Когда раздраженный бородач готов был завершить телефонный разговор со столь же раздосадованным Антуаном д’Амакуром, Мари остановила его жестом:
— Простите, но мсье Борн настаивает на том, чтобы мсье д’Амакур включил сюда также двести тысяч франков наличными, из них сто тысяч должны быть приобщены к бонам и сто тысяч получит мсье д’Амакур. Он полагает, что эта вторая сотня тысяч будет разделена следующим образом: семьдесят пять тысяч — мсье д’Амакуру и двадцать пять тысяч — вам. Он понимает, что остается в большом долгу перед вами обоими за ваши советы и дополнительные неудобства, которые он вам причинил. Нет необходимости говорить, что особой записи о разделе суммы не требуется.
Раздражение и беспокойство юриста при этих словах сменились подобострастием, какого свет не видывал со времен существования версальского двора. Все было исполнено в соответствии с необычными — хотя и вполне понятными — требования мсье Борна и его уважаемого консультанта.
Для бонов и денег мсье Борн передал кожаный чемоданчик. Его доставит вооруженный курьер, который покинет банк в 2.30 пополудни и встретит мсье Борна в три часа ровно на мосту. Высокочтимый клиент удостоверит свою личность небольшим кусочком кожи, вырезанным из обшивки чемоданчика; будучи приложен к этому месту, он должен совпасть с недостающим фрагментом. В дополнение к этому будет произнесен пароль: «Господин Кёниг шлет привет из Цюриха».
Так были оговорены детали операции. Впрочем, одна из них была разъяснена консультантом мсье Борна.
— Мы признаем, что требования карты должны быть соблюдены буквально, и предполагаем, что мсье д’Амакур так и поступит, — заявила Мари Сен-Жак. — Однако мы признаем также, что расчет времени может быть благоприятным для господина Борна, и склонны ожидать, что по меньшей мере это преимущество будет ему обеспечено. Если же он его не получит, то боюсь, что я как полномочный — хотя в данный момент и анонимный — член Международной банковской комиссии буду принуждена доложить о некоторых нарушениях банковских и юридических процедур, лично мною засвидетельствованных. Я убеждена, что этого не потребуется, всем нам хорошо платят, — n’estce pas, monsieur?[51]
— C’est vrai, madame!2 В банковском деле… действительно, как в самой жизни… время решает все. Вам нечего опасаться.
— Я знаю, — сказала Мари.
Борн почистил канал глушителя. Потом осмотрел магазин и обойму. Оставалось шесть патронов. Он был готов. Запихнув оружие за пояс, он застегнул пиджак.
Мари не видела, что он взял пистолет. Она сидела спиной к нему на кровати и разговаривала по телефону с атташе канадского посольства Денни Корбелье. Над пепельницей поднимался сигаретный дым. Мари дописывала в блокнот полученную от Корбелье информацию. Закончив, она поблагодарила его и повесила трубку. Две-три секунды она сидела неподвижно, все еще держа в руке карандаш.
— Он не знает про Питера, — сказала она, повернувшись к Джейсону, — это странно.
— Очень, — согласился Борн. — Я думал, ему станет известно одним из первых. Ты сказала, что они там проверяли, с кем Питер говорил по телефону. Он заказал разговор с Парижем, с Корбелье. Казалось бы, это должны были проследить.
— Это я даже не принимаю во внимание. Я думаю про газеты, про телеграф. Питера… его нашли восемнадцать часов назад, и что ни говори, а он был заметным человеком в канадском правительстве. Его смерть уже сама по себе была бы событием, насильственная — тем более… Но о ней не сообщили.
— Позвони сегодня вечером в Оттаву. Узнай почему.
— Позвоню.
— Что тебе сказал Корбелье?
— Ах да. — Мари заглянула в свой блокнот. — Номер машины, что была на улице Мадлен, ничего нам не дает — ее взял напрокат в аэропорту де Голля некий Жан-Пьер Лярусс.
— Джон Смит, — перебил ее Джейсон.
— Вот именно. Больше повезло с телефонным номером, что дал тебе д’Амакур, но он не видит, какое это может иметь отношение к чему бы то ни было. Да и я, по правде сказать, не вижу.
— Настолько странно?
— Думаю, да. Это частная линия, принадлежит дому моделей на Сент-Оноре, «Ле Классик», «Классики».
— Дом моделей? Ты имеешь в виду студию?
— Наверняка там есть и студия. Но в основном это магазин элегантной одежды. Вроде дома Диора или Живанши. В торговле, по словам Корбелье, он известен как дом Рене. Это Бержерон.
— Кто?.
