Я достал из ящика пачку сигар, которыми иногда пробавлялся. Он чиркнул спичкой, закурил и продолжал:
— Во время командировки во Францию я под другим паспортом перебрался в Лондон и там явился к Генри. Конечно, это было рискованно, но что я мог сделать? Наши не хотели ввязываться в поиски Ландера, Бритая Голова и слышать об этом не мог. И вообще мне неудобно было выступать перед Маней с какими–либо планами в отношении Ландера. Предатели — не мой участок работы, ими занимается другой человек, и моя инициатива могла показаться подозрительной другим заместителям Мани и ему лично. Другое дело, если Ландер всплывает в Лондоне, которым я непосредственно занимаюсь. И тем более в тандеме с тобой и всей «Бемолью». Понял, Алик? Итак, я явился к Генри, придав себе некоторые внешние приметы Ландера и оставив его адрес в Каире. Я не сомневался, что он передаст тебе все и штатники заинтересуются делом… Можно, я выпью джина?
Я налил ему чистый джин, следя за тем, чтобы он не выкинул финта. Мозги Генри он запудрил лихо, ничего не скажешь! А я клюнул на Рамона, святая простота, воистину дурак ты, Алекс, старый осел. Хотя он так ловко разыграл испанский акцент и прочее…
— Комбинация прошла на удивление гладко: Генри сообщил тебе, ты — Хилсмену и в Центр, Тут уже инициатива исходила от тебя, и все дело Ландера само собой привязывалось к «Бемоли». Я снова овладел ситуацией и, главное, вытянул Ландера в Лондон. Твоими руками… но другого выхода не было, старик! Дальше все уже проще.
Самое интересное, что поведывал он эту историю совершенно спокойно, будто он и не был Крысой, прогрызшей днище корабля: такая, мол, приключилась история с географией, и вот сидим мы на яхте и обмениваемся мнениями.
— Я не вру. Во всяком случае, я не планировал убивать Ландера, я думал с ним встретиться и перевербовать…
Ха–ха, вывезти, перевербовать, побеседовать, так я и поверю. Знаем мы эти штучки, не лыком шиты: заманить предателя на корабль и там поговорить по душам, авось он и раскается, и согласится, по пути, между прочим, Ландер поскальзывается на мокрой палубе и мгновенно падает за борт… Впрочем, не довез бы его Челюсть до судна, ликвидировал бы по дороге.
— Мы действительно не хотели его вывозить или убирать. Только поговорить, и тут мы ничем не рисковали — ведь его семья оставалась в Мекленбурге,— продолжал он и неожиданно зевнул, заскрипев своей необъятной челюстью, не от желания подремать, а из–за нервности — у меня самого такие штуки бывали.— А зачем ты затянул меня в Кале? Неужели нельзя это было сделать в Брайтоне? — Я стал легко подыгрывать, выполз актеришка на сцену и начал корчить наивные рожи, будто и невдомек мне было, что вместе с Ландером планировал он отправить в лучший мир человека благородной внешности и характера, почитателя доброкачественных лосьонов, чей образ надолго врезался в память жителей Хемстеда.
— «Красная селедка» с ирландцами,— отзевавшись, он вытер рот платком,— убивала сразу двух зайцев. С одной стороны, отвлекала противника от операции с Ландером, с другой стороны — укрепляла твои позиции. Разве не так?
Спасибо, друг, никогда не забуду, и спасибо за «с одной стороны» и за «с другой», знакомым холодком повеяло, чижиковым говорком, ароматами знакомыми дохнуло от монастырских стен. Где сейчас Чижик? Какую цидулу сочиняет и считает ли возможным, целесообразным и необходимым само существование Ла–Манша, в середине которого замерла наша скромная яхта, ожидая полицейский катер (меня — в каталажку, Челюсть же — в карету и на аудиенцию к премьер–министру, повесить орден Подвязки на шею, возвести в титул пэра и захоронить в Вестминстерском аббатстве — этого я перенести не мог, все, что угодно, только не это!). Итак, целесообразно ли пребывание пролива Ла–Манш в составе Северного моря?
— Инициатива вывоза Ландера в Брайтон и Кале целиком принадлежит мне. Центр об этом ничего не знал, он был поглощен операцией с «пивом» и ирландцами. Все разработано мною лично на корабле. Болонья тоже ничего не знал о деле Ландера, он выполнял лишь операцию с ирландцами и служил передаточным звеном. Мои шифровки, естественно, он читать не мог. Беседу с Ландером я предполагал провести лично…
И вдруг влез в одно ухо папаша Уилки и заорал: «О! what a fall was there my countrymen»; а Маня, почему–то в орехово–зуевских трусах, впрыгнул в другое и продолжил: «Then I, and you and all of us fell down whilst bloody treason flourished over us»[96]. «Кровавое предательство!» — повторили они уже дуэтом, оглушая мои смутные мозги.
