– Как-нибудь обойдусь без столь экзотической роскоши, – сказал я.
Мери провела меня по темному коридору к фонотеке. Отперев дверь, она зажгла свет. Узкое помещение с высоким потолком было с верху до низу уставлено полками с пластинками. Она показала мне разные разделы: классика, современная классика, популярные мелодии: самые последние и вечные, те, что никогда не стареют, программы, переписанные у крупных американских радиостанций, и набор больших пластинок с записями программ для Вооруженных сил.
Заметив знакомую пластинку, я взял ее с полки и протянул Мери:
– Поставьте вот эту.
Она запустила пластинку. Это была «Не стоит заблуждаться» Фэта Уоллера, обработка для органа. Мы стояли рядом, слушая протяжную, наводящую грусть мелодию, которую много лет назад в Париже Уоллер извлек из органа. Поддавшись чувственной прелести этой музыки, я слегка наклонился к Мери. Возможно, она разгадала мои намерения.
– Хотите о чем-то спросить? – поинтересовалась она сухим, деловитым тоном.
Когда пластинка остановилась, я сказал:
– В колледже я немного работал на радиоузле. С нас требовали, чтобы время передачи было очень точно вымерено. Как вы рассчитываете время своих музыкальных программ?
– Если на пластинке одна мелодия, это легко. Девяносто шесть и сто двенадцать – стандартные.
– Девяносто шесть?
– Девяносто шесть оборотов. Ходят по кругу девяносто шесть раз. А те, что выпускают для радиопередач, соответствуют определенному стандарту, поэтому время можно отмерять на самой пластинке. Вместе с такими пластинками мы получаем маленькие линейки с единицами времени вместо дюймов.
– Это означает, что скорость проигрывателя тоже должна быть стандартной.
– Верно. Но обычные пластинки, которые мы со Сью часто используем, – нестандартные. Запись может даже продолжаться на обратной стороне, смотря какая музыка.
– Не понимаю.
– Долго объяснять. Конечно, уложиться всегда можно, если поставить пластинку немного заранее. Но мы чаще всего надеемся на удачу. Если в конце останется время, его всегда можно заполнить, прокрутив самую популярную мелодию по второму разу. У нас ведь не национальная радиосеть. – Она взглянула на электрические часы в углу комнаты. – Мне пора.
– Может, помочь вам отнести пластинки или еще чем-нибудь?
– Нет, спасибо. Пластинки уже около микрофона. У нас тут есть мальчик, китайчонок, он отвозит их на тележке.
Мери выключила свет, заперла дверь и оставила меня возле кабины со звукоизоляцией. Я слушал передачу по громкоговорителю в приемной. Голос у нее был глубокий и певучий, только такие женские голоса и звучат хорошо в эфире. Она ненавязчиво увлекала аудиторию не словами, а изменением интонации.
Я понял, что Мери получает письма от поклонников. Большую часть пластинок она ставила по просьбам слушателей. Я тоже стал сочинять про себя письмо от поклонника. Хотя негромкий голос Мери наполнял комнату, отзываясь в каждом углу, она казалась ужасно далекой за своей стеклянной перегородкой. Ужасно далекой и желанной. Я еще не успел высказать в своем письме все, что хотел, как передача закончилась.
– Вы готовы? – спросил я, как только она снова подошла ко мне. – До комендантского часа всего тридцать минут.
– У меня пропуск, ведь я веду ночные передачи. Я не поеду домой, пока не буду уверена, что со Сью ничего не случилось.
– С ней ничего не случилось. А вот Эрика мне, возможно, придется тащить вверх по трапу.
Когда мы добрались до Гонолулу-Хауса, вечеринка была в самом разгаре. Один из офицеров, присоединившись к оркестру, ухитрялся извлекать из кларнета звуки, взлетавшие выше воздушного змея. Толстая рыхлая дама отплясывала в центре площадки, прищелкивая пальцами и повизгивая. Мужчины и женщины, среди которых оказались и Халфорд с миссис Мерривел, образовав непрочное кольцо, скакали вокруг нее. Две или три неутомимые парочки танцевали отдельно, в углу комнаты, подпрыгивая и кружась в безумном, но безмолвном экстазе. Кое-кто ушел.
Эрика мы нашли на банкетке в столовой: он лежал неподвижный как камень и со вкусом похрапывал. Здоровенный негр-стюард, Гектор Ленд, склонился над ним, будто собирался что-то предпринять, но никак не мог решить, что именно.
– Не трогайте его, – сказал я, – если он не придет в себя через несколько минут, я отвезу его на корабль.
– Хорошо, сэр. Я просто хотел узнать, нельзя ли нам получить еще льда. Лед-то у нас весь вышел.
– Сейчас у него бесполезно что-либо выяснять. Вы не видели мисс Шолто? Молодую даму, которая ужинала с мистером Сваном?
