В самый разгар всей этой возни и шумихи меня пригласили в Центр общественных связей СВР. Беседовал со мной пожилой хорошо воспитанный человек интеллигентной внешности, назвавшийся Михаилом Николаевичем. Для затравки он рассказал мне, что в молодости служил под началом полковника Ростовцева и сохранил о нём наилучшие воспоминания. Я отнеслась к этому сообщению прохладно. В последние годы спецслужбы доставляли мне и моим друзьям массу неприятностей. Любить мне их было не за что. Почувствовав мою насторожённость, он заехал с другой стороны.
– Вы дочь офицера КГБ, погибшего при исполнении служебных обязанностей, не так ли?
– Так.
– Я читал личное дело вашего отца и подумал, что если в вас его гены, то вы не откажете нам в помощи.
– Вам, по-видимому, известно о моей принадлежности к непримиримой оппозиции. Вы служите режиму, я хочу его опрокинуть. На какую же помощь с моей стороны вы можете рассчитывать?
– Речь идет о восстановлении доброго имени Алексея Дмитриевича Ростовцева. Я знаю, что вы относились к этому человеку с большим уважением.
– Уважение – не то слово. Он заменил мне отца. Непонятно только, для чего режиму понадобилось восстанавливать доброе имя своего заклятого врага.
– Не режиму, а России. В общем-то это моя инициатива, но руководство разведки меня поддержало.
Он извлек из ящика стола и развернул передо мной пожелтевший номер «Комсомольской смены».
– Как долго вы знали Ростовцева?
– Всю жизнь.
– Ваша жизнь – срок невеликий, но для опознания личности вполне достаточный… Я не спрашиваю, кто этот старый разбойник со снайперским карабином, хотя обязан был начать именно с такого вопроса. В нарушение всех правил сообщаю вам, что мнение наших экспертов однозначно: это Ростовцев. Отставной генерал Рогачёв утверждает, что на снимке пропавший без вести полковник Муромцев. Дочь Алексея Дмитриевича – Марина Алексеевна родного отца узнавать не хочет.
Дядя Лёша, небритый, с напряженным лицом, смотрел на меня взглядом затравленного волка, будто спрашивая: «Ну что, Машенька, ну что, милая, выдюжим, выстоим или падём?»
– А вы не догадываетесь, Михаил Николаевич, почему Марина не узнает родного отца?
– Конечно, догадываюсь. Догадываюсь и полагаю, что надо исключить её из игры. Мы не имеем права подвергать опасности родных Ростовцева. Марина Алексеевна носит фамилию мужа, и найти её нелегко.
– О какой игре идёт речь?
– Полковник Муромцев обвиняется в получении взятки, присвоении пятисот тысяч долларов и прочих смертных грехах.
– Какая чушь! Он не мог взять чужих денег. Он был русским интеллигентом в седьмом поколении. Он вообще ни во грош не ставил ценностей материальных!
– Мне не нужно этого доказывать. Я хорошо помню его.
– Кому же следует это доказывать?
– Вот! Тут мы и подошли к самой сути. Дело в том, что Стас Флоридский готовит пространный репортаж-расследование. Часа на два. И всё об Алексее Дмитриевиче. В прямом эфире, между прочим. «Давайте разберёмся!» – так это будет называться. Безобидно. Благопристойно. Человек хочет разобраться. Что тут плохого? Он уже был у меня. Я передал ему кое-какие материалы. Говорил с ним. Глубоко копает. Умён. Хитёр. Как бы эта передача не стала решительным их боем за обладание Россией. Кстати, я попросил бы у вас разрешения снять копии с Записок Алексея Дмитриевича. Они могут понадобиться как нам, так и этим сукиным детям.
– Вы не боитесь говорить мне такие вещи?
– Наши источники характеризуют вас как человека глубоко порядочного.
– Весьма польщена.
Стаса Флоридского хорошо знала вся страна и ещё половина света. Он был лучшим телеведущим двух взаимоисключающих режимов. То, что вытворял Стас в эфире, я назвала бы высшим пилотажем политического проституирования. Когда-то он, отрабатывая скромные советские командировочные, самоотверженно и весьма умело отстаивал перед американской публикой чистоту коммунистической идеи, чем навлёк на себя гнев самого Рейгана. Однажды кто-то из американцев спросил, что побудило его вступить в КПСС. Флоридский закатил глаза к небу и, положив руку на грудь, ответил голосом провинциального трагика, что это нелёгкое решение он выстрадал и взлелеял в недрах своей души. Демократы платили ему за каждый выход в эфир от тридцати до пятидесяти тысяч баксов, это были неплохие деньги. За них он с великим остервенением топтался по своей первой любви – коммунистической идее, вытирая об неё подошвы ботинок и приплясывая на её казавшемся бездыханным теле. При всём при том не лгал и не клеветал, а занимался диффамацией – предвзятым и тенденциозным освещением фактов, делая это столь искусно, что обыватель уходил от ящика в постель, абсолютно не замечая лапши, обильно развешанной на его ушах.
