А не путаю ли я? Может, не Зинаиде Григорьевне предназначалось последнее письмо — другому?… Нет, ей, ей! Изосимов писал по порядку, а ее фамилия стоит у меня седьмой в списке.
Как же так? Было отверстие — и исчезло?
Переписано? Она проявила, а потом переписала? Ведь у Изосимова такой почерк — подделать нетрудно. Учуяла ловушку? Или просто так, на всякий случай?
Я, опасаясь попасть впросак, внимательно осмотрел письмо. Кажется, да! «А» и «о» круглее, чем в остальных письмах. И нажим не такой…
— Товарищ полковник! — позвал я дрогнувшим голосом. — Товарищ полковник, посмотрите.
И началось…
Сотрудники отправленные на комбинат, позвонили:
— Нет ее на работе. Отправилась в баню…
— Немедленно туда! — приказал Глеб Максимович. — Я сейчас подошлю вам Люду и Елизавету Ивановну, пусть проверят!
Положил трубку и сказал всем нам, напряженно прислушивавшимся к разговору.
— Для очистки совести. Все равно бесполезно. Она задала ходу, можно не сомневаться.
Тут же объявили о срочном розыске скрывшейся. На контрольно-пропускные пункты и на вокзал послали людей с фотографией Зинаиды Григорьевны. Отдали телеграфное распоряжение о поисках в уже отошедших за это время от нашей станции поездах.
Ее обнаружили в пассажирском поезде, который шел в сторону Энска. У сотрудников, прочесывавших состав, хватило смекалки проверить водившую их по одному из вагонов проводницу. Ею оказалась сама Зинаида Григорьевна — в железнодорожной форме, с фонарем, все чин по чину. Сумела уговорить вконец измученную хозяйку вагона прилечь в служебном закутке, предложив по доброте душевной заменить ее.
Доставленная поздним вечером к Глебу Максимовичу, она не выглядела особенно взволнованной или удрученной. Кивнула мне как старому знакомому — полковник попросил записывать предварительный допрос. Сказала с усталой улыбкой:
— Меня приняли за кого-то другого — как вам это нравится?
— Почему вы уехали, никого не предупредив? — спросил Глеб Максимович. — Вы же находитесь на работе.
— Главный бухгалтер отпустил меня — можете проверить.
— Уже проверили. В баню.
— Видели, какая там очередь? Я бы все равно сегодня не попала. А день свободный. Вот и решила съездить в деревню за продуктами. Кстати, ваши люди отобрали семь тысяч рублей — они не исчезнут?
В таком духе шел весь разговор. Зинаида Григорьевна отвечала на вопросы полковника уверенно, без тени растерянности. На все находился у нее толковый, внешне правдоподобный ответ. Когда же Глеб Максимович спросил, как могло случиться, что с письма исчезло отверстие, проделанное до отправки, она пожала плечами:
— Одно из двух: либо отверстие кому-то приснилось, либо письмо заменили на почте. — И добавила, переходя в наступление: — Думаете, я беззащитна против провокаций? Я требую, чтобы вы немедленно сообщили на фронт, мужу, о моем аресте.
— Сообщим, сообщим, будьте спокойны, — пообещал полковник.
Пришел с почтамта Арвид; он отпрашивался на переговоры с Москвой. А вернувшись, повел себя крайне странно. Открыл дверь кабинета, где шел допрос, вызвал в коридор Глеба Максимовича и шептался с ним там минут пять.
— У вас нет папирос, Витя? — обратилась ко мне Зинаида Григорьевна с наглой фамильярностью.
— Не курю! — бросил я. — И прошу не называть меня так.
— А как? Товарищ лейтенант? — Она мило улыбнулась. — Или лучше — гражданин лейтенант?… А, понимаю! Боитесь ответственности за знакомство со мной?
Глеб Максимович вернулся вместе с Арвидом.
— Отвечайте на вопросы лейтенанта.
— Пожалуйста, — пожала плечами Зинаида Григорьевна. — Мне всё равно, на чьи.
— Я о вашей бытности в Латвии, — начал Арвид. — Вы тогда сказали неправду!
— То есть? — подняла брови Зинаида Григорьевна.
— Вы у нас не жили.
Вместо того, чтобы возразить или согласиться, она вдруг расхохоталась, запрокинув назад голову. Арвид спокойно переждал этот приступ веселья:
— Я берусь доказать.
— Даже так? — Зинаида Григорьевна положила ногу на ногу, — что ж, давайте, мне любопытно!
Какая наглость! Я посмотрел на Глеба Максимовича: неужели не оборвет? Но он молчал.
— Да, вы знаете мой город, — продолжал Арвид. — Но знаете по описаниям. Недостаточно подробно. До войны выпускался проспект для иностранных туристов. Вот оттуда вы знаете и Дом рухнувших надежд, и беседки на Новофорштадтском озере, и нашу главную улицу. Все ваши знания оттуда. Из проспекта.
