— «Совместной работы!» Рассказывайте это кому-нибудь другому, но не мне. Вы травились этими ужасными сигарами, бесконечно спорили и соперничали в ухаживании за бульдогом…
При последних словах выражение ее лица делается страдальческим, и она со вздохом произносит:
— Бульдог! Боже мой, судьба этого безобразного пса будет вечным пятном на моей совести.
— Это почему же?
— До инцидента с Гауптманом и нотариусом господин Табаков, предвидя возможность плохого поворота событий, поручил мне определить Черча в пансионат для собак. Я аккуратно выполнила это поручение, как аккуратно выполняла все другие. А через несколько дней позвонили из пансионата и сказали, что Черчилль исчез. Бедный песик сбежал, отправившись искать по свету своего хозяина.
— Не мучайтесь, — говорю я. — Собака не нашла своего хозяина, зато ее нашел я.
И рассказываю ей, как нашел Черчилля на лестнице черного хода.
— Если бы вы начали с этого факта, вам не пришлось бы подкупать меня лестью, — замечает Криста.
Замечает, не в силах скрыть того, что, однако, и комплименты сделали свое дело.
— Раз уж мы заговорили о Гауптмане, то скажите, каким образом была организована та встреча? — спрашиваю, решив воспользоваться потеплением атмосферы.
— Не было никакого Гауптмана.
— Я хочу сказать — до встречи с нотариусом.
— Не было никакого нотариуса.
После этого, сбросив с себя все сосульки, дама рассказывает, что вся эта комбинация была порождена гениальным умом шефа, а ее осуществление было поручено верной до гробовой доски Кристе.
— Люди, сыгравшие роли наследника и нотариуса, — хорошие знакомые господина Табакова. Возможно, мне не следует это говорить, но они киллеры старой закалки, уже отошедшие от активной деятельности и в данном случае согласившиеся оказать услугу шефу.
— Значит, экзекуция была спланирована заранее.
— Я бы не стала называть это «экзекуцией». Это было возмездие. Нельзя ударить по лицу такого достойного человека, как Траян, и не заплатить за это.
Интимное «Траян» вырывается у нее помимо ее воли. Женщина смущена этой оплошностью, и я делаю вид, что не замечаю ее.
— Верно, — вспоминаю. — Они позволили себе такую вольность.
— «Вольность»? Ну да, они ведь позволили ее не по отношению к вам…
— По той простой причине, что ни во что меня не ставили. Как однажды изволил выразиться ваш покойный шеф, я, может быть, и состою в игре какой-то мелкой картой, но сам не игрок.
И чтобы оправдаться окончательно, прибавляю:
— И не забывайте: я получил свою пулю.
— Надо было смотреть в оба, — отвечает Криста, явно находясь в курсе всего происшедшего.
Обсуждение вопроса могло бы на этом и закончиться. Но побуждаемый профессиональным любопытством, задаю еще один вопрос:
— Интересно, как вам все это время удавалось поддерживать связь с шефом.
— Ничего интересного. Операция была продумана заранее, когда господин Табаков почувствовал, что сыт по горло набегами ваших бандитов.
— Были и не наши.
— Все они одинаковы. В западню могли попасть и другие, но так получилось, что первыми оказались страховщики. Мелкие детали при осуществлении операции мы уточняли через банки. У Табакова, как и у меня, достаточно тесные связи со служащими банков, и чтобы получать и передавать сообщения, нам достаточно было одного слова или знака.
— Выдающаяся операция, — признаю.
— Это была его лебединая песня.
И, вероятно решив, что чересчур разболталась, она спрашивает:
— У вас есть еще какие-нибудь вопросы?
— В сущности, нет. Вот только есть проблема с нашей общей знакомой — Мартой. Но, надеюсь, что вы сами при личном контакте…
— Личных контактов с ней я не планирую. По крайней мере, в ближайшее время…
— Речь идет о материальной стороне…
— Материальная сторона такова, какой ее определил господин Табаков. Впрочем, сообщите ей, что она стала владелицей большой квартиры. Так что с ее стороны было бы наглостью на что-то жаловаться.
— Спасибо за информацию.
— Нет никакой необходимости меня благодарить. Все определено решением шефа. Квартира числилась за Мартой, чтобы избежать высоких налогов, которые пришлось бы платить, если бы собственником значился он. Вот вам ключи.
Криста берет со стола связку ключей и протягивает ее мне.
— Спасибо. И раз уж речь зашла о завещании, я хотел бы спросить…
— Шеф не оставил завещания.
