— И неужели ты побежал в английское посольство… конечно, не дома, а где–нибудь за рубежом?
— Зачем же так грубо? Я никогда не пошел бы добровольно. Меня прихватили на компромате, прихватили простенько, но крепко. Неужели тебе это так интересно?
— Ты рассказывай и поменьше задавай вопросов!
— За границу, как тебе известно, я выезжал довольно часто, но валюты постоянно не хватало, ты же знаешь наши мизерные командировочные… Приходилось вывозить кое–что на продажу, пользуясь диппаспортом: картины, антиквариат… Познакомился я в Париже с одним старичком и через него сбывал товар. Только не смотри на меня испепеляющим взглядом, как солдат на вошь, я обыкновенный человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Я люблю красивые вещи… а что можно купить у нас?
— Как же они тебя взяли? Выследили? Неужели ты не проверялся перед встречами с этим старичком? — уже дурачился я.
— Конечно, проверялся. Просто старичок оказался старым английским агентом, еще со времен Сопротивления. Британцы быстро подключились к делу, все задокументировали… Дальше тебе должно быть ясно. Что мне оставалось делать, старик? — Он сказал это так просто и задушевно, словно мы сидели в баре недалеко от памятника Внуку Арапа Петра Великого, сидели и балакали, помешивая пиво соленой соломкой.
— Не соглашаться! — сказал я и даже застыдился своей непроходимой прямолинейности. Легко сказать «не соглашайся», а что дальше? А дальше англичане доводят все материалы до сведения настоятелей Монастыря, и забирают Челюсть добрые молодцы в «черный ворон», и увозят далеко–далеко, ни в сказке сказать, ни пером описать.
Он посмотрел на меня с интересом и промолчал, деликатный человек, привыкший к глупости, наслышался он ее вдоволь под куполами соборов.
— Выходит, англичане все это время знали и обо мне, и о Генри, и о других агентах? Значит, они знали и о «Бемоли»? — Тут я почувствовал наконец настоящую обиду и начал медленно закипать, заработал омертвевший мотор.
— Сколько лет ты работаешь в разведке, Алик?— улыбнулся он.— Какой же умный агент выкладывает своему хозяину все? Кое–что я, конечно, передавал, но большую часть утаивал. Иначе бы я давно сгорел! Будто ты не знаешь, что такое бюрократия в любой разведке! Что им агент? Всего лишь винтик в большой карьере. Агентов любая служба эксплуатирует как рабов, сжигает, спаливает до конца! Зачем мне было рассказывать о тебе и «Бемоли»?! Чтобы они тебя посадили? И снова подозрение на меня, а разве мало тех провалов? Нет, я ничего им не говорил, честное слово!
Тут беседа двух друзей была прервана драматическим выходом Кэти, бледной, как леди Макбет в ночь убийства, в распахнутой меховой куртке и ботфортах. Очень напоминала она рассвирепевшую фурию, с такой неподдельной яростью я сталкивался лишь раз в жизни, когда сфотографировал в Амстердаме проститутку, сидящую за витриной и зазывающую клиентов улыбкой, сделал это на память,— кто знал, что они этого терпеть не могут? — так профурсетка вылетела из своей норы и погналась за мною по улице, как собака за драным котом, призывая на помощь полицию и требуя засветить пленку, благо ноги Алекса на короткой дистанции никогда не подводили.
— Теперь я все поняла! — орала прозревшая Кэти (лицо ее в гневе стало просто прекрасным).— Вы говорили по–мекленбургски! Вы оба вражеские шпионы! Я вызвала по радио полицию, она с вами разберется! А ты…— это уже относилось персонально к блестящему Алексу,— ты… самый последний негодяй, ты… (дальше следовал довольно богатый арсенал слов, свидетельствующий о том, что дочки полковников не теряют времени даром в парикмахерских на Бонд–стритах и набираются знаний в народе).
— Что с тобой, милая? — попытался я мирно уладить конфликт.— Успокойся, Римма! — Непростительный кикс, даже в форс–мажорных обстоятельствах, когда думаешь об одном и том же.
Карие глаза округлились от гнева, и она бросилась на меня, как разъяренная тигрица, на миг мне показалось, что она даже порыжела и превратилась в Римму.
Я одним приемом завернул ей руку за спину, впихнул в спальню (спаленку) и запер дверь на ключ, не выпуская из рук «беретты». Некоторое время она колотила по дереву своими ласковыми кулачками, но потом умолкла — всему имеется конец, все течет, все меняется, количество превращается в качество, а остальные законы диалектики я так и не усвоил.
— Слушай меня внимательно, старик! — сказал он.— Будь благоразумен и не поддавайся эмоциям. Из–за чего сыр–бор? Неужели мы не сможем поладить? Операция прошла успешно, предатель схвачен, все о'кей!
