Ознакомительная версия.
Рана была не очень опасная, но Чернопятов чувствовал себя плохо. Поднялась температура, появилась хрипота. Мать Кости поняла, что у раненого воспаление легких. Трудно сказать, выдержал ли бы его организм в жестокой схватке со смертью, если бы не этот паренек Костя и его мать.
Только перед новым, сорок вторым годом капитан Чернопятов почувствовал себя окончательно выздоровевшим и встал на ноги. Костя помог Чернопятову разыскать Калюжного, а уже потом, через Калюжного, капитан связался и с Заболотным.
В начале сорок второго года Калюжный устроил Чернопятова истопником в баню. Когда-то, в юношеские годы, Чернопятов работал истопником в Тамбове у частного владельца городской бани. Теперь это неожиданно пригодилось.
Минул год. Чего только не пришлось испытать за это время! Вначале успехи были невелики, а горя людского повидали много. Силы подполья приходилось собирать по крохам, осторожно, обдумывая и проверяя каждый свой шаг. Постепенно группа крепла, удары по врагу становились все более смелыми. Часто в тиши и мраке ночи, согреваясь собственным дыханием под грубым одеялом, Чернопятов пытался мысленно представить себе день, когда выйдет из вагона поезда на тамбовском вокзале и с вещевым мешком за плечами придет на знакомую улицу.
Он не будет предупреждать о своем приезде ни письмом, ни телеграммой, появится неожиданно, тихо подойдет к заветному и уже ветхому домику, построенному еще руками отца, откроет ключом, и сейчас хранящимся в его кармане, знакомую до мельчайшей щелки дверь и скажет:
— Вот я и пришел!… Живой и здоровый!…
А иногда казалось, что он никогда уже не вернется. Никогда не увидит сына, дочь, жену. Тогда уходил прочь сон, и Чернопятов поднимался утром с мешками под глазами, усталый, разбитый, с горьким осадком на душе…
Маленькая разведывательная группа выросла, и Чернопятов стал руководителем подпольной организации, насчитывающей шесть самостоятельных групп.
Да, подполковник Бакланов знал что делал. Он увидел в Чернопятове не только недостатки, присущие в той или иной мере каждому человеку, но и то, чего не могли уловить другие. Была в Чернопятове эта самая «закваска», как выражался Бакланов. И когда его спрашивали, что надо понимать под «закваской», подполковник неопределенно пожимал плечами. Трудно было это объяснить. Видимо, подразумевалось что-то особенное в характере человека, скрытое от чужих глаз…
…Чернопятов пососал цигарку и сплюнул. Она давно уже погасла. Он хотел было подойти к лампе и прикурить, но услышал за спиной едва уловимый шорох и прислушался. Шорох приближался.
Это не смутило Чернопятова. Он встал, отодвинул топчан и снял со стены старый, измызганный ковер, державшийся петлями на гвоздиках.
Только очень зоркий и внимательный глаз мог различить на сырой, почерневшей стене очертания, узкой и невысокой (примерно по грудь человека) дверцы. Она вела в соседнее, такое же, как и котельная, подвальное помещение, где когда-то до войны размещался засолочный пункт горторга. Отсюда можно было проникнуть в развалины трехэтажного дома, рухнувшего от прямого попадания бомбы.
Руины дома — сплетение искореженных взрывной волной перекрытий, груды спаянного цементом кирпича и обломки железа — давно уже поросли травой. В них очень удачно скрывался почти незаметный, подобный щели, пролом под рухнувшей лестничной клеткой, который вел в подвальные помещения.
Этот ход, сооруженный Чернопятовым с помощью друзей, часто выручал подпольщиков.
Шорохи не прекращались. Кто-то шарил в потемках, пробираясь на ощупь через скрюченные велосипедные рамы, изуродованные колесные ободья, старые обожженные духовки, через различный хлам и лом, которым было забито соседнее помещение.
Но вот стало тихо, и через несколько секунд послышался условный стук.
Чернопятов извлек из кармана массивный медный ключ с узорчатой бородкой, сдвинул хорошо пригнанную к двери планочку, вставил ключ в замочное отверстие и повернул его раз, другой, третий. Дверь открылась бесшумно.
— Шагай, Митрофан Федорович! — бросил Чернопятов в темноту.
Низко пригнувшись, едва касаясь руками пола, в мастерскую влез Калюжный. Он выпрямился в углу у верстака и стал щупать голову.
— Везет тебе, старина! — улыбнулся Чернопятов.
— Не говори… — отозвался Калюжный. — Опять черт угораздил стукнуться башкой об эту перекладину!
Калюжный был старше Чернопятова лет на пять. В организации он стал правой рукой Чернопятова и его первым советчиком. В годы Гражданской войны Митрофан Федорович партизанил на Урале, а в Горелове обосновался с двадцать третьего года. Жил он с женой, тремя дочерьми и сыном-подростком.
