Алексей Нагорный - Я — из контрразведки

Ознакомительная версия.

— Завихряются «товарищи». Замечаете? Всё у них просто, всё за раз–два.

— Идемте в вагон, — сухо отозвался Крупенский.

Он не был согласен со своим попутчиком. Чутьем опытного полицейского, привыкшего профессионально, по едва ощутимым нюансам улавливать настроение толпы, он с ужасом понял, что это «раз–два» во многом, вероятно, опирается на самый искренний, самый восторженный и поэтому самый действенный порыв всего народа.

— Дай бог, чтобы я ошибся, — сказал он вслух и, натолкнувшись на изумленный взгляд Раабена, добавил: — Я подумал, что вы, мой друг, не запаслись «жратвой». Кажется, это теперь так именуется?

— Вы ошиблись, — торжествующе произнес Раабен и покачал перед носом Крупенского полотняным узелком. — Это мне презентовала любимая женщина, она знает, что я гурман. Так что предвкушайте. Правда, она всего лишь кассирша, но нам, изнеженным дворянам, нужно иногда переходить на здоровую пищу низов.

Вошли в купе. На верхних полках устраивались два командира Красной Армии. Они сухо сообщили, что направляются в Москву и дальше, в Харьков, на врангелевский фронт. По внешнему виду, манере разговаривать и держать себя от обоих за версту несло офицерами довоенного кадрового выпуска.

— А еще говорят, в одну телегу впрячь не можно, — заметил Крупенский.

— Это смотря кого, — поддержал Раабен, — и в какую телегу.

Младший командир со значком комроты на длинной кавалерийской шинели внимательно посмотрел на Крупенского.

— А вы какое оканчивали? Константиновское?

— Нет–нет, —улыбнулся Крупенский. — Я — художник, всего лишь художник, вполне частное лицо, обыватель, не более того. Вот мой товарищ… Представьтесь, мой друг. Вы ведь бывший офицер.

Это было настолько неожиданно, что Раабен ошалел и заморгал и сипло, не своим голосом промямлил:

— Э–э–э… шутить изволите? Мы… э–э–э из простых.

— У моего товарища всегда была склонность к лицедейству, — упрямо улыбнулся Крупенский. — Ротмистр вы, — повернулся он к Раабену, — лейб–гвардии кирасирского ее величества полка, не правда ли?

Наверно, это было озорство, рискованное и дурацкое. Но как и всегда в подобных случаях, а они бывали в его полицейском прошлом, и бывали не раз, он захотел проверить и себя, и своего подчиненного и сыграл для этой проверки почти ва–банк. Оба краскома смотрели недоверчиво, словно сами боялись напороться на провокацию или на что–нибудь похуже.

— Господа, господа, — продолжал Крупенский, — мы с вами можем находиться по разную сторону баррикад, но это по случаю. Не так ли? А по рождению, воспитанию, убеждениям — мы вместе, мы всегда вместе. Я уверен. Мы ведь русские дворяне.

Он рассуждал просто: если эти двое с потрохами продались красным, он посмотрит на поведение Раабена и, если что, пристрелит всех троих и прыгнет с поезда — чего уж проще. Если же они надели красную шкуру вынужденно, от безысходности и отчаяния, тогда другое дело. Он установит с ними контакт, он склонит их на свою сторону, и вот, глядишь, образовались два новых агента у его превосходительства барона Врангеля. Разве не эта задача — создание плотной агентурной сети в войсках Южного фронта легла на его плечи с того самого момента, как он принял предложение Струве?

Старший краском — плечистый, с выпуклой грудью, обтянутой шерстяной офицерской гимнастеркой, с кривыми ногами профессионального кавалериста, смерил Крупенского презрительным взглядом:

— Вам ли, шпаку–интеллигенту, об этом рассуждать? Императорская Россия рухнула по вашей вине, чего же вы теперь хотите от нас?

— Я? Помилуй бог, ничего! — искренне удивился Крупенский. — Мы просто разговариваем. С кем имею честь?

— Васильев, Юрий Константинович, — представился краском.

— Заболоцкий, — сухо кивнул второй. — Будем пить водку?

— Моя фамилия Русаков, — сказал Крупенский. — Рекомендуйтесь, Женя, — посмотрел он на Раабена.

— М–м–м… Меня зовут Евгений Климентьевич, — сказал Раабен.

— Право, — усмехнулся Васильев, — вы, очевидно, конспирируете. Секретная миссия? Я угадал? Куда, к кому? — он явно насмехался.

Раабен вытаращил глаза, с отчаянием посмотрел на Крупенского. А тот, как ни в чем не бывало, разлил водку по стаканам и сказал:

— А вы угадали, миссия у нас секретная. Мы идем через территорию красных к барону Врангелю, и я прошу оказать нам в этом всемерное содействие…

Раабен молча хватал воздух ртом. Казалось, он сейчас упадет в обморок.