— А какова роль Бритой Головы? — спросил я, выдув из ушей обоих маньяков.
— Нет никакой роли. Телеграммы, которые Болонья передавал тебе за подписью Бритой Головы, написаны мною… Бритая Голова не имеет к ним никакого отношения. Я знал, что на тебя действует авторитет высшего руководства. Как видишь, я не очень ошибся… Я был убежден, что ты мне поможешь.
Тонкая интуиция, потрясающее доверие к другу, преданность и порядочность, как же может обойтись Дон–Кихот без своего верного Санчо Пансы? Правда, идальго никогда и не замышлял убийства своего слуги… Черт побери, они с Риммой делают одно па, затем другое. Кожаный диван. Чижик мог и уйти в другую комнату. Что дался тебе этот диван? Очень он им нужен, у него наверняка для этих целей консквартира или приятели вроде Юджина. В конце концов по утрам Сергей в школе. Она встречает его в японском кимоно, он надевает мои тапочки, да–да, мои тапочки. Оба смеются от счастья… Он снимает с нее мой подарок… Я, кажется, схожу с ума!
— А какого черта ты направил этого дурака Пасечника к Жаклин? Зачем он попер к ней с подарками? В результате его засекли, а ее уволили…— И снова в глазах обаятельная пара и сцена у фонтана с чуть не прозвучавшим пистолетным хлопком. И лети душа Алекса далеко–далеко, туда, где синеют морские края и шипят сковородки с заблудшими грешниками.
Он искренне расхохотался, будто бы и не мандражил — чертово самообладание было у моего дружка,— раскрыл пасть со своими клыками и превратился в одну огромную челюсть. Прекрасный рот, она, наверное, любила его целовать… языки их сплетались, как поганые змеи…
— Сработал, как говорится, человеческий фактор. Пасечник действительно дурак. Разве ты забыл, что такое наш гражданин за границей? Так что он проявил здоровую инициативу и решил сделать бизнес. Набрал икры и пошел к старой подруге… Никто об этом и не знал. Лишь на следующий день Болонья засек у своего агента валюту, и тот раскололся… Спишем это как брак, как human factor.
Интересно, а как и когда планировалось списать меня, на пароходе или в одном из портов? Ход мой дружок сделал, бесспорно, смелый, дерзости ему не занимать, удар — и один шар в угол, а другой — в середину: вывел штатников и меня на Юджина и озадачил скучающего Генри, осветил последние годы старца свежей идейкой — действительно, что может быть благороднее, чем убийство предателя Алекса?
Какой добрый друг, какой порядочный человек: англичанам не выдал и никак не завалил, наоборот, продвинул по службе перед тем, как пришить,— порядочный человек, патриот, великий гуманист, просто Эразм Роттердамский, помог боевому товарищу, спасибо, дорогой, спасибо!
И все–таки он и Римма — суки. Нормальный человек должен любить кладбища и уважать смерть, нет в этом ничего предосудительного. А они смеялись. Смеялись, а я работал, проверялся до пота, рисковал, верил, честно осуществлял «Бемоль». Боже, сколько сгорело нервных клеток, сколько потрачено времени и сил! А они хохотали. Интересно, в какие моменты? Снова начинается, take it easy, не психуй, Алекс, не нажми случайно на курок «беретты».
— Подумай, старик,— продолжал старый друг.— Самое разумное — возвратиться в Кале и довести операцию до конца. Пока еще есть время. Обещаю тебе, что разорву с англичанами, найду для этого удобный предлог. Или уйду в отставку, а тебя предложу на свое место. Подумай, Алик, ведь жизнь и дружба выше политики, выше разведки, выше всего! Мы выведем тебя из игры… закроем «Бемоль»…
— Я уже выведен из игры… пришлось оглушить «Фреда»…
— Вот как? Это меняет дело. Кстати, Хилсмен на ножах с англичанами, они почти не обмениваются информацией…
Я его и не слушал, суд только начался, а он–то думал, что уже вынесен приговор. Много вариантов сидело в черепе моего дружка и во всех них — продырявленный труп великолепного Алекса[97], и от этой мысли мне стало жарко, и снова накатились на меня волны ярости — плевать мне в конце концов на его предательство, но кто дал ему право распоряжаться моей единственной и бесценной жизнью? Обидно, что она путалась с ним или, не дай Бог, еще и любила серьезно, что обиднее всего, как и эта болтовня насчет кладбищ.
— Ну, а что за дама приходила с тобой к Юджину? — Словно спичку я у него попросил, никаких эмоций.
— Какое это имеет значение? Разные дамы…— И тут он раскололся, и залил его лошадино–аристократическую физиономию яркий румянец.