– Сегодня-завтра Флоридский выступит по телевидению и пригласит в свою передачу всех лиц, когда-либо имевших дело с Ростовцевым, – продолжал Михаил Николаевич. – Это для создания видимости объективного освещения темы. Я прошу вас откликнуться на его призыв. Как вы?
– Согласна.
– Очень хорошо. Кого ещё из друзей Ростовцева можно пригласить? Сотрудники спецслужб исключаются. За них за всех буду отдуваться я.
– Право не знаю. Есть один надёжный человек в Зуе. Его зовут Евдоким Корёгин. Резчик по дереву. Он провожал дядю Лёшу в последний путь.
– Пригласите его.
– Корёгин огромен, грубоват и неотёсан, но линию нашу будет проводить четко и твёрдо.
– Что грубоват, это совсем неплохо. С интеллигентными хамами миндальничать не стоит… Но одного Корёгина мало. Я подберу ещё пару человек.
– Насколько я поняла, вы создаёте что-то вроде группы поддержки.
– Ну да, только не я её создаю, а вы – представитель оппозиции. Пускай Флоридский думает до поры, что я нейтрал. Он обязательно преподнесет нам несколько пакостных сюрпризов, но и мы в долгу не останемся. Я нанесу свой удар в решающий момент… Да! Есть ещё одна небольшая просьба. Надо написать письмо.
– Кому?
– Женщине, которая была знакома с ним в период его работы в Аурике. Вы ведь владеете английским языком?
– Да.
– Она до сих пор не знает о смерти Алексея Дмитриевича. А должна знать. Вот и сообщите ей об этом.
– Почтой?
– Нет. Почтой долго. Мы переправим письмо через наши возможности и постараемся получить ответ. Тот, что нам нужен.
Я уже начала догадываться, о какой женщине идет речь, и потому попросила показать её фото.
– Зачем вам это? – удивился мой собеседник.
– Писать легче будет.
– Хорошо, – сказал он после некоторых колебаний. – Я покажу вам её такой, какой она была четверть века тому назад.
Михаил Николаевич снова полез в стол, достал оттуда толстую папку, покопался в ней и положил передо мной фотографию, я смотрела и не могла отвести от нее глаз. Разве можно не полюбить такую? Это была женщина уникальной, блистательной красоты. Ярко выраженный испанский тип. И с каким же вдохновением рисовала природа эти тонкие, исполненные чистоты и благородства черты! Мне часто говорят, что я красива. Но в сравнении с нею я всего лишь серая мышка…
До поединка с Флоридским оставалось два месяца. Чтобы не ударить лицом в грязь, нужно было вжиться в тему. Я попросила Марину прокатать для меня на ксероксе летопись дяди Лёши, три книги, написанные в 80-е годы. Четвёртую, последнюю, отпечатала на машинке сама. Это надо было сделать раньше, да всё не хватало времени. Сложила все листы в одну стопу и ахнула. Тысяча двести страниц машинописи! Пятьдесят авторских листов. Какой грандиозный труд! Только дядя Лёша с его добросовестностью и развитым чувством ответственности перед потомками мог совершить такое.
Я начала читать. Читала урывками, но уходя в редакцию, уезжая в командировки, постоянно ловила себя на той мысли, что хочу скорее вернуться в юность и молодость отца и его друзей. Скажу больше: я впервые ощутила себя дочерью моего отца. Он перестал быть мифом и легендой, сделался живым родным человеком, от которого нету тайн и у которого хочется спросить совета.
Я поняла, что вначале дядя Лёша писал мемуары, строго следуя фактам своей биографии и как бы снимая документальный фильм о себе в ретроспективе. Для кого он всё это затеял? Наверное, для собственных внуков. Но в конце шестидесятых, в дни и месяцы так называемой «пражской весны», в нём что-то щёлкнуло, его что-то осенило. Очевидно, он сообразил, куда мы катимся, точнее, куда нас катят. И тут он начал писать роман, роман-хронику, книгу для всех, идущих вслед за нами, как он любил говорить. Вот в этот момент он нащупал свой стиль романиста, каким был по призванию. Начиная с этого места, роман написан профессионально. О многих страницах можно сказать, что они исполнены рукой мастера. Конечно, дядя Лёша спешил и не всё сделал как надо. Он вечно боялся, что умрёт, не успев дописать своей летописи, охватывающей более полувека нашей истории. Время этой книга несомненно придёт. Ею будет зачитываться русский читатель. По ней снимут национальный русский сериал, и улицы российских городов опустеют, когда пойдёт этот фильм. В Придонске, если не дяде Лёше, то его героям обязательно воздвигнут памятник. Скорее всего такой памятник будет стоять в Университетском переулке. Они, все пятеро, будут идти рука об руку, юные, беззаботные, весёлые. Куда они будут держать путь? Это их дело. Возьмут ли они с собой первую Леди и Таню Талову? Это тоже их дело.