— А нервы у Жени слабые, — вздохнул Заболоцкий. — За что выпьем?

— За успех, — сказал Крупенский.

Осушили стаканы, со стуком поставили на стол и молча уставились друг на друга.

— Какого же содействия вы ожидаете? — вдруг спросил Васильев.

— Я вам дам несколько адресов. Когда вы вступите в должность и у вас появится информация, вы сообщите ее тем лицам, которых я вам укажу.

— Почему мы вам должны верить? — спросил Васильев. — А если вы — чекист?

— Ерунда, — грубо сказал Крупенский. — Слишком примитивно для провокации, да и кто вы такие, чтобы тратить время на вашу проверку? Фронтом вы командовать не будете, армией тоже. Сядете в штаб, максимум полка. Или я не прав?

— Та–ак, — сказал Заболоцкий. — Но мы оба дали Советской власти слово, слово чести.

— Вы дали присягу государю императору, — хмуро заметил Крупенский.

— А его больше нет, — развел руками Заболоцкий.

— Это обстоятельство еще более обязывает вас, — улыбнулся Крупенский. — В славе и почестях нетрудно стать другом… Ты им останься в беде…

— Кроме данного нами слова, — вмешался Васильев, — существует еще и голова на плечах. Неужели вы не видите, что возврата к старому не будет? Неужели лучше служить официантом в Париже, нежели командиром в Красной Армии?

— Вы тоже так думаете? — помедлив, спросил Крупенский у Заболоцкого.

Тот молча кивнул.

— Вот что, господа, — сказал Васильев. — На ближайшей станции вы сойдете, мы не станем вам препятствовать. Если вы на самом деле пробираетесь к Врангелю, мы не желаем вам успеха, но и губить вас не станем. Пусть наш спор решит жизнь.

— Жизнь, — тихо повторил Крупенский. — В 97–м я видел на академической выставке картину Юлия Юльевича Клевера. Принято думать, что это пошлый художник, а это не так. Там был изображен пруд, раннее утро… Над лесом — тяжелые облака, мокрая трава под деревьями. А у горизонта — светлое небо и голубая прозрачная вода. Я бы хотел пройти по этой траве. — Крупенский смотрел прямо перед собой. — Босиком, — добавил он. — Пройти и умереть… Давайте спать.

Крупенский защелкнул замок на дверях купе, встал спиной к зеркалу: слева сидели оба краскома и смотрели на него с тревогой и недоумением, справа вытянулся на полке Раабен. Крупенский выдернул из бокового кармана пистолет — подарок резидента в Гельсингфорсе. Краскомы переглянулись.

— А зачем? — спросил Васильев. — Сбегутся люди, вас неизбежно схватят. Глупо.

— Ваше последнее слово? — Крупенский щелкнул предохранителем.

Краскомы молчали. Крупенский дважды нажал собачку, оба рухнули, не вскрикнув. Выстрелы прозвучали совсем негромко.

— Ну и ну, — только и сказал Раабен. — Как пробка от шампанского…

Трупы уложили на полки, отвернули к перегородке, накрыли одеялами. Все делали молча. Поезд замедлил ход.

— Бологое, — послышался из коридора голос проводника. — Поезд стоит десять минут.

— Уходим, — Раабен взялся за ручку двери.

— Нам надо в Москву, — холодно отозвался Крупенский. — Вы что же, намерены идти пешком?

— А вы намерены ехать с покойниками? — в ужасе посмотрел на него Раабен.

Крупенский сунул пистолет в карман:

— Мы едем в Москву, и поверьте мне на слово: пока их обнаружат, пока всё выяснят, мы уже в Харькове будем. Давайте выпьем за упокой их душ. — Он разлил водку по стаканам.

— Н–нет, — покачал головой Раабен, — нет, вы уж без меня, я, знаете ли, не палач, увольте. Свои все же…

Крупенский поставил стакан, схватил Раабена за лацканы пиджака, притянул к себе:

— А ты как думал, ублюдок? Думал, гражданская война — это рыцарский турнир, игра в благородство? А они бы тебя пощадили? Эти «свои»? Вот что, милый: или ты поймешь, что мы идем по трупам, или трупом станешь ты сам. Пошел вон! — он отшвырнул его и отряхнул руки.

— Но… но ведь они офицеры, — жалко улыбаясь, лепетал Раабен, не сводя глаз с покойников. — Они такие же, как мы. Нельзя же так, за здорово живешь…

— Можно, — дружелюбно улыбнулся Крупенский. — Все можно, дорогой мой ротмистр. Очень прошу: верьте мне, и мы с вами еще погарцуем в белых лосинах по Марсову полю. Пейте… — Крупенский лихо опрокинул стакан и осушил его одним глотком.

Он больше не верил Раабену, не верил самому себе. Во всяком случае, тем словам, которые только что произнес про Марсово поле и парад.

Ознакомительная версия.