— Десять дней назад явился с повинной заброшенный к нам под кличкой «Дик» Вячеслав Леонозов. Он во всем признался, указал явку и местонахождение тайника. Биография Леонозова не очень оригинальна: девятнадцатилетним парнем в сорок втором году в числе других «восточных рабочих» гитлеровцы вывезли его из Рудни в Германию. Первое время Леонозов работал на фольварке под Бишофсгеймом у хозяина Шримгаузена. В начале сорок четвертого года его перевели в Бельгию под Шарлеруа, где он работал в шахте компании «Коккериль». В конце сорок пятого года он пытался вернуться на родину, но, сбитый с толку антисоветской пропагандой, остался в Бельгии. В пятьдесят восьмом году под угрозой увольнения и безработицы Леонозов был вовлечен в так называемый «Союз борьбы за освобождение народов России» (СБОНР), которым, по существу, руководил «Американский комитет освобождения от большевизма». Затем небезызвестный нам господин Пейдж направил Леонозова в специальную школу в Бад-Висзее, из этой школы его для повышения квалификации перевели в Рагенсберг. Дальнейшая судьба Леонозова, получившего кличку «Дик», такова: четыре с половиной месяца назад его и агента, по кличке «Макс», перебросили через советскую границу. На советской территории их пути разошлись, им были даны разные задания и различные явки. Рацию Леонозова мы запеленговали уже через два дня. С тех пор вся его «деятельность» была у нас под контролем. Да он, собственно говоря, ничего и не делал, ездил по стране, присматривался к жизни людей и удивлялся тому, что все то, что ему рассказывали в Рагенсбурге о его родине, было совершенно не похоже на действительность. Он даже побывал в Рудне, ходил по улицам родного города. Его попутчика мы разыскиваем, а по словесному портрету «Макс» очень похож на человека, изображенного на этой фотографии. — Лозовой положил перед полковником снимок «Жаркова».
— Где сейчас находится Леонозов? — заинтересовался Каширин.
— Мы помогли ему устроиться на заводе «Металлоштамп». Он работает слесарем седьмого разряда и живет в общежитии на Седьмой Парковой улице.
— Большое спасибо, Захар Петрович, за сведения. Но хотелось бы повидать Леонозова.
— Леонозов работает в ночную смену. Я сейчас дам задание привести его к вам, — сказал Лозовой и вышел из кабинета.
Раздался резкий телефонный звонок. Каширин взял трубку.
— Товарищ полковник! Здравствуйте. Говорит полковник Мосолов, — услышал он. — Тут ко мне один товарищ пришел, думаю, что не по адресу. Делом корреспондентки «Вуа увриер», если не ошибаюсь, занимаетесь вы?
— Да, это дело находится у меня, — ответил Каширин.
— В таком случае, если разрешите, я этого товарища направлю к вам.
— Да, пожалуйста.
Спустя несколько минут в кабинет вошел высокий блондин, на вид лет тридцати, в хорошо сшитом костюме и ярком галстуке. Он пожал протянутую ему руку и представился:
— Алешин. Иван Григорьевич. — У него была хорошая подкупающая улыбка, с ямочками на щеках.
Алешин сел в кресло и взял со стола тяжелый металлический пресс для бумаги — пограничный столб с государственным гербом, — тонкая чугунная отливка каслинских[17] мастеров. Повертев пресс в руках, он осторожно поставил его на стол и сказал:
— Человек я не завистливый, а вот такому мастерству всегда завидую. Ха-арошая работа, я вам доложу!
— Этой зависти стыдиться нечего, — заметил полковник и спросил: — Что же вас, Иван Григорьевич, привело ко мне?
— Тут, я доложу вам, товарищ полковник, дело такое, как говорят, без пол-литра не разберешься. Токарь я, работаю на автозаводе имени Лихачева. К Первому мая этого года я закончил производственный план года, — рассказывал Алешин, — дирекция завода премировала меня туристской путевкой вокруг Европы. Выехали мы из Одессы на теплоходе. Я не буду рассказывать вам все наше путешествие, интересного я повидал много, всего не расскажешь. И хотя для каждого человека нет страны лучше его родины, все же есть чему и у них поучиться нашему брату, и советского опыту им позаимствовать тоже не помешает. Я им там, в Риме, показал класс на токарно-фрезерном, так они меня (большая неловкость получилась!), вроде как у нас Козловского, по всему заводу на руках несли. Вы меня извините, товарищ полковник, я немного отвлекся, перехожу к делу.
— Вы очень интересные вещи рассказываете, Иван Григорьевич, — поддержал его полковник.