— Рене Бержерон, модельер. Этим бизнесом он занимается уже многие годы, все время на пороге решительного успеха. Я про него знаю потому, что моя портниха копирует его модели.
— Ты записала адрес?
Мари кивнула.
— Почему Корбелье не знает про Питера? Почему никто не знает?
— Может быть, выяснишь, когда позвонишь. Вероятно, все объясняется просто разницей во времени. Не успели поместить в здешние парижские утренние выпуски. Я посмотрю в вечерних газетах.
Вспомнив про тяжелый предмет у себя за поясом, Борн решил надеть пальто.
— Я иду к банку. Послежу за курьером до Нового моста.
Надевая пальто, он понял, что Мари его не слушала.
— Хотел тебя спросить: эти парни носят униформу?
— Кто?
— Банковские курьеры.
— Это относится к газетам, но не к телеграфным агентствам.
— Прошу прощения?
— Разница во времени. Газеты могли не успеть, но телеграфные службы должны бы уже все знать. А в посольствах есть телетайпы, там тоже должны знать. Джейсон, об этом не сообщили.
— Вечером позвонишь. Я пошел.
— Ты спрашивал про курьеров. Носят ли они униформу?
— Хотелось бы знать.
— Обычно носят. И еще они водят бронированные грузовички, но это я оговорила особо. Если будет использован грузовичок, то его должны поставить за квартал от моста, куда курьер пойдет пешком.
— Я слышал, но не вполне понял, зачем все это.
— Курьер при бонах — для нас не самое лучшее, но без него нельзя — банковские правила безопасности. А фургон просто слишком заметен, его легко проследить. Ты не передумал, может быть, возьмешь меня с собой?
— Нет.
— Поверь мне, все будет как надо. Эти двое ворюг не могут допустить сюрпризов.
— Значит, тебе незачем быть там.
— С тобой с ума можно сойти.
— Я спешу.
— Знаю. Без меня ты управишься быстрее. — Мари встала и подошла к нему. — Я понимаю. — Она потянулась к нему, поцеловала в губы и вдруг поняла, что у него за поясом оружие. — Ты чего-то опасаешься?
— Простая предосторожность. — Он взял ее за подбородок и улыбнулся. — Это ведь куча денег. Нам может хватить их надолго.
— Это хорошо звучит.
— Куча денег?
— Нет. Нам. — Мари нахмурилась. — Депозитный ящик с гарантией.
— Ты разговариваешь в non sequiturs.[52]
— Нельзя держать ценные бумаги на сумму больше миллиона долларов в номере парижской гостиницы. Нужен депозитный ящик.
— Мы можем сделать это завтра. — Он направился к двери. — Пока меня нет, поищи этот салон в телефонном справочнике и позвони туда по обычному номеру. Узнай, до которого часа он открыт.
С заднего сиденья такси Борн через ветровое стекло наблюдал за входом в банк. Водитель мурлыкал себе под нос и читал газету, довольный авансом в пятьдесят франков.
Мотор такси работал, на этом настоял пассажир. В правом заднем окне появился бронированный фургон. Его радиоантенна поднималась над центром крыши, как заостренный бушприт. Фургон остановился на площадке для служебных машин, прямо напротив такси, в котором сидел Джейсон. Над пуленепробиваемым стеклом двери правого крыла зажглись два красных огонька. Включили сигнальную систему.
Борн подался вперед, не сводя глаз с человека в униформе, который, выйдя из боковой двери, пробирался через толпу на тротуаре ко входу в банк. Он перевел дух: человек в униформе был не из тех троих хорошо одетых мужчин, что приходили вчера в банк Валуа.
Через пятнадцать минут курьер вышел из банка с кожаным чемоданчиком в левой руке, правая лежала на незастегнутой кобуре. На боковой обшивке чемоданчика была ясно видна вырезанная прореха. Джейсон нащупал кусочек кожи в кармане сорочки. Эта примитивная комбинация могла бы сделать возможной жизнь вдали от Парижа, вдали от Карлоса. Если бы такая жизнь существовала и он мог бы принять ее, забыв о жутком лабиринте, из которого не находил выхода.
По рукотворному лабиринту можно бежать, ощупывать стены, само прикосновение означает какое-то движение, пусть и вслепую. А в его лабиринте нет ни стен, ни проходов. Только воздух и клубящийся во тьме туман, который он видел по ночам, открывая глаза и чувствуя, как пот струится по лицу. Почему это всегда воздух, и тьма, и небесные потоки? Почему он куда-то падает по ночам? Парашют. Почему? Потом явились и другие слова. Он не знал, откуда они, но они были, он их слышал:
