у парня лицо уже белое. И Павел затормошил раненого, приводя в чувство, а потом потащил его дальше. Не сразу до лейтенанта дошло, что снег не так глубок и идти уже легче. Овраг кончился, и они оказались в ельнике. Тогда Павел принялся ломать еловые лапы, укладывать их на снег. Потом он помог Березину улечься на лапы, привязав рукава многострадального тельника к лапам, и потащил раненого снова. Теперь дело пошло легче. Лапы хорошо скользили по снегу, а рукава тельняшки теперь не сдавливали раненого, не причиняли ему нестерпимой боли. «Вот только насколько хватит у меня сил, – беспокоился Филонов. – Ведь не могу уже. Хочется просто упасть и лежать в полной прострации».
Павел упал на колени, потом на руки… пальцы уже не держали узел связанной тельняшки, в глазах плыло, мелькали тени на белом фоне. Хватая ртом снег, лейтенант поднял лицо и увидел избушку. Мерещится? Галлюцинации? Нет же, вон она под ивами стоит на берегу. Точно, это большое озеро, а на берегу рыбацкая избушка, добротная, сложенная из бревен. И ему она не снится, не видится!
– Матвей, живем! – хотел крикнуть Павел, но из его рта вырывалось нечто похожее на хриплый клекот.
И откуда только взялись силы. Филонов поднялся на ноги, снова ухватился за узел на рваной тельняшке и потащил лапник с телом к хижине. Вот она, всего метров двести. Родимая, стоит, ждет, спасительница. Павел старался не думать, что дверь может быть просто заколочена гвоздями так, что ему ее не открыть, что там внутри ничего нет, холодно, и они просто замерзнут, лежа на земляном полу в заледеневшей хижине. «Черт, я просто подожгу ее, и мы согреемся», – с отчаянием подумал лейтенант и все тащил и тащил Березина…
Вот и дверь из плотно подогнанных досок, ручка деревянная и крупная, выточенная из куска дерева. Павел стал хватать ее замерзшими руками, с нежностью гладить, и вдруг до него дошло, что дверь закрыта всего лишь на задвижку – железная полоса с болтом, которая служит рукояткой… Павел, обдирая пальцы, сдвинул примерзший металл, и дверь открылась наружу. Он мельком успел заметить, что внутри есть окно, стол, какая-то лавка или лежанка, что внутри деревянный пол. Он не стал рассматривать внутреннее убранство избушки, поскорее затащил внутрь раненого инженера и захлопнул дверь.
Не прошло и часа, как в хижине потеплело. Старая буржуйка, стоявшая посреди комнаты, мгновенно накалилась. Дров не было, но имелась лавка, которую Павел разломал старым ржавым топором, то и дело соскакивавшим с расколотого топорища. Сначала лавка, потом можно разломать и стол, но пока дров хватит. Он сидел и смотрел на задремавшего Березина, как у того порозовели щеки. Ничего! То ли еще будет! Старый чайник, на полке мятая коробка, в которой несколько кусочков засохшего сахара и пара ложек прелого старого чая. Филонов даже на это не рассчитывал. Сил не оставалось совсем. До такой степени совсем, что не хотелось даже есть. Только лежать и спать.
– Ты как? – спросил Павел Березина, увидев, что тот открыл глаза.
– Лихорадит, – прошептал раненый. – Или от холода, или от раны. Не знаю. Не дотащишь ты меня.
– Это что за мысли? – бодро возмутился Павел. – Вон сколько тащил. Отдохнем, согреемся, подсушимся, и снова потащу. Это, дружок, мой долг, работа моя!
Они лежали молча, думая каждый о своем. Березин о том, что, видать, умрет он по дороге, так и не увидев больше никого, кроме этого лейтенанта. А дома мать, сестренки. А Филонов думал о другом. Дотащить он обязан инженера не просто до своих, он его должен дотащить живым, чтобы вылечить, потому что этот парень располагает важными сведениями. Его убить хотел его же друг. Только вот друг ли? В голову лезли другие мысли, самые дурацкие тоже.
– У тебя девушка есть? – вдруг спросил Березин, глядя в потолок.
– Была, – помолчав, ответил Павел, и сердце снова сжалось от боли, от воспоминаний.
– Поссорились, разошлись?
– Умерла, – опять после долгого молчания ответил Филонов. – Погибла. Несчастный случай. А у тебя?
– Как все похоже, – мрачно ответил Матвей. – И у меня была девушка. Только она не знала, что я ее любил. А может, и знала. И она тоже погибла, а я не успел ей ничего сказать.
– Погибла? – Павел удивленно посмотрел на инженера, начиная догадываться, о ком тот говорит.
– Да, она у нас в КБ работала. Ты ее знал, наверное. Это Алина Викулова. Замечательная, серьезная, из хорошей семьи. Отец – инженер умнейший, но погиб, ты помнишь эту историю. А я ей так и не признался в любви…
– Не знаю, кому легче. Я вот признался, мы любили друг друга, а смерть нас разлучила, забрала ее у меня.
– Да, смерть, – тихо сказал инженер. – Она богатый урожай собрала за эти годы. А мы с тобой так, былиночки под ее ногами. Нам бы самим выжить, выбраться отсюда к людям, к жилью. У меня плечо онемело, не чувствует ничего. Это так должно быть?
– Слушай меня, Матвей. Тебя тащить опасно, рана может снова открыться. Я оставлю тебя здесь, истоплю печку, оставлю рядом воду в чайнике, а сам пойду за помощью. Мы поступим таким образом. Один я успею быстрее привести помощь, врача, чем мы будем ползти с тобой по бездорожью. Понял ты меня?
– Понял, чего же не понять, – прошептал раненый.
– Ты дурак! – заорал Филонов, почувствовав обреченные интонации в голосе инженера. – Какого черта я тащил столько тебя, доставал из оврага? Ты что, решил, что я тебя брошу? Да ты не представляешь даже, до какой степени ты ценный свидетель, ценный человек. Да тебе цены нет!
– А чего ты разорался? – с тихой улыбкой спросил Березин. – Я ничего такого и не подумал. Иди, конечно…
Гриб не спешил. Он посматривал по сторонам и ждал, пока его ребята проверят старый заводской цех. Не верил он, что Седой так прост и даст себя легко провести. Он остановился возле дверного проема разрушенного двухэтажного дома и кивнул Вофану:
– Подождем.
– А чего ждать, – раздался рядом знакомый голос, и из дверного проема вышел Седой. – Тут и поговорим. Не хочется мне опять топать по развалинам, сапоги портить.
Вофан сразу схватился за рукоятку пистолета за брючным ремнем, но тут из соседнего дома вышли еще двое с автоматами. Один – высокий красавчик с холодными глазами убийцы, второй – чернявый с глазами навыкате и большим хищным носом. Гриб мысленно ругнулся, поняв, что Седой все просчитал наперед, и даже место, где Гриб остановится