Калюжный отличался сердитым, крутым характером, любил, чтобы его понимали с полуслова. Он руководил самой большой группой подпольщиков и, как считал сам, держал ребят в ежовых рукавицах.
Страдая различными недугами, свойственными человеку в его возрасте, Калюжный, тем не менее, был, как никто иной, вынослив. В ходьбе, например, с ним трудно было тягаться. Он был узок в плечах, невысок, свои негустые седоватые волосы неизменно расчесывал на аккуратный пробор. Калюжный не считал себя стариком и сердился, когда Чернопятов называл его «стариной». Но Чернопятов уловил эту слабость и частенько подтрунивал над другом.
Сейчас Калюжный стоял у верстака и, нахмурившись, поводил по сторонам строгими глазами.
— Садись, старина, — пригласил его Чернопятов.
Глазки Калюжного сердито блеснули. Присаживаясь, он недовольно буркнул:
— Далось тебе «старина»! — и тут же спросил: — Разобрался в бумагах? Есть что-нибудь дельное?
— Хе-хе!… — усмехнулся Чернопятов и весело посмотрел на Калюжного. — Ну, ладно… Беру слова обратно.
— Ты скажи, как пакет? — нетерпеливо повторил Калюжный.
— Быстрый ты человек. До чего же быстрый!… Сразу тебе вынь да положь! В пакете, брат, оказались такие бумаги, что у меня чуть ум за разум не заскочил…
Калюжный недоверчиво посмотрел на друга.
— Точно! — подтвердил Чернопятов. — Я читал и глазам не верил. А руки тряслись, будто кур воровал. Ох, и куш мы оторвали!
— Что же там? — сгорал от нетерпения Калюжный.
— Сейчас увидишь… — Чернопятов полез под верстак, отодвинул разную железную рухлядь, вынул из стены кирпич и сунул руку в отверстие. Оттуда он вытащил объемистую стопку бумаг.
Усевшись на прежнее место, он со свойственной ему неторопливостью разложил бумаги на коленях, разгладил их и начал перелистывать.
— Я разобрался только в названиях документов, но и этого довольно. Смотри!
Калюжный схватил бумаги, начал их листать.
— Ничего не пойму… Тарабарщина!
— А ты читай заголовки, — сказал ему Чернопятов. — Под каждым из них я написал по-русски.
Торопливо забегали пальцы Калюжного. Он перекидывал страницу за страницей, вглядывался к карандашные надписи, сделанные рукой Чернопятова, шепотом приговаривая:
— Черт возьми!… Вот это да!…
— Сто семнадцать страниц! — заметил Чернопятов.
— Ужас!… — проговорил Калюжный. — Просто ужас! — Он задумался и продолжал: — Что же нам делать? Если передавать все это шифром по радио, то уйдет полгода…
— Прежде чем передавать, надо их грамотно перевести, а это тоже время.
— И немалое, — согласился Калюжный.
— Да… А дело срочное, — покачал головой Чернопятов. — И перегружать рацию нельзя. Завалим мы Костю. Запеленгуют нас гестаповцы в один момент. Сейчас Костя передает четыре — пять минут два раза в неделю, а если взяться за это… — Он потряс ворохом бумаг перед носом Калюжного и присвистнул.
Калюжный вздохнул:
— Я же говорю, что полгода уйдет.
— Ну, насчет полугода ты маленько загнул, — поправил его Чернопятов. — Я прикинул. Получается два месяца, если передавать ежедневно и по полчаса. Вот она какая штука!
— Пусть два месяца, — согласился Калюжный. — Но кому тогда будут нужны эти документы? На что годны?
— Хе-хе!… Ребятам на самокрутки пойдут в самый раз… — заметил Чернопятов. — Положение хуже губернаторского. Купила баба порося!…
Калюжный задумался, поджав свои тонкие губы.
Чернопятов смотрел на него, тая в седых усах улыбку. Он понимал, что как ни быстр в решениях, как ни опытен в делах подполья Калюжный, все равно вдруг, сразу он не предложит ничего.
Лицо Калюжного выдавало его растерянность.
— Вот же задача, — признался он в своей беспомощности. — Ничего не придумаешь…
— А я вот придумал, — проговорил Чернопятов и весело подмигнул товарищу.
Тот насупил брови.
— Да, придумал, — повторил Чернопятов. Сняв с ноги ботинок, он вытащил из-под стельки сложенный в квадратик листок бумаги, развернул его и подал Калюжному. — Читай! По-моему, это единственный выход.
Калюжный взял листок, исписанный мельчайшим, но разборчивым почерком, и стал читать.
Ознакомительная версия.
