— Хочу видеть тебя немедленно. А то боюсь опять пропадёшь.
Договорились встретиться вечером в его квартире. Оставшиеся часы тянулись мучительно долго. Наверно, впервые он ушёл из управления ровно в шесть. Дома он сам приготовил ужин, накрыл на стол, зажёг свечи. Когда в прихожей раздался звонок, он вздрогнул как от чего-то неожиданного, хотя каждую минуту ждал этого звонка. Всё в нём напряглось в ожидании.
Катя только что побывала в парикмахерской, и Сергей был весьма тронут и польщён, что она сделала это ради него.
— С трудом вспомнила твой номер квартиры, — бросила она, когда он помогал ей снять плащ.
Сергей игнорировал эту колкость и потащил её за руку в комнату.
— У тебя что, именины? Такой праздничный стол…
— Конечно, праздник.
— Какой же? — спросила она кокетливо.
Вместо ответа Сергей прижал её к себе. Но она упёрлась руками в его грудь.
— Слушай, ты, кажется, слишком самоуверенный тип. Ты думаешь, я Пенелопа?
— А разве десять лучших сынов Эллады претендуют на вашу руку?
— Увы, только один, и тот загадочно исчезает на недели.
— Виноват, моя Пенелопа, твой Одиссей больше этого не позволит.
Она бросилась ему на шею…
Потом, когда они сели ужинать, она призналась:
— Я ужасно боюсь тебя потерять. Пока ты не звонил, что я только не передумала. У нас ведь всё хорошо, правда?
— Катя, у нас всегда будет хорошо.
— Но я должна видеть тебя каждый день. Когда мы не встречаемся даже день-два, мне кажется, что всё может рухнуть.
Сергей не мог оторвать от неё глаз. Возбуждённая разговором, она словно светилась изнутри и была в эту минуту необычайно близка ему. Сергею казалось, что они знают друг друга всю жизнь, и всё, что он испытывал сейчас, когда-то уже было с ним.
— Знаешь, я всё рассказала маме.
— И?
— Страшно расстроилась. Мама переживает из-за развода больше, чем я. Но мне кажется, что стоит ей увидеть тебя, и она успокоится.
— Ты думаешь я ей понравлюсь?
— Не сомневаюсь. Неужели есть такие люди, которым ты можешь не понравиться? Хочешь, я познакомлю тебя с папой?
— Нет, — после паузы ответил Сергей. — С этим давай подождём.
— Но мне просто не терпится вас познакомить. Вообще мне поскорее хочется показать тебя всем своим.
— А как он, твой муж?
— Какое это имеет значение…
— Всё же он живой человек…
— Когда я объявила, что мы разводимся, он, конечно, расстроился. Ещё бы, ему у нас было так удобно. Все права и никаких обязанностей. Извини, — добавила она, помолчав, — мне показалось, что ты его уже знаешь. Не правда ли?
— Нет, нет, — заверил он её. — Просто у меня есть знакомый с такой фамилией.
— А я-то думала…
Сергея раздражала эта вынужденная ложь, но посвящать её в свои служебные дела он не имел права: таковы были законы его профессии.
— О чём ты задумался? — встревожилась Катя, обычно чутко улавливающая его настроение.
Сергей ничего не ответил. Лишь молча прижал её к себе, чувствуя, как от прилива нежности у него потемнело в глазах.
Глава тринадцатая
Частная клиника
В то время как происходили все эти события в Москве, настоящий Ганс Кушниц сидел под замком в одной из частных клиник во Франкфурте-на-Майне в одиночной палате для буйнопомешанных. Собственно, больничная палата мало чем отличалась от тюремной камеры: окно переплетено тяжёлой решёткой, в дверях глазок. Да и обстановка не отличалась разнообразием: простой стол, стул, кровать, застеленная серым одеялом. Вообще серый цвет преобладал в палате: стены были выкрашены серой краской, давно не белённый потолок тоже казался серым. Даже книги на полке почти все были в серых переплётах. Казалось, что оформитель интерьера боялся, что яркие цвета могут плохо подействовать на слабую психику будущих жильцов.
После того как были закончены допросы, Ганс рассчитывал выбраться наконец из служебной квартиры разведки. Кларк больше не появлялся. Вместо него однажды утром в номер Ганса вошли двое рослых молодых людей и заявили, что с сегодняшнего дня мистер Кушниц может быть свободен. Для этого необходимо только выполнить небольшую формальность: заполнить карточку и ответить на ряд вопросов.
— Придётся проехать к шефу, — сказал один из молодых людей. — Это недалеко отсюда.
