— Разумеется.
— Я прибежал слишком поздно, зато Хаблер был на месте вовремя. Ясно, никто и не собирался продавать информацию. Это была ловушка: приди я туда в срок и в одиночку, так получил бы ледяное острие в грудь.
Судя по его рассказу, так оно и случилось бы, можно не сомневаться. Если сказанное Верном правда, тогда значит…
— За тобой беда по пятам бродит, — предупредила она его.
— Это точно, — согласился он. — За мною всюду следят, куда б ни пошел. Вчера ночью еду через Рокк-Крик-парк, так один чудак решил меня спихнуть с дороги. Во всяком случае, попытался. Тыркнулся, не получилось — и дал стрекача. Думаю, телефон у брата на квартире прослушивается, а мой нью-йоркский редактор уведомил меня, что ему звонили из некоего агентства по трудоустройству для проверки сведений, приложенных к моему заявлению о приеме на работу в другой журнал. Я не подавал заявления о приеме на работу в другой журнал. И никакое агентство по трудоустройству не имеет законного права проверять сведения обо мне. Эти ребята ни перед чем не остановятся!
— Что ты намерен делать? — спросила она.
— Прежде всего не сидеть на месте. Во-вторых, собираюсь стать последователем философии моего нью-йоркского приятеля психолога: изложить все, что мне известно, на бумаге и устроить так, чтоб это как можно скорее попало в надежные руки. Смысла нет убивать тех, кто выжал из себя все, что знал.
Кэйхилл опустила взгляд на тяжелый пакет.
— Зачем ты даешь мне это?
— Затем, что не хочу, чтоб он оказался в других руках, если со мной что-то случится.
— Но, Верн, почему мне? Ко всему, что имеет ко мне отношение, ты, кажется, преисполнен недоверия. Я думала, что окажусь последним человеком, кому ты отдал бы это.
Он усмехнулся, перегнулся через столик и взял ее за руку.
— Помнишь, что я написал в дневнике, Коллетт?
— Конечно, — произнесла, как выдохнула, она. — Помню. Я та самая девушка на всем белом свете, которая никогда не продаст.
— Я до сих пор чувствую то же самое, Коллетт. И знаешь, что еще я чувствую?
Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Что?
— Я влюблен в тебя.
— Не говори так, Верн. — Она покачала головой. — Ты не знаешь меня.
— Думаю, что знаю, оттого и принес это тебе. Хочу, чтобы ты обратила на это внимание, Коллетт, — сказал он, постучав кончиком пальца по пакету. — Хочу, чтобы ты прочла и указала на все прорехи.
Кэйхилл толкнула пакет так, что он полетел через весь стол обратно к Уитли.
— Нет, мне такая ответственность ни к чему. Ничем не могу тебе помочь.
Лицо Верна, уже расслабленное и успокоенное, теперь напряглось и ожесточилось. Под стать лицу был и голос:
— Я полагал, что, становясь адвокатом, ты какие-никакие клятвы давала, так, глупости всякие, вроде правосудия, справедливости и исправления неправоты. Я полагал, что тебе не все равно, когда страдают невинные люди. По крайней мере такой ты когда-то была. Что ж это было, Коллетт, грезы романтичной школьницы, которые при первом же столкновении с реальным миром оказались спущены в унитаз?
Слова его задели ее, наполнили душу болью и гневом. Поддайся она боли — зарыдала бы. Не поддалась: гнев подавил все.
— Я не нуждаюсь в твоих, Верн Уитли, проповедях об идеалах. Все, что я от тебя услышала, не больше чем журналистская возвышенная трепотня. Сидишь тут, лекции мне читаешь про правду с кривдой да про то, почему всяк должен в твои сани садиться и свое собственное правительство продавать. А может, есть правота в том, что существует такая организация, как ЦРУ. Может, есть и злоупотребления. Может, противник тем же занимается, только еще хуже. Может быть, интересы национальной обороны действительно затрагиваются, и это не просто лозунг. Может, в этом мире происходят вещи, о каких ни ты, ни я понятия не имеем, не в силах даже начать постигать всю значимость их для других людей — людей, лишенных привилегий, какие нам дарованы в свободном обществе.
Салат из баклажанов остался нетронутым. Теперь официант подал фаршированные листья и муссаку. Едва официант отошел, Коллетт сказала Верну:
— Я ухожу.
Уитли схватил ее за руку.
— Пожалуйста, не делай этого, Коллетт, — искренне молил он ее. — О’кей, каждый из нас толкнул свою речугу. Теперь давай поговорим как два взрослых человека и сообразим, что нам правильнее всего предпринять обоим.
— Я уже сообразила, — сказала она, вырывая руку.
— Послушай, Коллетт, извини, я был невоздержан на язык. Не хотел, но порой меня заносит. Есть в натуре что-то от зверя, наверное. Если шпионам свойственно растапливать льды предубеждений, то и журналистам тоже нужны друзья. — Он рассмеялся. — Я считал, что в целом свете у меня один друг. Ты.
