Мне было ясно, что меня взяли в плен партизаны и что дела мои из рук вон плохи. Не лучше, чем если бы я вновь оказался в лапах у Роджерса.
Их командира звали Аурелио. Команданте Аурелио. Это был молодой человек лет двадцати семи, не по годам суровый и даже мрачноватый. В отличие от своих товарищей, одетых кто во что горазд, он носил ладно подогнанную форму офицера революционной армии и не имел бороды, а обходился одними усами.
Убедившись в том, что я ни бельмеса не смыслю в испанском языке, Аурелио что-то спросил у обступивших меня партизан. Очевидно, советовался, как следует со мной поступить. Судя по мимике и жестикуляции этих людей, мне не следовало рассчитывать ни на суд с двенадцатью присяжными, ни даже на скоропалительный трибунал. Проклятый мундир президентского гвардейца ставил меня вне всякого закона. Самым ужасным было то, что я не мог объясниться с ними. Мне оставалось только молчать и прикидывать, под каким именно деревом они меня расстреляют. И все-таки я решил любой ценой сломать казавшийся непреодолимым языковый барьер.
– Неужели, черт побери, никто из вас не понимает по-английски?!
Ответа не было.
– А по-немецки?
Никакой реакции.
Напоследок я уже без всякой надежды спросил:
– Может быть, кто-нибудь понимает по-русски?
И тогда вдруг из толпы вышел смуглый паренек-метис и сказал на моем родном языке с не очень сильным акцентом:
– К вашим услугам, сеньор. Я окончил УДН в Москве.
Видимо, Аурелио тоже обрадовался возможности допросить меня. Во всяком случае на его лице мелькнуло некое подобие улыбки.
– Педро, скажи этому раззолоченному господину, что он находится в лагере партизанской бригады имени генерала Аугусто Делькадо, и выясни, кто он такой.
Я взглянул на часы. Было начало первого.
– Меня зовут Арнольдо. Полковник Арнольдо. До сегодняшнего дня я служил в личной гвардии Мендосы.
– У кого ты служишь, мы и без тебя видим. Почему поехал один в джунгли?
– Убедившись в том, что режим Мендосы преступен и антинароден, я принял решение оставить службу и бежать из Аурики.
– Ишь какой совестливый! А может, ты проворовался или встрял в какой-нибудь неудавшийся заговор и теперь попросту спасаешь свою шкуру от Чурано или Рохеса?
– Это не так, сеньор команданте. Я покинул президентский дворец из идейных побуждений. Тайно читал марксистскую литературу и убедился в правильности коммунистического мировоззрения.
– Ну и наглец же ты, братец! Компаньерос! Видали коммуниста, а?
Последние слова Аурелио потонули во взрыве хохота. Команданте подождал, пока станет тихо, и продолжал с язвительной усмешкой:
– Читал марксистскую литературу, говоришь? В таком случае скажи, чем заканчивается «Коммунистический манифест»?
– Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
– Ну, это общеизвестно. Процитируй последний абзац!
Я поднял голову и торжественно провозгласил:
– Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто и во всеуслышание заявляют, что их целью является насильственное ниспровержение существующего строя. Пусть господствующие классы содрогаются перед грядущей Коммунистической революцией. Пролетариям в ней нечего терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир.
Выслушав перевод цитаты, Аурелио посерьезнел.
– Ты не просто читал «Манифест», – сказал он. – Эта книга запала тебе в душу.
И уже обращаясь к своим сподвижникам, добавил:
– Тут особый случай. Его нельзя расстрелять так сразу. Я должен поговорить с ним.
Он жестом пригласил меня и переводчика в палатку, которую тускло освещала лампочка, подключенная к снятому с автомобиля аккумулятору. Мебелью тут служили ящики разного размера и предназначения. Из снарядных ящиков были сложены нары для спанья. Поставленная на попа упаковка из-под ананасовых консервов использовалась в качестве стола. Табуретками стали металлические патронные коробки. На столе была разостлана, как скатерть, крупномасштабная карта той части океанского побережья Аурики, где находились мы. Черным пауком притаилась между синью воды и зеленью гор Монкана.
– Мне плевать на твою биографию, – начал Аурелио, усаживаясь. – Будешь ты врать или говорить правду, я все равно не смогу проверить твоего трепа, да и не стал бы, даже если бы смог, потому что считаю единственным надежным критерием оценки человеческой сущности конкретное действие. Вот и докажи делом, что все, сказанное тобою там, у костра, – правда.
– Чего же вы хотите от меня?
Аурелио ткнул пальцем в черного паука.
– Тебе приходилось бывать здесь?
– Неоднократно.
– Очень хорошо. Вот бумага и карандаш. Набросай план крепости.
Я усмехнулся.
– Уж не собираетесь ли вы штурмовать Монкану?
– Делай, что велят! – отрезал команданте.
Пока я чертил план, он дотошно расспрашивал меня о численности и боеспособности гарнизона крепости, системе ее охраны, пропускном режиме. Поинтересовался, известен ли мне пароль. Я ответил, что пароль для президентского дворца и Монканы один и что меняется он каждые сутки в 18.00.
– Значит, пароля на завтрашнюю ночь ты не знаешь?
– Нет. Знаю только на сегодня.
– Тогда не будем мешкать.
– Сеньор команданте хочет проникнуть в крепость?
– А почему бы и не попробовать? В Монкане томятся и гибнут сотни наших товарищей. Грош нам цена, если мы не попытаемся освободить их… Я не считаю такую попытку безумной. Ты же сам сказал, что ночью там не спят только часовые и прожектористы…
– Но пулеметные расчеты спят у своих пулеметов.
– Пока они очухаются, мои люди добегут от этих кустов до ворот. Тут не более четверти мили. Тебе известно волшебное слово, которое откроет ворота. Тебя знают офицеры гарнизона. Твоя задача открыть ворота. Остальное сделаем мы.
– Но я не знаю волшебного слова, которое оставит ворота открытыми. Они захлопнутся, как только я войду в крепость… И даже если бы они остались открытыми, то вашим людям пришлось бы бежать под пулеметным огнем в ярком свете прожекторов по узкой эстакаде, соединяющей крепость с материком. В данном случае четверть мили – огромное расстояние… На успех можно рассчитывать лишь при условии, что в тот момент, когда откроются ворота, прекратится подача электроэнергии в крепость. Тогда будет парализован механизм, приводящий в движение створки ворот, и погаснут прожекторы.
– Каким образом Монкану снабжают энергией?
– По подземному кабелю. Он проложен вдоль железной дороги на незначительной глубине. Сантиметров семьдесят, не более.
– Ты можешь показать, где проходит кабель?
– Нет. Но это может сделать любой железнодорожный рабочий из тех, которые ремонтируют пути.
– Хорошо. Мы атакуем перед рассветом, в час, когда сон особенно крепок.
– Верните мне оружие и орден. Ведь не могу же я появиться перед крепостными воротами одетым не по форме. Это во-первых. Во-вторых, люди моего ранга в Аурике пешком не ходят. Я должен ехать туда в машине с водителем. Мой «Ягуар» в порядке. Думаю, им и надо воспользоваться. Найдется у вас мундир солдата правительственных войск для шофера?
– Этого добра у нас навалом. От перебежчиков. А шофером твоим буду я сам. Педро ляжет на дно кузова между передним и задним сиденьями. В багажник посадим еще двух ребят. Ты говорил, что там есть вторые, чугунные ворота. Подорвем их противотанковыми гранатами. Или, может, лучше взять базуку?
– Пары гранат будет достаточно. Только бросать их надо из ниш, иначе нас сметет взрывной волной. В закрытом пространстве взрыв обретает особую силу. Ниши под аркой имеются. Говорят, в них когда-то стояли каменные изваяния первых конквистадоров, воздвигших Монкану.
– Быть посему. Педро, поднимай командиров на военный совет. И принеси полковнику его оружие и звезду. Но смотри, полковник! В случае чего… Сам знаешь, законы войны суровы.
Я кивнул, давая понять, что такая постановка вопроса не противоречит моим представлениям о законах войны, и, когда Педро принес мне вещи, стал вновь прилаживать к униформе орден Белого Кондора…
В половине пятого мы подъехали к Монкане со стороны Ла Паломы. Аурелио осадил «Ягуара» прямо против ворот. Я вышел из машины, щурясь от режущего света, и окликнул часового, который маячил на крепостной стене. Парень не понимал по-английски. Тогда Аурелио крикнул ему, чтоб он позвал дежурного офицера. Последний долго не шел. Я нервничал, боясь приближения рассвета. Наконец наверху произошло какое-то шевеление, и пропитый сонный голос спросил на ломаном английском, зачем я пожаловал.
– Прибыл с личным поручением генерала Рохеса. У меня дело государственной важности. Откройте ворота!
– Мне хорошо известно, кто вы, сеньор полковник, но тем не менее назовите пароль.
– Савана! – небрежно бросил я и размеренным шагом направился к машине, чтобы занять место рядом с Аурелио.
С грохочущим гулом расползлись в стороны створки ворот. «Ягуар», тихонько урча, втянулся под арку. И тотчас же далеко сзади бабахнул негромкий взрыв. Кромешная тьма ослепила нас. Мы выпрыгнули из машины, ощупью нашли ниши и спрятались в них. Тишина, воцарившаяся на несколько мгновений, была смята и опрокинута топотом сотен людей, бегущих по эстакаде к воротам. В руке Аурелио вспыхнул карманный фонарь. Его слабый луч, скользнув по булыжникам, заплясал на чугунной решетке, преграждавшей путь в крепостной дворик. Через пару секунд гранаты разнесли вдребезги эту последнюю преграду. Взрывы оглушили нас и сильно помяли «Ягуара», однако партизаны с торжествующими воплями руками вкатили машину во двор, толкая ее перед собой. И тут наконец пришли в себя обалдевшие поначалу пулеметчики. Длинная очередь шарахнула по каменному покрытию двора. Воздух наполнился визгом рикошетирующих пуль и гранитной крошкой. Несколько человек сразу же упало под ноги бегущим. Бойцы Аурелио бросились назад к арке. Атака грозила захлебнуться. Тогда я выхватил из рук Педро карабин и двумя выстрелами снял пулеметный расчет. Правда, для этого мне пришлось покинуть укрытие. К счастью, все обошлось. Мгновенно ревущая людская волна заполнила двор. Где-то залаял еще один пулемет, но было уже поздно. Партизаны ворвались в солдатские казармы, в тюрьму, в арсенал. Не прошло и десяти минут, как они начали раздавать оружие освобожденным узникам. Противник, застигнутый врасплох, оказывал слабое и беспорядочное сопротивление. В начале шестого все было кончено. Посреди двора партизаны и недавние заключенные развели огромный костер. В нем горел тюремный архив. Внезапно пролившийся дождь не смог загасить этого огня. Бывшие арестанты в робах из джинсовой ткани с возгласами ликования предавали сожжению свои личные дела.