Ганса посадили на заднее сиденье «плимута» между двумя охранниками. Ганс не мог точно сказать, сколько километров бетонированной ленты проглотил «плимут». Ему показалось, что ехали они очень долго, и наконец оказались на окраине какого-то города. Машина остановилась у чистеньких особняков, утопающих в саду, за высоким кирпичным забором.
В холле одного из особняков их встретил здоровенный детина. Гансу бросилось в глаза, что запястья его, рук и толстые пальцы покрыты густой рыжей щетиной, а под мышками, на голубой рубашке расплылись тёмные круги пота. Детина поздоровался с ними кивком головы и стал подниматься по лестнице на второй этаж.
Гансу, шедшему следом за ним, волей-неволей пришлось любоваться толстым, туго обтянутым колышущимся задом детины.
Они поднялись на второй этаж. Тёмные, мрачные коридоры пахли карболкой и какими-то медицинскими препаратами. Больница? Но при чём здесь больница? Разве он, Ганс, нездоров? Спросить у своих провожатых, молча топавших позади него, он не решился. «Ладно, там будет видно», — подумал он. Но по спине его пробежал холодок недоброго предчувствия.
Неожиданно здоровяк открыл перед Гансом одну из дверей.
— Прошу, — сказал он.
Шагнув через порог, Ганс услышал, как дверь за ним резко захлопнулась и в замочной скважине повернулся ключ. Ганс вдруг понял всё. Это очередная ловушка. Его снова одурачили! С диким криком бросился он к двери и исступлённо замолотил по ней кулаками. «Откройте! Откройте, чёрт вас побери!» Но тут Ганс почувствовал, что кулаки его опускаются во что-то мягкое: он осмотрел дверь и увидел, что изнутри она обита клеёнкой, под которой был проложен толстый слой ваты. Это открытие вызвало в Гансе новый приступ ярости. Он стал колотить в дверь ногами, топать по полу, орать, стучать по стенам. Он кинулся к окну с намерением разбить стёкла и выброситься. Но окно было забрано частой решёткой и кулаком стекло было не достать.
Ганс бесновался, наверное, целых полчаса, но на его топот и крики никто не приходил. Обессилев, он повалился на пол. На какое-то время он впал не то в состояние забытья, не то каталепсии. Припадок ярости так обессилил его, что он не мог пошевелить и пальцем. Он не в состоянии был даже думать.
Во второй половине дня в дверях повернулся ключ. Вошёл низенький человечек в очках, в белом халате, совершенно лысый. Его сопровождала миловидная женщина лет тридцати пяти, вероятно, сестра.
Ганс с трудом поднялся и сел на стул. У него болезненно ныл каждый мускул, каждая клетка. Было такое ощущение, что его избили.
Вошедшие поздоровались. Заметив мрачный взгляд Ганса, лысый сказал:
— Я вижу, молодой человек сердится. А раз сердится — значит он не прав. — И довольно захохотал.
— Где я нахожусь? — Голос походил на рычание затравленного зверя.
— Как где? — удивился лысый. — В клинике. Разве вам не сказали?
— Никто мне ничего не говорил. Меня втолкнули в эту дыру, как преступника в камеру.
Лысый, казалось, был искренне огорчён.
— Ай-ай-ай! Как нехорошо получилось! Ты слышала, Юлия? Сколько раз я говорил этим растяпам, чтобы обращались с нашими клиентами вежливо. И всё без толку! Что делать, Юлия?
— Не знаю, доктор. — Юлия опустила большие тёмные глаза. — Вы здесь хозяин, вы и принимайте меры. — У неё был тонкий, немного удлинённый нос и тёмные собранные на затылке в пучок волосы. Она, скорее, походила на француженку, чем на немку.
— Молодой человек, — торжественно начал лысый, — заверяю вас, что ваша претензия будет рассмотрена самым серьёзным образом.
— Меня это не интересует, — отрезал Ганс. — Я хочу знать, на каком основании меня поместили в клинику. Насколько помню, я об этом не просил.
— Как не просили? Мне сказали, что вы больны. И хотите лечиться. Ведь так, Юлия?
Юлия пожала плечами.
— Я никого об этом не просил. Хватит меня дурачить, доктор. Мне это надоело. Я хочу, чтобы меня немедленно выпустили отсюда.
— Ах, молодой человек! Если бы я мог сделать всё, что хочу.
— Перестаньте кривляться. Выпустите меня отсюда. — Ганс встал со стула и направился к двери. Но она оказалась запертой изнутри. — Если вы меня не выпустите, я подам на вас в суд. Я обращусь в газеты… — Ганс готов был наброситься с кулаками на лысого карлика.
Доктор тяжело вздохнул.
— Не горячитесь, молодой человек. Вам вредно волноваться. С вашими нервами…
— У меня прекрасные нервы.
— Это нам лучше знать, молодой человек.