— Значит, вам не хватило подробностей, — констатировала она едко.
— Да.
— Пожалуйста, могу добавить…
И пошла сыпать: рядом с Домом рухнувших надежд такой-то дом справа, такой-то — слева. Улица там проходит такая-то, на углу галантерейная лавчонка без окон, с одной только стеклянной дверью и колокольчиком над ней…
Нет, Арвид, кажется, дал маху! Чувствуется, все правда, все видено собственными глазами.
Остановилась, спросила с издевкой:
— Еще? Или хватит?
— Вы только про Дом, — невозмутимо отозвался Арвид.
— Хорошо, теперь пойдут беседки. — Она смеялась над ним, нисколько не таясь. — Они метрах в ста от озера, верно? Дорожка к самой воде из красной черепицы, у вас такой кроют крыши. Да, вот что — пол в беседках паркетный. Удивительно, правда? — она уже обращалась к Глебу Максимовичу. — В открытых, доступных дождю и ветру беседках вдруг великолепный узорчатый паркетный пол! И на крышах — они как купола, круглые — острые позолоченные вершинки, вроде бы кончики пик. А стены из переплетенных мелкими клетками палочек…
— Достаточно, — остановил ее Арвид. — И вы утверждаете, что все это видели сами?
— Боже мой, до чего подозрительный народ!… Да, да, заявляю еще раз и прошу занести в протокол, что я жила там, у вас, с января сорок первого по двадцать шестое июня — этот страшный день я запомню на всю жизнь. Ваши милые соотечественники довольно нелюбезно стреляли нам в спины…
— И все-таки я прав! — Арвид совершенно не реагировал на ее ядовитые уколы. — Мне уже тогда показалось странным, в столовой. Но подумал, может быть, ошибаюсь, сам забыл. А сейчас специально звонил в Москву, в наш ЦК, там есть товарищ из моего города.
— И товарищ убедил вас, что я лгу? — Она по-прежнему уверенно улыбалась.
— Некоторых подводит плохая память. Очень странно, но вас подвела как раз хорошая… Вы сделали ошибку, которую нельзя простить, Зинаида Григорьевна. Надо было еще раз заглянуть на Новофорштадтское озеро…
Вроде и не сказал он еще ничего такого, но напряжение в комнате сразу подскочило.
— Какая-нибудь неточность еще совершенно ни о чем не говорит!
Не знала она, с какой стороны последует удар:
— Наоборот, все точно, все очень точно… Слишком точно: беседки ведь сгорели. Лесной пожар, они сгорели дотла. И знаете, когда? Осенью тридцать девятого. До восстановления у нас советской власти; в городе еще не было никаких гарнизонов Красной Армии. Вы их действительно видели, теперь я окончательно уверился…
— Да, вы нам всем очень убедительно доказали, — подтвердил полковник.
— Но только не в сорок первом. Беседок там уже не было в сорок первом…
Глеб Максимович подхватил снова:
— Откуда следует, что вы жили в Латвии еще до того, как она стала советской. И это весьма, весьма удивительно! Потому как по вашим биографическим данным, по всем вашим документам вы находились в то время очень далеко оттуда, в центральной России.
Зинаида Григорьевна молчала. Губы плотно сомкнуты, взгляд устремлен мимо нас.
— Так как же?
Молчание.
— Ну ничего, — незлобиво сказал Глеб Максимович. — Есть время подумать, теперь ведь ни вам, ни нам не надо особенно спешить… Дядя! — он хмыкнул. — И что за блажь окрестить Дядей такую интересную женщину? Прямо обидно, не находите? Или так придумали из соображений конспирации? Но ведь ни один дурак уже давным-давно не верит в тождество агентов и их кличек!
И все-таки полковник ошибался — известная причина окрестить Зинаиду Григорьевну Дядей была. Это стало ясно, когда мы узнали, почему ей выбрали такую кличку.
При скорой ходьбе она чуть-чуть косолапила, ставя ноги носками немного вовнутрь. Слово «косолапить» обозначается на немецком языке целым идиоматическим выражением: uber den Onkel laufen — буквально: бежать через дядю, поспешать раньше дяди. Ее шеф — еще давно, когда она находилась в Восточной Пруссии, в специальном лагере для прибалтийских немцев, — заметив маленький недостаток своего агента, в шутку назвал ее Дядей.
Шутливое прозвище закрепилось в качестве официальной шпионской клички.
Это она рассказала сама. Не сразу, конечно, а значительно позже, к концу следствия. Снимая с нее, слой за слоем, как оболочку с мумии, все придуманное, мы постепенно добрались до самой сердцевины. А скрывать детали, когда уже раскрыто основное, лишалось смысла.
