— Товарищ полковник, вы меня обнаружили или случайно наткнулись?
— Я вас искал и обнаружил, — сказал Смирнов, поднимая сухую колючую прядь малины и показывая ее старшине. — Вот видите: рядом кусты осыпаны малиной, а на тех ветках, за которыми вы маскировались, пусто. Соединяете приятное с полезным?
— Извините, товарищ полковник, виноват, не подумал! — огорченно признался Чекин. — Согрешил с малиной-то!
— Но между прочим я на то и полковник, чтобы старшину обнаружить! — улыбнулся Смирнов. — На будущее учтите. До свидания! Теперь можно идти по дорожке! — добавил он, обращаясь к Пономареву.
— Это кто же? — недоумевая, спросил Пономарев, оглядываясь на то место, где только что стоял человек, а теперь медленно распрямлялись узкие прозрачные травинки. — И куда он девался?
— Ну, теперь мы его так просто не найдем! — усмехнулся Смирнов. — Теперь он учтет! А это, Александр Петрович, один из тех людей, жизнь которых сейчас состоит только в одном стремлении — сохранить от врага тебя и твою лабораторию… Не беспокойся, где надо — сами бережем.
Смирнов допрашивал Горелла.
— Значит, уже тогда, в сорок третьем году, в Сосновске вы выполняли приказ вашей разведки, пытаясь найти и уничтожить профессора Гордина с его группой?
— Да, я уже объяснял вам… — озлобленно соглашался Горелл.
— В то время три страны серьезно занимались решением проблемы атомной энергии: Америка, Германия и Россия. К сорок третьему году все взбесились на этом пункте, и начались скачки с препятствиями. Ставка была слишком велика — победа в войне! Поэтому наше разведывательное бюро бросило все дела и занималось только этим вопросом. Большая группа атомных разведчиков работала в Германии. Меня послали в Россию. Мое положение осложнилось тем, что я работал на территории России, занятой немцами…
— Осложнилось? Напоминаю, вы вчера решили говорить только правду. Мы с вами согласились, что ложь бессмысленна!
— Ну, да, гестапо помогало мне! — вырвалось у Горелла. — Да. Какой смысл скрывать?
— За что же гестапо было так великодушно к вам?
— Этого я не знаю. Договаривалось начальство, я только работал. Ну, конечно, не даром. Я не знаю, чем мы платили правительству Гитлера — людьми или…
— Или чем?
— Ну вы же взрослый человек! В немецкой промышленности были наши капиталы… И наоборот! Я не знаю, как они там торговались, меня в эту сторону дела не посвящали.
— Подумайте. Вспомните! К этой стороне дела нам еще придется вернуться. Что вам удалось открыть в России?..
— Мало. Гордин со своей группой ушел в партизаны. Я делал попытки захватить его с помощью немцев, но не удалось. Лабораторию они взорвали уходя.
— Об этом вы рассказывали подробно и относительно правдиво. Значит, вы утверждаете, что в сoрок пятом году в Мюнстенберге искали архив доктора Фигнера?
— Да… Его сын летчик Густав Фигнер рассказал, что старик, спускаясь в убежище, носил с собой в чемодане все материалы по теме. Там его завалило во время бомбежки. Я уже начал раскопки под видом отдаленного родственника, желающего достойно похоронить останки ученого и его жены. И как раз в это время меня опознала одна русская…
— Мария Николаевна Дорохова, которую вы искалечили.
— Разве? Я должен был ее убить. А что бы вы сделали на моем месте?
— Не будем отклоняться от дела, — сказал Смирнов, преодолевая приступ тошноты. — Процесс и казнь, организованные нашими союзниками, были, конечно, инсценированы?
— Нет, повесить-то они кого-то вместо меня повесили, — объяснил Горелл. — Я подробностями не интересовался. Это дело организовал мой ангел-хранитель майор Даунс.
— Что было потом? Вы все еще многое скрываете и выдумываете! Обмена не будет, перестаньте баловаться иллюзиями!
— Да нет. Иллюзий у меня нет, — сухо всхлипнул Горелл. — Какие там иллюзии. Я все сказал, что было потом.
— Расскажите то, что вы скрыли о диверсии в Институте урожайности в 1946 году…
— Я все сказал! — с тревогой возразил Горелл.
— Далеко не все! — остановил его Смирнов. — Например, мне не ясен один пункт. Как вы проникли в хранилище образцов зерна?
