Американцы клюнули на такой едва ли не голый крючок. Директор Федерального бюро расследований Гувер решил рискнуть и попросил госдепартамент дать визу этому загадочному «антифашисту».
И Кохлер стал «работать» на янки. В эфир он вышел впервые 7 февраля 1943 года. Собственно говоря, вышел не сам, работал на рации радист ФБР, имитирующий радиопочерк «Доброго католика». В радиограмме говорилось:
«Готов приступить к работе. Чувствую себя в безопасности, но соблюдаю осторожность. Буду слушать вас в 19.00. Если связаться не удастся, повторю попытку на другой день в то же время».
Так началась двойная игра. Кохлер передавал достоверную, только вот не особенно секретную информацию о погоде, о движении судов, отправке воинских соединений в Европу с описанием присвоенных им нарукавных эмблем. В свое время Кохлер убедил вице-консула в Мадриде, что именно для этого он посылался в Америку. Конечно, среди всех этих сведений совершенно отсутствовала информация о ядерном оружии, ради которой Кохлера посылали через океан. И это немудрено. Секреты «Проекта Манхэттен» американцы оберегали пуще глаза. Но в адрес Кохлера тем не менее постоянно шли поздравления и благодарности.
Довольны были и американцы. Шеф ФБР Гувер считал, что они дурачат джерри, вводят в заблуждение немцев по поводу времени и места высадки союзников в Европе, а также на всякий случай держат в запасе возможность выявить других агентов в США, если им поручат связаться с Кохлером.
А сам Кохлер… Этот «пострадавший от наци» голландец водил за нос всеведущего и проницательного Гувера, играя в тройную игру. Когда Вальтер Шелленберг, после отстранения адмирала Канариса от руководства абвером, заполучил в свои руки всю его агентуру, бригаденфюрер приказал обревизовать весь ее личный состав и определить, кто из агентов является наиболее ценным работником. И вот, несмотря на придирчивость и пристрастность, коими руководствовался Шелленберг, перетряхивая кадры ненавистного ему адмирала, Кохлер удостоился высшей оценки. И это несмотря на ту муру, которую он слал в Германию, находясь «под колпаком» у Гувера!
Дело в том, что Кохлер сумел найти другой канал связи и в действительности работал на Канариса, а потом на Шелленберга, работал по-настоящему, всерьез. Его специально готовили на роль двойника, которую он с таким успехом разыграл перед вице-консулом в Мадриде, а затем перед сотрудниками ФБР в Америке.
Сдав американцам 6 тысяч долларов, якобы выданных ему абвером, десять тысяч Кохлер провез спрятанными в корсете жены. В Рочестере, штат Нью-Йорк, у него был сообщник, о котором не подозревало ФБР. У них была рация, но пользовались они ею в крайних случаях. Чаще донесения отправлялись с помощью курьерной сети, которая была специально создана для Кохлера на испанских и других нейтральных торговых судах. Дезинформация, инспирируемая Гувером, шла от Кохлера в Гамбург, а подлинная — в Париж, где находилось солидное подразделение абвера, возглавляемое полковником Ваагом.
Серьезных сведений Кохлер передал втрое больше, нежели псевдошпионского трепа.
Вальтер Шелленберг пытался активизировать действия Кохлера, связанные с поисками прямых свидетельств того, что американцы делают атомную бомбу. Но Кохлер так и не смог добыть никакой информации о ядерных исследованиях в Соединенных Штатах. И потому бригаденфюреру удалось так легко убедить Генриха Гиммлера, что бой в Гембицком лесу, утрата последних запасов тяжелой воды не столь существенны. Сверхоружие — это область фантастики, хотя и превосходный пропагандистский прием доктора Йозефа Геббельса. Воевать надо обычным оружием.
Но судьба нацистской Германии была уже решена. И не с помощью атомной бомбы, на создание которой президент Рузвельт выделил уже два миллиарда долларов.
Судьба Германии была решена в первую очередь с помощью русского оружия.
2
Они не спали вторые сутки и, возвращаясь из штаба, буквально шатались от усталости.
— Большое спасибо, — сказал начальник армейской разведки. — «Язык» ваш очень знатный. Всех представлю к награде. А сейчас спать. До обеда. Если сумеете…
Он хитро прищурился и подмигнул сержанту Изету Гаджиеву. Разведчики вернулись в расположение, хотели позавтракать, но после вылазки за линию фронта, бессонной ночи есть не хотелось, и, поковыряв ложками в банках с тушенкой, они завалились спать со своим командиром лейтенантом Анатолием Новиковым.
Спали разведчики беспокойно и чутко, как спят на войне, заново переживая во сне подробности похода в немецкий тыл. В то же время сон их был крепок, и пророчество начальника разведки не сбылось. Канонада, начавшаяся утром, не разбудила ребят.
Уже закончилась двухчасовая артиллерийская подготовка, и войска 3-го Белорусского фронта с криками «ура» рванулись вперед, туда, где синеватое утро скрывало ненавистную землю и уже захлебнулись первые атаки, и русская кровь окропила снежное покрывало, сейчас почерневшее от порохового дыма. А ребята все спали и спали, и разведчики имели право на этот сон.
Первым поднялся Степан Кузьмичев. Ему захотелось курить, но табака не было под рукой, и Кузьмичев окликнул дневального. От звука его голоса проснулся и приподнялся на локте Гаджиев.
— Почему шумишь? — спросил он.
Дневальный не отозвался. Степан натянул сапоги, пересек большую комнату, оборудованную под жилье для разведчиков, и вышел в коридор.
Дневального он нашел на крыльце. Тот стоял вместе с какими-то солдатами-артиллеристами и, задрав голову, смотрел в небо, наполненное рокотом самолетов.
— Наступаем! — сказал дневальный. — Видишь? — Он махнул рукой к горизонту, из-за которого вырвались новые стаи штурмовиков.
— Черт ты полосатый! — сказал Кузьмичев. — Не мог разбудить, да?
— Ха! — ответил дневальный. — Такая была команда. А после обеда лейтенанту Новикову в штаб велено.
— Обед — это хорошо, — послышался голос Гаджиева, и его кудлатая голова высунулась из-за двери. — Давай обед, завтрака не было, два обеда надо…
Из-за угла двухэтажного дома напротив вывернула санитарная машина и на большой скорости рванула по улице поселка.
— Вот и первые, — тихо сказал один из артиллеристов и потянул приятеля за рукав. — С этих ребят уже хватит.
Кузьмичев проводил машину глазами и, поеживаясь от холода, пошел в дом, где уютно потрескивали дрова в печке, пахло свежим хлебом и человечьим духом.
Когда он вернулся в комнату, разведчики уже поднялись.
3
Здесь все построили надежно и добротно. Железобетонные доты ощетинились стволами пулеметов. Дзоты защищало трехслойное покрытие. Укрепления из бревен в обхват и километры колючей проволоки. Рвы с отвесными стенами и острые надолбы, словно хищные зубы неведомых чудовищ. И земля, зловещая и чужая. Каждый метр ее пристрелян, каждый метр начинен смертью. Два часа разговаривал с немцами бог войны. Два часа предъявляли гитлеровцам артиллеристы кровавый счет за содеянное ими в России. И летели в воздух обломки металла и дерева, комья земли и куски человеческих тел… И наступила тишина. Страшная тишина. Потом на востоке раздался зловещий комариный писк. Он ширился и рос, превращаясь в раскатистый гул и рокот… А с земли вдруг поднялись и двинулись вперед такие маленькие с воздуха фигурки! И в массе своей они превращались в силу, не знающую равных. Вслед за огневым валом, не отрываясь от него, устремлялись на врага русские солдаты.
В атаку шли пехота и танки. Двадцать с лишним стрелковых дивизий и девять танковых бригад с маху ударили в первую линию немецкой обороны. Ударили одновременно по участку фронта в сотню километров шириной… Это была неодолимая сила. Ее питали заводы Урала, слезы солдаток и святая ненависть советского человека. Ничто, казалось, не сможет устоять перед первым ударом.
Но первая линия устояла. Яростно штурмовала Красная Армия бетон и колючую проволоку. Войска откатились и вновь пошли на приступ, неудержимые в своей священной озлобленности. И закончился первый день наступления. Только несколько тысяч метров прусской земли было захвачено в этот день. 3-й Белорусский рвался к Гумбиннену, но каменные форты Пилькаллена закрыли ему дорогу. Сильный еще враг пришел в себя. Он подтянул резервы и попытался контратаковать. Все тяжелее и тяжелее русским солдатам продвигаться вперед. И надо не упустить инициативу. Надо расширять прорыв, гнать врага все дальше и дальше.
И прошел еще один день.
«Теперь пора», — решает Черняховский и бросает в бой танковый корпус. Надрывно ревут моторы, гусеницы с противным скрежетом утюжат немецкие окопы, разлетаются в прах бревенчатые накаты и замолкают жалящие пехоту пулеметы. Танкисты генерала Бурдейного прорывают вторую линию обороны.
