Тина требовала объяснений, и он попытался.
— Послушай, что бы ни говорили тебе эти люди из МНБ, это неправда. Я не убивал Энджелу. Я вообще никого не убивал. Но больше мне сказать нечего.
— Понятно, — чужим, бесчувственным голосом произнесла она. — А вот специальный агент Джанет Симмонс считает, что у нее есть все основания для подозрений.
— Да, Симмонс так думает. Только никаких доказательств у нее нет. Она не говорила…
— Нет.
Жаль. Он надеялся на другое.
— Могу только предположить, что меня кто-то подставил.
— Но почему? — взорвалась Тина. — Зачем кому-то тебя подставлять?
— Не знаю, — повторил Мило. — Если бы знал почему, то знал бы кто. Понимаешь? А пока МНБ считает меня то ли убийцей, то ли предателем.
И снова молчание.
Мило повторил попытку.
— Не знаю, что наговорила тебе Симмонс, но мне абсолютно нечего стыдиться.
— И как ты собираешься это доказать?
Он хотел спросить, кому нужны доказательства, ей или им, но сдержался.
— Ты едешь в Остин?
— Возможно, завтра. А ты где сейчас?
— Хорошо. Буду на связи. Я вас люблю и…
— Папочка?
Он даже вздрогнул — Тина передала телефон без предупреждения.
— Привет. Ты как?
— Устала. Твои друзья меня разбудили.
— Извини. Они просто придурки.
— Когда ты вернешься?
— Как только закончу работу.
— Ладно.
Стефани произнесла это таким тоном, как будто нарочно копировала мать, и у Мило все сжалось внутри. Они поговорили еще немного, а когда закончили, Стефани сказала, что не знает, где мама, и положила трубку.
Несколько секунд Мило тупо смотрел перед собой — на расставленные рядами кресла, на группки пассажиров, взволнованных, с нетерпением ожидающих полета, и скучающих, уставших от долгого ожидания, — а потом вдруг почувствовал приближение рвотного спазма. Он поднялся, неловко, сдерживая позыв, проковылял по застланному ковровым покрытием залу и почти вбежал в туалет. Едва успел запереть дверцу кабинки, как его вырвало, словно организм торопился избавиться от всего еще не усвоенного пива. Он прополоскал рот, вытер губы и вернулся в коридор. Приступ не только прочистил желудок — в голове прояснилось, словно вместе с блевотой ушло что-то, блокировавшее мысли, что-то, мешавшее понять, как быть дальше.
Мило не хотел пользоваться чужой сим-картой после посадки — номер уже засекли со звонком Тине, — а потому решил воспользоваться ею сейчас и набрал + 33112. Женский голос сообщил, что он дозвонился до справочной «Франс Телеком». Мило спросил номер Дианы Морель в Париже. В списке нашелся только один, и он попросил соединить. В Париже было пять утра, и звонок, похоже, немного испугал снявшую трубку женщину. Ее действительно звали Диана Морель, но ей, судя по голосу, было не меньше шестидесяти, и Мило дал отбой.
Теперь он, по крайней мере, знал, что не сможет просто позвонить Диане Морель и потолковать об Энджеле Йейтс и полковнике И Лене. Если же выйти на ГУВР и попросить соединить с кабинетом или домом, его местонахождение вычислят за считаные минуты, информацию передадут Компании, и обстоятельного разговора не получится. А ему нужно именно это.
Мило вытряхнул из телефона аккумулятор и бросил сим-карту в мусорную корзину.
Восемь часов спустя плотный, солидный немец за плексигласовой перегородкой сравнивал фото на паспорте с усталым лицом стоявшего перед ним бизнесмена.
— Мистер Лайонел Долан?
— Да? — Мило широко улыбнулся.
— Вы по делам?
— К счастью, нет. Я — турист.
Одно лишь слово — и наплыв нежелательных воспоминаний. Сколько их было, аэропортов, пограничников, таможенников, дорожных сумок. А еще переодетых в штатское полицейских и агентов, мнущих давно прочитанные газеты. Сколько раз он сам так же мял газеты, просиживая часами в залах прибытия, дожидаясь связных, которые иногда и не появлялись. И Франкфуртский аэропорт, один из самых крупных и уродливых в Европе, принимал его не однажды.
Пограничник протягивал паспорт, и Мило ничего не оставалось, как взять его.
— Желаю хорошо отдохнуть.
«Спокойно, не торопись. Держись уверенно».