— Ты предлагаешь мне работать на англичан? — У меня даже горло перехватило от его наглости.
— Что я, дурак? Давай думать о самих себе, найдем компромисс. Англичане даже не знают, что я здесь нахожусь. Конечно, я им кое–что передавал, но и дурил достаточно. Мы вернемся домой, и я порву с ними. Хватит! Любой агент рано или поздно проваливается, таков закон разведки, и следует вовремя остановиться.
Он не знал, что я оглушил Хилсмена, и рассуждал просто: дурында Алекс грузит Юджина на корабль, возвращается в Лондон, все шито–крыто, все абсолютно при своих.
— Какой тебе смысл возвращаться домой? Уж лучше дождаться полиции… здесь тебе моментально дадут политическое убежище, осыпят наградами, обласкают…— Я напускал дым, играл с ним.
— Что мне тут делать? Работать мальчиком на побегушках? К тому же я люблю свою родину! Твоя воля, конечно, старик, но я хочу вернуться домой!
Не притворялся Челюсть и не лгал, он действительно любил свой Мекленбург, новую дачу на горе святого Николаса прямо у речки, среди сосен и лужаек, усеянных хвоей и шишками, и солнце, проступающее сквозь утреннюю туманную дымку, и пар, плывущий над рекою. И еще любил он медленно и значительно идти по коридорам Монастыря, ему уступали дорогу и неестественно выпрямлялись (они все привыкают к тому, что им уступают дорогу, и однажды на Мосту Кузнецов, когда в него неожиданно врезался мужик с рюкзаком, набитым пустыми бутылками, он обалдел и долго в себя не мог прийти от изумления), и обводить немигающими глазами затихший зал, взойдя на трибуну, и крутить карандаш в президиуме, и мчаться на черном лимузине на красный свет, слегка кивая козыряющим милиционерам, любил он скорость и, когда застревал в «пробках», мрачнел и хмуро разглядывал затурканных женщин с кошелками. Он любил свой Мекленбург, никаких сомнений, что любил…
И тогда я достал из кармана коробочку, переданную мне влюбленным антропосом Генри, и швырнул ему в лицо — оттуда выкатилась и упала на пол запонка с профилем Нефертити, потерянная им у Генри, мой подарок в знак вечной и нерушимой дружбы. Коробочка попала ему в губу, и по боксерскому подбородку потекла струйка крестьянской голубой крови.
— Зачем ты приходил к Генри? — Теперь я уже допрашивал всерьез.
— Я решил лично проверить, что он из себя представляет. Я начал сомневаться в правдивости твоих отчетов, старик… Я решил, что ты гонишь липу. Извини.
— Врешь! Ты сказал, что я предатель! Ты поручил убрать меня сразу, как я вернусь из Каира!
— Убить тебя? И ты поверил этому старому дураку? Да он давно не ловит мышей! Ты мне совершенно не мешал! Мне нужен был Женя Ландер! Я боялся его, я боялся его разоблачений. После того, как он сбежал из Мекленбурга, я уже не мог его достать. Мне нужно было вытянуть его в Лондон, привязать к тебе, к «Бемоли»! Я это сделал. Я и не собирался тебя убирать!
Так он и признается, не такой дурак. Очевидно, я случайно чуть не попал под машину Генри, любил старик покататься после полуночи на своем драндулете, побаловаться со своим куратором, а днем поразвлекаться стрельбой по предметам, напоминающим кокосовый орех. И даже сегодня утром пришел он с любимой ко мне за благословением, а бельгийский браунинг так мал, что завалялся в рукаве пальто с прошлого века.
— Понятно, что Юджин тебе мешал. Но почему ты не обратился к своим хозяевам? Они бы запросто его убрали… ведь речь шла о твоей безопасности.
Подул ветер, и яхта закачалась на волнах — мы стояли где–то посредине Ла–Манша. Ночь была нежна, в такие ночи лунатики выходят из своих насиженных углов, безумно улыбаясь, бродят по улицам и плывут по каналам в гондолах.
— Я просил англичан, но они категорически отказались. Сослались на свои дурацкие законы, ограничивающие работу спецслужб… на контроль парламента… на низкий авторитет СИС после дела Филби и еще на тысячу причин. Но они дали мне понять, что не будут чинить препятствий, если я сам займусь этим делом. «Достаньте мне адрес Ландера,— просил я,— остальное вас не касается!» И они раскопали адрес Ландера в Каире, и на том им спасибо! Я начал действовать в одиночку… забавно, правда? У тебя нет закурить? — Он волновался.
Я достал из ящика пачку сигар, которыми иногда пробавлялся. Он чиркнул спичкой, закурил и продолжал:
