Я быстро раскрыл свой блокнот с заранее заготовленными вопросами и спросил:
– Профессор, вам не помешает, если я запишу нашу беседу на магнитофон? Так мне будет легче работать над статьей.
– О, конечно, пожалуйста!
Я начал задавать вопросы, в основном биографического плана. Мне хотелось расположить к себе профессора, показав, что интересуюсь в большей степени личностью крупного ученого, а не институтом. У знаменитостей всегда гипертрофировано чувство собственного достоинства, хотя не все это открыто проявляют. Профессор Моргулин держался вполне скромно, с достоинством и ничем не давал понять, что знаменитость. А ведь вокруг таких людей всегда суетится свита, постоянно превознося их заслуги и напоминая об их высоком ранге. Но, похоже, профессор действительно занимался научной деятельностью, а не поддержанием собственного реноме в чужих глазах.
За чаем с шоколадными конфетами мы пробеседовали около часа. Похоже, кондитерская промышленность осталась в России на прежней высоте – конфеты оказались превосходными, что я несколько раз отметил вслух. Хозяин кабинета улыбнулся, оценив мою похвалу. Видно было, что мои слова пришлись ему по душе. В ответ он похвалил мое знание русского языка, заметив, что по акценту невозможно перепутать, из какой страны я приехал. Еще бы! Этот акцент со мной отрабатывали лучшие лингвисты Моссада!
Получив практически все ответы на свои вопросы, я спросил:
– А что за история с иранскими студентами, за обучение которых на Западе институт включили в «черный» список?
Этим вопросом я собирался рассердить профессора. Мне это было необходимо, поскольку в порыве гнева человек лучше запоминает мелкие детали. А я хотел, чтобы он запомнил меня как можно лучше. Ведь если моя операция провалится и особисты узнают, что кто-то входил в комнату с компьютером, обязательно начнется расследование. Проверят всех, кто бывал в институте последние полгода. Проверят и Джонатана Раша, но его и мое фото – два разных лица. Таким образом мне удастся сохранить личность Раша для будущих дел. Несмотря на провокационный, как мне думалось, вопрос, Дмитрий Петрович ответил не задумываясь:
– Понимаете ли, Джонатан, американского обывателя можно ввести в заблуждение этой абсолютно глупой историей. А тех, кто знает о правилах секретности, такие вещи просто смешат. Что же касается грантов… Мы их и раньше не получали, так что особенно ничего не потеряли. А не получали потому, что большинство тем, разрабатываемых в нашем институте и особенно на моей кафедре, предназначены для использования внутри страны и бюджет наш формируется из внутренних источников. Вы уж догадайтесь сами, о чем я говорю.
Он лукаво улыбнулся, встал из-за стола и протянул мне руку на прощание. Я тоже встал, крепко пожал руку профессора, поблагодарил его за интервью и, распрощавшись с ним, вышел из кабинета.
Я действительно был благодарен профессору. Поход в институт оказался весьма плодотворным: я отметил для себя много важного и интересного.* * *
Московский НИИ квантовой физики РАН
5 мая 2005 г., глубокая ночь
После визита к профессору Моргулину мы решили не ждать и назначили взлом лаборатории уже через три дня.
Вообще-то все было готово – и вирус, и группа поддержки. Проникнуть в здание не составило никакого труда. Как и было запланировано, ребята позвонили на пункт управления, и когда через несколько секунд выяснилось, что звонок ошибочный, в систему уже были вставлены видеоролики, показывающие пустые коридоры. Возня с солдатами при входе в лабораторию Стерина тоже заняла не больше четверти минуты; мы просто отключили ребят нервно-паралитическим газом. А чтобы они не волновались, придя в себя, одного из них я втащил в туалет и усадил на унитаз. Пусть думает, что упал там в обморок!
Биометрическая система отреагировала на снимок сетчатки глаз Светланы быстро, и за пульт главного компьютера я сел через две минуты. Инструкции юного хакера оказались исчерпывающими, и я быстро снял данные, собранные американским вирусом, а затем буквально за минуту внес подготовленный вирус в программу. Пока все шло по плану. Пусть сидит себе, собирает информацию. Вернусь через два-три месяца, тогда и узнаем, что к чему. Еще минута ушла на выход. Я посмотрел на часы: вся операция заняла около пяти минут. Безупречно.
На обратном пути у входной двери я оставил на полу «жучка»: крошечный аппарат, всего в несколько миллиметров диаметром, похожий на кусочек мрамора. Нам ведь нужно было узнать, что станет делать охрана. Пожалуй, во всей операции это было самое слабое место. Трогать бойцов нельзя – никто не должен догадаться, что в лаборатории побывали посторонние. Через пять минут первый солдат, лежавший на полу, поднялся, оглянулся по сторонам. На его лице читалось некоторое замешательство, но он, очевидно, не понял, что случилось. Скорее всего, парень решил, что поскользнулся. Неплохо… Он тут же начал звонить напарнику, видимо, узнать, что все в порядке. Второй страж порядка точно в то же время проснулся, сидя на унитазе со спущенными брюками. Через минуту он вышел из туалета, не совсем понимая, как туда попал. Но не выказывать же себя идиотом! Ребята, каждый в отдельности, как и предвиделось, решили не придавать эпизоду особого значения, ведь оба ничего не видели и, самое главное, не поняли. На этом все и закончилось. Мы же, посмотрев на них, снова позвонили на контрольный пункт и за время разговора поменяли пленки. Все прошло великолепно. Оставалось только ждать.* * *
Через несколько дней я уже рассказывал Рафи о московской операции – как всегда, в подробностях, не скупясь на жесты. Как известно, на смысл сказанного влияет только 7 % слов, еще 25–30 % дает тон повествования, остальные 60 % до собеседника доносит жестикуляция. Рафи то и дело прерывал меня, просил повторить что-либо, интересовался деталями. Я же говорил и говорил, ведь мне было что рассказать.
Данные, собранные американским вирусом, сданы в обработку. Новый вирус вставлен в центральный компьютер в московской лаборатории, и теперь оставалось только ждать. Мой следующий визит в лабораторию планировался только через два-три месяца, а пока придется готовиться к поездке в Афганистан, где мне предстояла операция по захвату генералов, на которых пало подозрение в причастности к владению «электронной куклой». Для завершения операции нам была нужна одна такая «кукла», иначе, даже получив информацию из центрального компьютера, мы не поймем, в чем дело.
Ахмед Шах, наш человек в «Хизболле», прислал из Ливана список афганских генералов, замешанных в торговле наркотиками с этой полувоенной-полуполитической организацией, слывущей в Ливане очень влиятельной силой. Фанатическая антиизраильская направленность сделала ее объектом наиболее интенсивной разработки Моссада. Мы также получили списки саудовских офицеров, занятых тем же. Информация включала не только имена конкретных людей, замешанных в этих делах, но и счета, куда Ахмед переводил деньги, а также даты переводов. Все, что он нам сообщил, подтверждалось данными, предоставленными в наше распоряжение конторой Кея, и там фигурировали одни и те же имена. Еще Ахмед сообщил, куда «Хизболла» вкладывала свободные денежные средства и имена всех брокеров, с которыми велось сотрудничество. С такой информацией допрос не составит сложности, да и нанести точечный финансовый удар не составляло труда. Эту тему я обсудил с Рафи, и мы уже выработали план действий, целью которого было лишение наших мусульманских «братьев», желающих уничтожения Израиля, всякой финансовой возможности это сделать. Ведь нет денег – нет войны. Воевать вообще очень дорого. Это станет следующим шагом в нашей борьбе с террором. В душе я поблагодарил Ахмеда за отлично выполненную работу, результатами которой решил воспользоваться.
Рафи, как обычно, передал мне папку с документами и удалился в соседнюю комнату, предложив переговорить с ним еще раз после того, как я прочту документы.
Я согласился, подумав: «Чего это он? Он ведь начальник, может говорить со мной когда хочет и сколько хочет. Похоже, он чем-то явно озабочен».
Выпив чашечку кофе, я углубился в чтение. На первых листах – повествование о группе моей поддержки. Как всегда, я должен был знать, с кем имею дело.
История оказалась интереснейшая и включала описание жизни и деятельности нашего самого важного агента в арабском мире, а также данные об интересующих нас афганских и саудовских генералах.
Газа
2 октября 1996 г., 7:50
Жизнь Ахмеда Шаха, человека, свободного от тяжелого груза конкретного политического направления, определялась одним мощным желанием – создать семью и обеспечить ее благосостояние. Для достижения столь простой и вместе с тем благой цели у него, казалось, было все необходимое. Природа щедро одарила его различными способностями, но прежде всего особой склонностью к языкам: в свои 28 лет он не только владел несколькими диалектами арабского, но и, что более удивительно, свободно изъяснялся на нескольких европейских языках, включая французский и немецкий. Было у него и другое, не менее удивительное свойство, слывшее большой редкостью среди соплеменников: абсолютная, иногда доходящая до курьезов, пунктуальность. Никто из друзей или родственников никогда не допытывался, почему у молодого человека проявилось столь странное тяготение к точности.
Постепенно юношеское желание отличиться, проявлявшееся в публичной демонстрации быстрого запоминания незнакомых слов и целых выражений, переросло в настоящее увлечение и в конце концов стало профессией. Помимо зарплаты учителя французского языка в старших классах средней школы в поселении городского типа Калансуа, что на севере Израиля, Ахмед имел отличную подработку в качестве переводчика при военной администрации Израиля в Газе. Такую работу принято считать находкой: за относительно небольшие усилия платили хорошие деньги.