Он пронес рюкзак мимо таможенников, которые, как и большинство их европейских коллег, не были настроены беспокоить человека в костюме и галстуке. Дальше — мимо толпящихся у багажной карусели пассажиров, к выходу. Ступив на тротуар, Мило достал сигарету, закурил. Вкус оказался не столь хорош, как должен был быть после долгого полета, но он все же докурил до конца, потом отошел к телефону у стоянки такси. Набрал номер, который заучил еще над Атлантикой.
Три гудка.
— Ja?
— Последний верблюд.
Пауза. Затем…
— Издох в полдень?
— Это я, Джеймс.
— Мило?
— Можем встретиться?
Большой радости в голосе Эйннера не чувствовалось.
— Ну… Прямо сейчас? Я сейчас немного занят.
— Да.
У Мило перехватило горло — где-то на заднем фоне прозвучал и оборвался приглушенный, попытавшийся перейти на крик голос. Он знал, что это значит. Кому-то заткнули рот.
— Когда освободишься?
— Дай мне… не знаю… минут сорок?
— Где?
— Я сейчас в «Дойчебанке», так что…
— Башни-близнецы?
— Ага.
Мило представил офис на одном из верхних этажей знаменитых на весь мир зеркальных башен в центре финансового квартала, какого-нибудь несчастного управляющего, связанного и с кляпом во рту, под столом, и Эйннера, преспокойно беседующего по телефону. А он ведь успел забыть, чем приходится заниматься Туристу.
— Послушай, ты знаешь Франкфуртскую оперу? Встретимся перед ней около двух. По крайней мере, у меня будет шанс показать, что мы не какие-то тупые головорезы.
— Стоит ли говорить такое вслух?
Эйннер усмехнулся.
— Ты имеешь в виду этого парня? Не беспокойся, через десять минут он уже ничего никому не скажет.
Тот, о ком шла речь, глухо взвыл.
Чистенький полупустой поезд доставил его к центральному железнодорожному вокзалу Франкфурта. Повесив на плечо рюкзак, Мило отправился пешком в направлении Фриденс-брюкке, но, вместо того чтобы идти по мосту, повернул налево, к набережной Майна. Прилично одетые бизнесмены, тинейджеры, пенсионеры — все напоминало Париж. Лишь неделю назад…
Он купил сэндвич со шницелем у уличного торговца и повернул в сторону от реки, к парку на Вилли-Брандт-плац, где нашел свободную скамейку с видом на модерновый стеклянный фасад здания Франкфуртской оперы. Несмотря на уверения Эйннера в том, что опасаться нечего и что свидетель их разговора уже ничего никому не скажет, Мило присматривался к каждому прохожему. За последние шесть лет он утратил эту привычку, и теперь, чтобы остаться на свободе, ее требовалось как можно скорее вернуть.
Все Туристы знают, насколько важны концентрация внимания и бдительность. Входя в парк или в помещение, ты сразу же просчитываешь отходные пути. Берешь на заметку все, что можно использовать при необходимости в качестве оружия, — стул, шариковую ручку, нож для разрезания бумаги или просто низкую ветку на дереве, вроде той, что висела сейчас позади скамейки. Одновременно присматриваешься к окружающим. Обращают ли они внимание на тебя или делают вид, что ничего не замечают. Кстати, показную безучастность можно считать чуть ли не фирменной чертой всех Туристов. Туристы очень редко проявляют опережающую активность, самые выдающиеся притягивают тебя к себе.
Сидя на скамеечке в солнечном парке, Мило приметил у тротуара женщину, которая никак не могла завести машину. Типичная подстава. Сыграть раздражение, отчаяние, вызвать к себе сочувствие, сделать так, чтобы объект сам решил подойти и помочь. И взять тепленького.
У подножия доминировавшего над парком громадного, подсвеченного снизу символа общеевропейской валюты играли двое мальчишек лет двенадцати-тринадцати. Еще одна потенциальная ловушка — Туристы вовсе не брезгуют использовать для своих целей детей. Ребенок падает, корчится от боли, ты приходишь на помощь, и тут появляется «родитель». Все просто.
Еще дальше, у восточного края парка, студент фотографировал взиравшее на все сверху здание Европейского центрального банка. Фотографов-любителей в таком городе всегда предостаточно, и щелкнуть тебя могут откуда угодно.
— Руки вверх, ковбой!
Мило вздрогнул, неловко повернулся и едва не свалился со скамейки — Эйннер стоял за спиной, выставив пистолетом палец и довольно ухмыляясь.
— Господи!
— Да, подзаржавел, — Эйннер покачал головой и спрятал «пистолет» в карман. — С такой реакцией, старичок, ты и до заката не дотянешь.
Мило постарался перевести дыхание. Глухо колотилось сердце. Они поздоровались.