– Нет, сэр. Ее весь вечер не видно. Может, она в саду?
– Давайте в самом деле поищем в саду, – попросила Мери.
Мы вышли через черный ход и с минуту постояли на веранде, давая глазам привыкнуть к темноте. Я положил руку Мери на талию, но она отстранилась.
– Не стоит торопить события, – сказала она серьезно. – Я пришла сюда выпить и потанцевать и вовсе не собиралась заводить шашни.
– Торопить события – удачное выражение. Вселяет надежду на будущее.
– На будущее? Вы слишком спешите. Хотя мне нравится, как вы говорите.
– Слова – мой бизнес.
– В том-то и беда. Одно дело – слова, другое – что там у вас на уме. Многие солдаты вдали от дома перестают быть самими собой. Боже, кажется, я похожа на учительницу воскресной школы?
– Продолжайте, продолжайте. Облагораживающее женское влияние – то, чего мне не хватает.
– Вообще-то это относится ко всем нам. Не только к солдатам. Среди моих знакомых мало кому удалось остаться самим собой.
Странно было слышать подобные речи из уст блондинки, за которой я попытался ухлестнуть, но они задели за живое. После отъезда из Детройта я чувствовал себя потерянным, а уж когда затонул мой корабль, стало паршиво – хуже некуда. Иногда мне казалось, что мы парим в беззвездной ночи, распевая над бездной, и, терзаемые страхами, пытаемся смеясь обмануть себя.
С этой стороны дома веранда была открытой. Я посмотрел вверх на небо, тяжело нависавшее над горами. Зловещие тучи над вершинами на мгновение расступились, давая дорогу луне, которая в свой черед прокладывала путь одной-единственной яркой звезде.
– По-моему, у Эрика и Сью получилось вот что, – сказал я. – Они думали, у них это просто так, пустяки, и оба выпили ужасно горькую микстуру.
– Не знаю, будет ли Сью когда-нибудь снова счастлива, – вздохнула Мери.
Я ее больше не слышал. Что-то возле стены дома привлекло мое внимание, я присмотрелся и узнал в лунном свете Сью Шолто. По-птичьи склонив голову набок и шаловливо высунув язык, она будто ожидала ответа на заданный невидимому собеседнику вопрос. Ноги ее болтались в воздухе на высоте трех ярдов. Желтая веревка, узлом завязанная под ухом, легко удерживала почти невесомое тело. Глаза у Сью были еще больше и темнее, чем при жизни.
Вновь сомкнувшись, облака проглотили луну, точно призрачные великаны, заспешившие на свою зловещую сходку.
Но Мери, проследив за моим взглядом, все-таки успела увидеть то же, что и я.
– Сью убила себя, – выговорила она неестественно высоким голосом. – Я так и думала, что с ней что-то случилось. – Крепко сжав кулаки, она ударяла ими один о другой в бессильном отчаянии. – Я должна была с ней остаться.
– Вы знаете, что там за помещение? Отсюда до нее не добраться.
Я показал вверх, и моя рука сама собой взлетела выше, чем я рассчитывал. Мы снова посмотрели вверх. Теперь, после того как луна спряталась, Сью Шолто превратилась в расплывчатую тень, нависшую над нашими головами. Свет, горевший внизу, позволял разглядеть лишь ее ступни, еле заметно двигавшиеся, когда веревка начинала крутиться. Один чулок протерся на большом пальце, и сквозь дырку поблескивал красный лак.
– Думаю, это дамская комната. Точно не знаю. Кажется, она выходит на эту сторону.
– Оставайтесь тут, а я поднимусь, – сказал я.
Я нашел лейтенанта Сэйво, судового врача, на площадке для танцев. Когда я рассказал ему о том, что видел, бородка у него дернулась и замерла. По лестнице он поднимался впереди меня. Дамская комната, как оказалось, состояла из трех смежных помещений: ярко освещенной туалетной комнаты с зеркалами и туалетным столом, умывальной комнаты, находившейся посередине, и закутка, где не было ничего, кроме двух кресел и кушетки. Во время предыдущей вечеринки доктору Сэйво пришлось отводить сюда одну девушку, и он объяснил, что в маленькую комнатенку обычно отправляли злоупотребивших спиртным, чтобы те проспались.
Найдя выключатель, я понял, что на этот раз комната пригодилась для другой цели. Обитая ситцем широкая продавленная кушетка была задвинута под подоконник у единственного окна. Желтая веревка, удерживавшая тело Сью Шолто, обвивала гнутые ореховые ножки. Втащить Сью в открытое окно оказалось делом не сложным. Куда труднее было смотреть на нее при ярком свете люстры. Узел под ухом сыграл свою роль, хотя и был завязан кое-как. От лица, некогда любимого Эриком Сваном, ничего не осталось.