Она плюхнулась обратно в кресло, уставилась на пакет и болезненно ощутила то самое чувство, которым так часто терзалась в последнее время: чувство, что она делается все более и более бесчестной. Ей ничего не стоило встать в позу, сидя тут, за столом, только ведь больше всего на свете ей хотелось забрать пакет со всем его содержимым. Страстно хотелось прочесть это. Может, там сыщутся подкрепленные фактами объяснения событий, которые повергли ее в такое смятение.
Кэйхилл подчеркнуто смягчила тон, говоря:
— Верн, может, ты и прав. Ты тоже извини меня. Просто мне… я не хочу — в одиночку — брать на себя ответственность за этот пакет.
— Отлично, — заметил он. — Давай разделим ответственность. Ночуй сегодня у меня.
— Где?
— Я снял номер в отельчике там, на Фогги-Боттом, за углом от «Уотергэйт». «Аллен Ли» называется. Знаешь такой?
— Да, друзья, когда-то навещавшие меня в колледже, там останавливались.
— Я решил, что отель вполне затрапезен и меня в нем не станут разыскивать, хотя это, наверное, и наивно. Записался я под вымышленным именем. Джо Блэк. Как псевдоним?
— Не слишком оригинален, — сказала она, а сама подумала, что не стоило бы ей регистрироваться в «Уотергэйт» под собственным именем. Впрочем, поздно об этом беспокоиться.
— Верн, думаю, мне лучше сейчас уйти, нам обоим есть что обдумать на досуге. — Он попробовал возражать, но она, схватив его за руку, сказала без затей: — Пожалуйста. Мне нужно время, чтобы усвоить то, о чем ты рассказал. Использую его, чтобы прочесть твою статью и книгу. О’кей? Завтра увидимся. Я обещаю.
Уныние было написано у Верна на лице, однако он не возражал.
Подтолкнул пакет обратно к ней. Кэйхилл взглянула на него, взяла в руки и прижала к груди.
— Завтра позвоню тебе в «Аллен Ли». Скажем, часа в четыре дня, идет?
— Так тому и быть, полагаю. Я тебе позвонить не могу. Даже не знаю, где ты остановилась.
— И так придется до завтра оставить.
Верн с напускной веселостью вежливо спросил:
— Уверена, что не хочешь попробовать? Еда вкусная.
— Мне то же самое таксист говорил. Сказал, что это «кароши грецкий» ресторан. — Кэйхилл улыбнулась. — Я не поклонница греческой кухни, все ж спасибо за приглашение. — Заметив, что лицо Верна снова помрачнело, она нагнулась, поцеловала его в щеку, шепнула на ухо: — Пожалуйста, Верн. Мне о многом нужно подумать, и лучше всего сделать это наедине с собой. — Выпрямилась, поняв, что больше сказать нечего, и быстро вышла из ресторана.
Из подъехавшего такси высадилась пара. Кэйхилл села в машину.
— Ну?
— Мне нужно к… — Она едва не попросила водителя отвезти ее к доктору Джейсону Толкеру на Фогги-Боттом.
Как глупо! Так же, как называть какой-нибудь заштатный ресторанишко, рассчитывая, что таксист знает, где это.
Она тщательно выговорила адрес Толкера.
В клинике Толкера горел свет. Вот и хорошо, подумала Кэйхилл, расплачиваясь с таксистом. Заранее предупреждать о своем приезде она не хотела: не окажись доктор здесь, отправилась бы к нему домой. Где-нибудь да отыскала бы.
Позвонила. В домофоне раздался его голос:
— Кто это?
— Коллетт. Коллетт Кэйхилл.
— А-а. Да. Сейчас я очень занят. Не могли бы вы заглянуть попозже? — Коллетт не ответила. — Что, случай неотложный?
Она улыбнулась, догадываясь, что он спрашивает ради того (или той), кто с ним рядом. Надавила кнопку «Говорите»:
— Да, случай неотложный, доктор.
— Понимаю. Что ж, заходите, пожалуйста, и обождите меня в приемной. Придется потерпеть несколько минут, пока я вас приму.
— Вот и прекрасно, доктор. Благодарю вас.
Послышалось жужжание. Коллетт повернула ручку и приоткрыла дверь. Прежде чем войти, провела ладонью по карману плаща: под пальцами обозначилась ставшая привычной форма револьверчика. Глубокий вдох вновь наполнил ее утраченной было решимостью.
Войдя в приемную, осмотрелась. От двух настольных ламп лился слабый, мягкий свет Полоска света под дверью в кабинет и приглушенные голоса говорили, что там по крайней мере двое. Кэйхилл подступила поближе и прислушалась: расслышала его голос, потом другой, женский. Разобрать можно было лишь отдельные слова: «Ничем не могу… Ненавижу тебя… Успокойся, не то…»
