Алексей Дмитриевич сумел обезоружить Анохина и вытолкнуть его из вагона. Бандит погиб под колёсами встречного поезда. Ростовцев после этого очень долго лежал в госпитале и был уволен из разведки по инвалидности.
– Спасибо, Мария Александровна. Я удовлетворён вашими разъяснениями… Давайте посмотрим сюжет, снятый в Германии. Говорит Хорст Штраль, бывший штази, ныне владелец бензоколонки. Речь пойдет о некоем Арнольде. Должен напомнить, что Арнольд – это чекистский псевдоним Ростовцева.
Оператор дал крупным планом вывеску «Tankstelle» (бензозаправка). Под ней появился пожилой немец в рабочем комбинезоне с заправочным шлангом в руках. Немец открыл рот, и тут же пошёл синхронный перевод:
– Арнольд и Алекс. Они приехали вместе и уехали вместе. Были похожи друг на друга, как братья… Арнольд? Он хорошо стрелял и всегда получал призы на соревнованиях. Он стрелял даже лучше сторожа нашего тира. Во время охоты мы всегда гнали зайцев на него. А он стоял и делал пиф-паф. Каждому по зайцу. Арнольд никогда не мазал.
Штраль исчез.
– Никогда не мазал, никогда не мазал, – повторил Стас. – Поступил звонок из суверенного Таркистана. Таркинцы утверждают, что в шестьдесят девятом году от руки Ростовцева пал их национальный герой Саидбек. Вы что-то хотите сказать, Мария Александровна?
– Я хочу сказать, что этот ваш национальный герой в сорок втором служил Гитлеру, а в шестьдесят девятом от его руки пал мой отец.
– Мария Александровна! Это не мой национальный герой, это их национальный герой! Ради Бога простите меня! Я не хотел сделать вам больно. Я не знал… Однако же следует принимать во внимание то обстоятельство, что в сорок втором году таркинцы видели в Гитлере своего союзника в их священной борьбе против ненавистной российской деспотии…
В этот момент прямо против нашей группы в третьем ярусе кресел поднялась, сверкая золотом зубов и бриллиантами перстней, стодвадцатикилограммовая туша генерального директора концерна «Блэк-ойл» Семёна Железняка. Железняк был незапланированным свидетелем, свидетелем-сюрпризом. Я поняла это по выражению лица Стаса. Неизвестно было, что ляпнет представитель отечественного капитала, но не дать ему слова Флоридский не посмел. Железняк выхватил у него микрофон и забубнил злобно:
– Я их всех помню по Германии, контриков этих. Вон ихний генерал сидит, живой пока. Все они презирали нас, армейских, издевались над нами и якшались больше с немцами, пьянствовали по гаштетам, а меня один раз подговорили поехать на немецкий фарфоровый завод и заказать сервиз с моим портретом. Для смеху, значит. Чтоб я резал селёдку на собственной харе. Ну где теперь они и где я? Усекаешь, генерал? Как там твоя рязанская репка?
Старик Ойген тяжело сопел рядом со мной. Стас поморщился и вежливо отобрал у Железняка микрофон.
– Полагаю, что настало время обратиться к самому героическому периоду в жизни Ростовцева, описанному им самим в нашумевшей повести «Иностранный легион». Нам удалось разыскать трёх ауриканцев, хорошо знавших славного полковника Арнольдо. Говорит Диего Гонзалес, бывший адъютант министра мендосовской охранки.
Лысенький старичок рассуждал тихонько, сидя в шезлонге под пальмой:
– Полковник Арнольдо? Кто ж его не помнит? Все его помнят. Он пил, не пьянея, и стрелял, как дьявол. На этом и сделал карьеру. Для него жизнь человека стоила не дороже жизни таракана. Так говаривал мой босс – генерал Пабло Рохес. Болтают, что Арнольдо работал на КГБ. Ерунда! Он был слишком глуп для этого. Его любимым занятием было разглядывать в зеркалах отражение своего раззолочённого мундира. По крайней мере у меня он ничего не пытался выведать. А уж я кое-что знал…
Из голубого бассейна, облицованного розовым мрамором, вынырнула огромная усатая голова с выпученными глазами.