— Но он выразил мне нечто вроде последней воли…
— Вам? В качестве кого, позвольте спросить?
— Вы, наверное, знаете, что я был его старым другом.
— «Старый друг» — не должность. Насколько мне известно, вы здесь находитесь в своем привычном качестве — в качестве шпиона.
— Не стал бы употреблять именно это слово. Скорее я был прислан для того, чтобы обсудить с Табаковым судьбу его имущества после его смерти.
— О вашей миссии и о ваших длительных попытках зомбировать шефа мне известно все в мельчайших подробностях. Но вам, если вы и в самом деле, как только что сказали, были его старым другом, должно было быть известно, что ваша миссия обречена на провал. Он был абсолютно не внушаем. И если говорить о «последней воле», то, насколько я понимаю, она заключалась в том, чтобы создать фонд его имени ради высокой идеи…
— Понимаю, — киваю. — Не буду больше отнимать у вас время.
— Не хочу быть превратно понятой, — произносит Брунгильда на прощанье. — Я не ставлю вас на одну доску с теми проходимцами, которые вертелись вокруг господина Табакова, желая получить доступ к его деньгам. Я знаю, что вы в вашей миссии руководствовались вполне благородной целью. Но вы сами знаете, что цель цели — рознь.
И мгновение помолчав, словно подыскивая не слишком обидные слова, добавляет:
— Вы сражаетесь за уже погибший мир, герр Боев.
— И как ты будешь жить дальше? — спрашиваю Пешо. — Не собираешься возвращаться на родину?
— Я не хочу возвращаться, товарищ начальник. Я уже говорил.
Разговор происходит в «опеле», где мы сидим в ожидании Марты. Едва услышав радостную новость о квартире, она настояла на том, чтобы мы привезли ее сюда. Она сказала, что хочет обстоятельно осмотреть квартиру уже в новом качестве — в качестве владелицы. Радостное оживление достигает кульминации, когда мы открываем потайную комнатку, а затем и сейф. Я запомнил комбинацию шифра, хотя в тот момент прикидывался рассеянным. Открыв сейф, тактично оставляю Марту в одиночестве — оценить свое наследство — и спускаюсь вниз к Пешо.
— А теперь, когда нет шефа, что ты будешь делать? — спрашиваю парня.
— У меня теперь новый шеф.
И поясняет:
— Криста. Немного вспыльчива для командира, но, в общем, характер у нее не злой. Вы ведь знаете, товарищ начальник, что у каждой женщины есть свое слабое место.
— Ну, раз ты постиг эту истину, я за тебя спокоен.
В этот момент появляется Марта. Вопреки моим ожиданиям — с пустыми руками.
— Я решила ничего не забирать. Здесь надежнее.
— Ты сообразительная, — признаю. — Я не гожусь в охранники. Особенно после того, как эти ребята подшутили надо мной.
— Я их не боюсь, — отвечает она. — Они уже испарились. Боюсь только, что и ты испаришься.
Телефонный разговор с Карлом Вебером вселяет надежду. Журналист проявляет горячий интерес к материалу, о котором я ему намекаю, и соглашается, что будет лучше, если наша встреча состоится не в редакции. В тот же вечер мы встречаемся с журналистом в его квартире.
Квартирка находится на мансардном этаже, но обставлена не без кокетства. На всем лежит печать педантичного внимания старого холостяка, желающего видеть свое гнездышко для свиданий с молоденькими сослуживицами уютным.
— Я не поклонник сослуживиц, — отрицательно качает головой Вебер в ответ на мою грубую шутку, которую позволяю себе только ради того, чтобы проверить его реакцию. — Вы человек более зрелый и, вероятно, более опытный, но лично я нахожу умных женщин либо непривлекательными, либо самовлюбленными.
Садимся — он на диван, я в кресло, обитое тканью веселой расцветки. Хозяин методично набивает трубку; эта вонючая трубка с вонючим же табаком — его единственная вредная привычка, которую я замечаю у него. Раскуривая трубку, он, как пыхтящий паровоз, несколько раз втягивает — выдыхает дым и, наконец, спрашивает:
— Что интересного вы принесли?
— Думаю, материал действительно интересный — как основа для дальнейшего использования.
— В таком случае сварим себе по чашке хорошего кофе.
Три часа спустя в комнате стоит такой дым, что время от времени мы попеременно вглядываемся сквозь него, желая убедиться, на месте ли все еще собеседник. Позади уже пять или шесть больших чашек кофе, а также три или четыре графинчика яблочного сока. Что же касается количества произнесенных слов, то оно не поддается подсчету.