— Я уже объяснял, — говорил Горелл, изо всех сил стараясь сдержать озноб. — Я объяснял. Мне удалось сговориться с хранительницей образцов Акимовой. Она давно хотела уехать за границу, к родственникам. Я дал ей крупную сумму в нашей валюте и помог перебраться через границу. По-моему, если память меня не подводит, она из Польши уехала в Мексику, к сестре… Естественно, — продолжал объяснять Горелл, справившись, наконец, с волнением, — она выполнила мое требование. Она ввела меня в хранилище и указала наиболее ценные образцы.
— В институт вы приходили с отношением от станции юннатов? Почему вы избрали детское учреждение?
— Ну, это естественно! — с раздражением ответил Горелл. — У вас очень заботятся о детях. И к людям, приходящим от детских учреждений, больше внимания и доверия.
— Поэтому-то вы и встретились с Робертсом в детской больнице! Значит, Акимова в Мексике?
— Не знаю, может быть, в Париже. Это ее дело. Разрешите сделать заявление. Я устал.
— Я вас долго не задержу. — Смирнов придвинул к себе пухлое дело с множеством бумажных полосок, вложенных между страницами. — Значит, Акимова либо в Мексике, либо в Париже. Да, это похоже на правду, — сказал он, раскрывая одну из закладок. — В комнате ее была найдена записка, написанная карандашом и неоконченная. Повидимому, черновик письма, написанного и посланного впоследствии. В этой записке, адресованной мужу, с которым она незадолго до того разошлась, Акимова пишет следующее:
«Леня, скоро меня не будет здесь. В последние дни, связывающие меня с Россией, все хорошие и теплые мысли с тобой. Я все простила, я ухожу без злых чувств. Будь счастлив и иногда…» На этом записка прерывается… Почему вас так интересовал сорт пшеницы «Победа будет за нами»?
— Странный вопрос, — ухмыльнулся Горелл. — Это превосходный сорт, не поддающийся засухе.
— И вы уничтожили весь запас института! Запас, подготовленный к рассылке по колхозам засушливых районов!
— Так мне было приказано! — злобно огрызнулся Горелл. — Сорок шестой год был засушливым. Если бы засуха повторилась в сорок седьмом, Россия оказалась бы в тяжелом положении… Меня обязали в первую очередь вывести из строя сорта, не поддающиеся засухе. Я это сделал. Потом поджег архив и библиотеку. Здание неудобное — отдельные дома, разобщены, находятся вдали друг от друга. Я до сих пор не понимаю, как мне удалось выполнить операцию. И уходить было трудно!
— А что вы сделали с телом Акимовой?
Горелл опустил голову на руки и молчал.
— Вот видите, вы уже вообще неспособны говорить правду! — сказал Смирнов. — Я предупреждал, что попытка воспользоваться искренним признанием как обстоятельством, смягчающим приговор, для вас неосуществима!
— Нет, я могу, я могу, я обещаю! — выкрикнул Горелл. — Я уже отвечаю на все ваши вопросы! Как вы узнали, что я убил Акимову?
— Просто! — ответил Смирнов. — Я не поверил, что она способна предать. Зоя Акимова сирота, она выросла в детском доме. Родина помогла ей вырасти. Девочка беспризорница стала научным работником. Впрочем, вашему сознанию все это недоступно. Вы убили Акимову и выкрали ключи от хранилища!
— Нет. Я, конечно, сначала выкрал ключи, а потом уже… — апатично сказал Горелл. — При ней могло не оказаться ключей… Потом я задержался в институте после работы. Там почти не было охраны. Во всяком случае такой, которая могла бы помешать мне! Трудно было только переходить от здания к зданию незамеченным! И слишком быстро обнаружили пожар в библиотеке. Я не успел уйти, мне пришлось вместе со всеми до рассвета тушить пожар и разбирать обломки стен в архиве.
— Где было тело Акимовой?
— У меня в машине. Я это сделал в машине. Я предложил подвезти ее домой из института.
— Зачем вам понадобилось убивать ее?
— У нее были нехорошие глаза, когда она смотрела на меня. Я не сомневался в том, что как только обнаружится диверсия, она назовет меня как… автора, — все так же апатично продолжал Горелл. — Она была трудным и неприятным человеком. Только идеальное состояние, моих документов помогло наладить хоть какой-то контакт…
— Как было подброшено «письмо к мужу»? И каким образом вы узнали о личной трагедии Акимовой?
— Машинистка института оказалась приветливее… А письмо я подбросил сам. Я попытался вечером зайти к Акимовой.
— Как она приняла вас?
— Плохо. Я попросил воды, она вышла на кухню, в это время я бросил за кровать письмо. Она дала мне воды, как негру, на пороге комнаты.
— Как же вам удалось уговорить ее сесть в машину?
— Чудом. Она торопилась отвезти на вокзал посылку с зерном. Кто-то куда-то уезжал. Заявляю вам, я устал.