— В Париже, — продолжал Алешин, — захотели мы побывать на кладбище Пер-Лашез. Там есть Стена коммунаров, да вы, товарищ полковник, наверное, знаете, на этой стене барельеф мастером Моро-Вотье сделан. Нашу просьбу уважили. Купили мы большой венок из живых роз и поехали. Действительно, доложу я вам, место величественное, и как-то, знаете, волнение охватывает, когда стоишь подле этого памятника. Положили мы около стены венок, сняли шляпы, и, хотя не сговаривались, все стоим молча. В это время вижу я, загорелый мужчина в блузе, с руками рабочего человека, из французов, ходит возле нас и пытливо в глаза заглядывает. Потом чувствую, кто-то мне в руку сует небольшой конверт. Я, не поворачиваясь, конверт положил в карман, только глаза в сторону повел и вижу — это он, рабочий в блузе. Незаметно он кивнул и сжал кулак, а потом глазами показывает — там полицейский стоит, по-ихнему «ажан», и на этого французского парня смотрит, как кот на сливки. В гостиницу мы вернулись поздно. Конверт я вскрыл, вижу — два письма, оба по-французски написаны. Я с товарищами посоветовался и решил эти письма переводчице не показывать. Вернулись мы из путешествия три дня назад. У нас на заводе библиотека, есть иностранный отдел, там больше техническую литературу переводят, но все же по моей просьбе письмо перевели. Секретарь партийного комитета посоветовал мне к вам обратиться. — Алешин положил на стол оригиналы и переводы писем.
Просмотрев письма, полковник пожал Алешину руку.
— Вы правильно сделали, что обратились к нам. Точно по адресу. Я вас, Иван Григорьевич, не очень затрудню, если попрошу написать все то, что вы мне сейчас рассказали?
— Писать я, конечно, не мастер, но как сумею… — улыбаясь, сказал Алешин.
— Вот вам бумага. Садитесь за этот столик. Ручка у вас есть? Очень хорошо. Разумеется, ваше пребывание в Риме и других городах Европы интересно само по себе, но… В данном случае все это можно опустить, — говорил Каширин, усаживая Алешина за отдельный столик в углу кабинета.
Алешин извлек автоматическую ручку, а полковник занялся письмами, доставленными ему таким необычным способом.
Первое, написанное мелким почерком с косым левым наклоном, было письмо от Анри Гоше:
«Пять дней назад в двенадцать часов дня на дороге Ньел — Орадур, — писал Гоше, — была убита выстрелом в затылок патриотка Франции Маргарита Арно.
За несколько дней до смерти Арно я получил от нее два письма и одну телеграмму. Из первого письма, беспорядочного, полного тревоги, можно было заключить, что в жизни Арно происходят какие-то значительные события. Она писала:
…Меня окружают ложь и предательство. Идеалы, во имя которых мы боролись в сорок четвертом году, растоптаны с безжалостным расчетом и хладнокровным цинизмом. Подобно человеку, с глаз которого упала повязка, я увидела себя на краю пропасти. Мне все здесь ненавистно, все — виноградные гроздья, воздух и главное — люди, меня окружающие!.. Мне душно, Анри! Я хочу на Родину! Я должна бороться вместе с вами, плечом к плечу!
Через три дня я получил второе письмо, адресованное вам, в Советскую Россию. В краткой приписке Маргарита просила меня сделать все возможное, чтобы это письмо было доставлено адресату.
Прошло еще несколько дней, и я получил телеграмму из Авудрэ, Маргарита назначила мне свидание подле могилы Этьена Виллара на дороге Ньел — Орадур. Я понял, что она перешла границу.
Точно в назначенное время я приближался к старому каштану, где был похоронен Этьен Виллар, когда услышал странный звук, похожий на хлопок пробки.
Охваченный внезапным чувством тревоги, я бросился бежать, хотя до этого, волнуясь, умышленно не торопился к месту свидания. Маргарита Арно лежала лицом вниз на могильном холме Виллара. Кровь еще не запеклась и сочилась из ранки на затылке. Я прислушался и, уловив удаляющиеся шаги в сторону реки, бросился по следам убийцы. Я слышал его хриплое, свистящее дыхание. Не останавливаясь, он дважды стрелял в меня, но рука его дрожала… Я видел его лысый череп с прилипшими прядями волос; я уже настигал его, когда он вскочил в проезжавшее такси.
Я вернулся к старому каштану, вынул из ее сжатых пальцев блокнот. На первой странице был эпиграф, не знаю, кому он принадлежит: „ЛУЧШЕ УМЕРЕТЬ СТОЯ, ЧЕМ ЖИТЬ НА КОЛЕНЯХ“. На второй странице стихи, обращенные к народу Франции.
Голос Маргариты Арно будет услышан — я передал ее блокнот в редакцию „Юманите“.
