Когда конвойные вывели Дедова, то Сорокин легонько пристукнул ладонью по столу, как бы подытоживая для себя услышанное.
— Олег, у меня к тебе просьба, — Сергей вдруг осмотрелся, словно вспомнил, где находится. — Пойдем-ка на воздух. Тут не продохнуть.
Они вышли из «Матросской тишины». На заснеженной улице пахло свежими огурцами — так Ермилов часто воспринимал запах снега. Захотелось есть.
Пар изо рта срывался причудливыми облачками, какое-то время, не тая в воздухе, тянулся легким шлейфом за прохожими. Снег скрипел дерзко и бодряще…
— Ну и морозец, — Сорокин взял горсть снега с макушки сугроба, помял его и принялся торопливо натягивать кожаные перчатки. — Снегу нападало… Ты оформляй Дедова на перевод в СИЗО «Лефортово». Наш клиент. И обязательно надо все эти показания записать в присутствии адвоката. Васильеву пусть клиент даст отвод. Подыщи ему другого.
— Так точно, товарищ полковник.
— Ну чего, обиделся, что дело из клювика вытащили? Не тужи. Будешь разрабатывать свою экономическую линию. Знаешь, я, как цыганка, могу предсказать тебе громкое дело и звездочки на погоны, и кучу проблем прицепом.
— Скорее, только прицеп, — Олег натянул поглубже вязаную шапку.
— Сделаешь обыск у Граевского. А там золото инков… Шутка. А вообще, не торопись. Пусть сперва клиент показания даст, а потом связывайся с этим бывшим чиновником. Думаю, за ним до сих пор стоят влиятельные люди — он многое знает, и его оберегают. А уж про действующих чиновников я молчу. Только после стопудовых фактов на руках… — Сорокин потоптался, похлопал себя по бокам. Они ждали троллейбуса. — У меня такое ощущение, что ты хочешь о чем-то спросить, но не решаешься.
— Даже не знаю, — Ермилов вздохнул. — Сейчас не самый удачный момент. Я давно хотел перейти к вам. Ну, не совсем к вам — в Следственное управление. Но там нет свободных должностей. Да и дело не только в этом. Я неплохой юрист, довольно опытный, — он улыбнулся смущенно, — глупо себя хвалить. Короче, вам оперативники не нужны?
Сорокин засмеялся.
— Подумать надо. Сразу, сам понимаешь, такие вопросы не решают, тем более на троллейбусной остановке. Но я чего-то такого от тебя и ждал. Вернемся к этому вопросу чуть позже.
Но обязательно вернемся. Вон наш троллейбус.
* * *
Дедов не испытал облегчения от признаний, понимая, что ко всему прочему потянул за собой еще шлейф убийства торгпреда.
Он тогда очень рассчитывал на Джека. Но тот отказался помогать в устранении Малышева. Казалось, что ему стоило… Очевидно, что англичанин хотел иметь против Дедова дополнительный компрометирующий материал. Ну что же, в достижении своих целей Юрий пошел и на это, решив, что хуже не будет…
Дедов, по совету следователя, дал Васильеву отвод и повторил свои показания в присутствии нового адвоката. Однако Васильев, видимо, пронюхал про истинную причину отвода. Узнал и о переводе в «Лефортово». Юрий не сомневался, что утечка информации произошла не через Ермилова.
Теперь он особенно бдительно следил за каждым движением сокамерников, чтобы дотянуть до «Лефортова». А парни с татуировками активизировались.
Ночью, едва Юрий задремал, он ощутил движение воздуха на своей щеке. Открыв глаза, с трудом сдержал крик — в нескольких сантиметрах от него было лицо того, с татуировкой на пальце. Уголовник молча смотрел ему прямо в глаза, почти в полной темноте только чуть блестели белки, как перстень Джека. Это походило на ночной кошмар, когда непонятно, спишь ты или бодрствуешь. И проснуться не удается, потому что на самом-то деле это страшная явь.
Такие «смотрины» были даже хуже, чем если бы уголовник начал его душить, бить. Тут Дедов дал бы отпор. Он физически крепкий, всегда следил за собой, занимался спортом… А после драки его, может, отсадили бы в изолятор. И это стало бы спасением.
Но пока ни тот, ни другой уголовники ничего не предпринимали, однако Юрий знал — они ждут сигнала извне, и вот-вот он последует, как только Ермилов тронет Граевского и иже с ним… Хотя следователь обещал ничего не предпринимать до перевода в «Лефортово». И перевод уже назначили на завтра.
Уголовники ушли от койки Дедова. Но через несколько минут вернулся парень с татуировкой на пальце и зашептал:
— Думаешь, соскочишь теперь? Хрен тебе это удастся! В «Лефортово» не отсидишься! И не мечтай. Там еще проще достанем. Камеры-одиночки. Придут к тебе ночью и удавят, а утром скажут, что покончил с собой, совесть замучила. Попробуй там хоть что-нибудь лишнее вякнуть. Да тебя еще по дороге в «Лефортово» замочат…
Дедов молчал, не провоцируя. Завтра ему уезжать, и пропади они пропадом, эти уголовники. Только пугают. Ни на что серьезное никак не решатся.
