искаженное болью и удивленное лицо сына, когда тот медленно сползал на землю. Кто будет ему судьей, ему, отцу, застрелившему собственной рукой единственного сына? Кто? Теперь, с годами, когда одинокие ночи воскрешают в памяти давно забытые картины, мысли все сильнее давят его. Они становятся пыткой. Как наивен был он, считая, что время залечит старую рану. Память, этот палач и истязатель, вновь заставляет его в тысячу первый раз переживать все сначала.
А неправ был этот самый Эккерт. Неправ. Стал финансистом, стал немцем, стал членом нацистской партии комиссар Гомоненко — и все для того, чтобы лучше служить Родине. Чтобы оберегать ее здесь, где маньяки и авантюристы вовсю разожгли пожар войны. Он здесь, чтобы оберегать от этого огня Россию.
Вот и ушел из жизни Игорь. Как его звали там, на Родине, Эккерт не знает. Десять лет назад, когда Эккерт работал в Гамбургском филиале национал-социалистской партии, к нему пришел человек. Он назвал пароль и передал инструкции от Центра. Когда потом они остались вдвоем, Эккерт рассмотрел посланца с Родины внимательнее. Невысокий, худой, огромные темные глаза и маленькие интеллигентные руки. Он мог все: и печатать на гектографе, и починить сломанный наган, и съездить под видом аргентинского ученого в ставку Франко. Однажды они пошли в цирк, где выступала группа наездников под руководством и при участии бывшего белого генерала Андрея Шкуро. Казаки лихо джигитовали, срывали овации переполненного зала, а потом пели грустные русские песни. После представления Игорь сказал Эккерту:
— Ты знаешь, вот понимаю я, что они враги, многие из них кровью невинной замараны, а песни спокойно слушать не могу. Лучше нет на свете русской песни!
— Так ты не шваль эту слушал. — Эккерт положил ему руку на плечо. — Ты песни слушал. Вот в чем дело, Ганс…
— Не Ганс я… Игорем меня зовут!
Так впервые он сказал свое настоящее имя. А может, и не настоящее, а просто хотелось ему, чтобы в минуты, когда они бывали одни, кто-то назвал его родным русским именем.
Они дружно и слаженно работали десять лет. И вот эта смерть. Нелепая смерть. Она всегда бывает нелепой, когда приходит к человеку, который способен еще многое сделать в жизни.
Когда вермахт атаковал Францию, Игорь выпросился у Эккерта в Париж. В конце мая его привезли в Берлин в поезде с ранеными германскими солдатами. У него было прострелено плечо. Когда Игоря выписали из госпиталя и Эккерт устроил ему допрос «с пристрастием», он признался, что надеялся сражаться на парижских баррикадах. Но Париж пал без сопротивления, и Игорь влез в неприятную историю с освобождением трех французских офицеров, заключенных под стражу в полицейском участке Мон-Валери. Это ему удалось, но ценой собственного ранения. Хорошо, что сумел свернуть все на французов.
Эрик предупредил Эккерта, что Игорь рано или поздно сорвется. Он сильно сдал после ранения. Эрик предлагал отправить «старика» куда-нибудь отдохнуть. Он не понимал, что единственное место, где Игорь мог бы отдохнуть, было далеко, за многими кордонами.
Эрик… Широкоплечий приземистый здоровяк с повадками профессионального боксера. Сын коммуниста-шведа, осевшего в Германии с двадцать пятого года. Комсомолец, потом коммунист. После ухода компартии Германии в подполье Эккерту с большим трудом удалось ликвидировать в гамбургском гестапо досье, заведенное на Эрика. Он стал камердинером и телохранителем Эккерта и в этом качестве был зачислен в охранную полицию. Он был очень неосторожен, этот мальчишка. В тридцать пятом он застрелил в собственной квартире гестаповского следователя Леона Краммера. Полиция и гестапо с ног сбились, отыскивая убийцу, а он в это время мило беседовал с охранниками Гиммлера во дворе особняка генерал-майора авиации Риттера фон Грейма, отмечавшего в тот вечер день ангела своей супруги-летчицы Ханы Ренч. Только через два года Эрик признался Эккерту, что это он навеки успокоил Краммера, подписавшего смертные приговоры сотням гамбургских коммунистов.
Теперь его тоже нет. Остается Пауль, молчаливый, сосредоточенный Пауль Крейчке, человек, на которого Эккерт мог положиться без всякой боязни. Вот уже пять лет он водит машину Эккерта, а вечерами в подвале вместе с хозяином упражняется в стрельбе. Он не промахивается никогда, идет ли речь о стрельбе или о поступках. Его биографию Эккерт знает хорошо, она связана с Доном, Москвой, Высшим техническим училищем имени Баумана и девушкой по имени Рита, которая два года назад вышла замуж за его товарища. Ночами во сне иногда он еще разговаривает по-русски и поэтому живет в пристройке у гаража, на заднем дворе особняка, а с кабинетом и спальней Эккерта его связывает телефон, который он сам провел в обход строгого приказа властей регистрировать все телефонные линии.
Остались Пауль и Анжела, которую Эккерт никогда не видел и которая живет где-то в районе Цоссена и служит в фирме «Краузе и сыновья». И еще тот неизвестный Эккерту человек, который раздобыл копию «плана Отто» и скрывается под мундиром офицера Генштаба германской армии. От него Эккерт вот уже в течение трех лет получает шифровки, которые затем увозил в Швецию Игорь.
Годы сделали свое, и теперь Эккерту все чаще стало казаться, что Пауль чем-то напоминает ему Витальку, не того, которого он видел душной ночью на подступах к врангелевскому Крыму, а другого, каким он знал его всю жизнь до той проклятой ночи, который задавал ему вопрос: почему люди воюют, почему они убивают друг друга? И еще спрашивал он отца: что такое счастье и почему оно не приходит ко всем людям? Иногда он в памяти повторял ту ночь по нескольку раз за час или два, и тогда ему начинало казаться, что пуля его могла пролететь мимо, что какое-то чудо спасло его единственного сына, обманутого дурными людьми. Что он мог понимать в свои двадцать лет? И тогда на следующий день Пауль упрекал его за очередную бессонную ночь.
Однажды Эккерт спросил его: живы ли его родители? Пауль удивленно глянул, помолчал и вдруг улыбнулся: живы.
— Отец — пасечник в колхозе, а мать в детском садике детишкам обеды варит. Давно уже не виделись…
Это была минута. А еще через минуту он вновь глядел хмуро и спокойно, и только голос с трудом терял мягкие интонации, хотя Пауль говорил совсем уже не интимные вещи:
— Вы просили узнать, где живет оберштурмбаннфюрер Крюгер из гестапо. Я дважды подстраивался в хвост его автомобиля, но каждый раз меня оттирала охрана. Он нигде не бывает без охраны, подлец… Но живет он где-то в районе здания Верховного командования вермахта на Бендлерштрассе. Больше я ничего не смог выяснить.
Вчера Эккерт застал