Рано утром его вывели с вещами, посадили в автозак. Жена, все же передала теплую куртку. Хоть Ермилов и не возражал против проведения свидания, Тамара так и не пришла. Через следователя как раз вчера вместе с курткой прислала записку с коротким: «Подала на развод. Дети от тебя отказались».
Юрий Леонидович сидел в наручниках на жесткой скамье. Машину покачивало на снежных заносах. Внутри кузова было очень холодно. Куртка не спасала. За дверью с решеткой покачивался в такт движению автозака конвойный, грея нос в цигейковом воротнике бушлата.
«Подала на развод, — думал Дедов. — Когда встречалась с Ермиловым, наверняка он рассказал ей о переводе в „Лефортово“. Даже если не сказал причину перевода, несложно узнать, кто сидит в той тюрьме на Лефортовском валу — за терроризм, госизмену и шпионаж. Выбор небогатый. Что она подумает? Все так, словно я карабкаюсь по песчаной лестнице. Она затвердела от ветра и влаги, но теперь вышло солнце и высушило ее. А я уже высоко, и перил даже нет…
„Вышки“ не дадут. Жить буду. Но срок до двадцати лет, с учетом убийства и всех моих экономических дел. Примут во внимание помощь следствию, правда, запоздалую. И то, что запоздалая, тоже учтут. Потяну следствие, чтобы отсидеть подольше в „Лефортове“. А еще надо выдвинуть условие, чтобы отбывать срок там, где не убьют на зоне».
Он уставился в стену так, словно смотрел в окно, представляя, как автозак едет по заснеженной Москве. Юрий не любил этот город, так же, как и родной прибалтийский городок, где прошло детство. Но он не привязался и к душной Никосии. Ненавидел Джека с его серыми пронзительными глазами и тошнотворным перстнем, словно он сделал его из закаменевшего глаза своего врага…
Полюбился ему только Лиссабон с его дождливой погодой, с могучим Атлантическим океаном, дышавшим влажно и свежо, чувствовавшимся на каждой улочке старинного города; бело-голубые тона изразцов на стенах домов, в оформлении ресторанов и магазинов; оранжевые крыши, белые стены; запах кофе и пирожных; позвякивание туристических трамвайчиков в старом городе, Тежу — огромная, как залив, с перистыми мечтательными облаками над водной гладью, ажурный мост и статуя Иисуса на почти стометровом постаменте на южном берегу.
«Это, наверное, как первая любовь, — подумал Юрий и тут же почувствовал, как чернота напоминания о любви заливает все внутри. — Тамара тоже была такой любовью. Но она предала.
Оттолкнула меня, и тогда я чуть было не вскрыл вены. Однако она играла мной еще много лет и бросила теперь, когда так нужна ее поддержка. А ведь я все делал для нее и детей».
Юрий услышал громкий автомобильный гудок и шум снаружи. Резкий удар кинул его вперед, он катался, переворачивался. Раздавался омерзительный скрежет. Выставив вперед руки в наручниках, Дедов пытался закрыть голову, но автозак кидало по безумной траектории.
Он сильно ушибся, несколько раз ударился головой, чувствуя, что рот полон крови. Правое запястье явно выбило в жесткой фиксации наручников. Затем мерзко хрустнул локоть, болело бедро. Юрий отключился ненадолго…
Очнулся от боли. Кто-то стонал неподалеку. Дедов скосил глаза и увидел лужу крови, вытекающую из-под дверцы, за которой был конвойный. Ее пробило чем-то так, что в щель можно было протиснуться в помещение, где был конвоир.
Мысли толкались вяло. Не хватало сил встать. И Юрий ожидал, что вот сейчас раздастся выстрел.
«Хорошо бы сразу», — подумал он.
Не было сомнений, что это обещания уголовников воплощаются в жизнь. На автозак совершено нападение. Сейчас убьют и его, и, наверное, конвой, и шофера, чтобы не оставлять свидетелей.
С трудом чуть повернув голову, которая тут же отозвалась резким кружением и тошнотой, он разглядел, что внешняя дверь автозака выбита, и через нее видно покореженную массивную ограду набережной. Врезавшаяся в ограду, дымилась «тойота». С ней, по-видимому, и столкнулся автозак. На лобовом стекле, покрытом сетью трещин, но не выпавшем, красные брызги веером.
«Набережная Яузы», — лениво подумал Юрий.
Секунды шли, сливались в минуты, а никто не подходил, даже зеваки. Дедову пришло в голову, что, может, сейчас и не убьют. Запугивают. Но действительно и в «Лефортово» достанут. Жить там и ждать каждый день смерти, как казни?
