Унылая картина унылой смерти одинокого волка… Галич – волк?
Анри заказал было еще рюмку и вдруг заспешил домой: найти кусочек открытки! Выкинуть его! Эта мысль овладела им так, словно, побывав в руке Галича, клочок бумаги мог отравить своей мерзостью все, что лежало рядом с ним; отравить самого Анри!
Припадая на изуродованную ногу, Анри взбежал к себе и сорвал со шкафа чемодан. Но нашел совсем не то, что искал: большую коробку. Палех. Подарок русских. Она до краев полна орденами. Вот выцветшая зеленая лента Военного креста и на ней знаки шестнадцати воздушных побед, воспоминание о шестнадцати сбитых гитлеровских самолетах – шестнадцать пальмовых ветвей. А вот советские ордена: Отечественной войны, Красного Знамени, крошечный золотой барельеф Ленина – знак славы и почета советского солдата. Еще немного, и Анри был бы представлен к советской звезде Героя. Но пушечная очередь "мессера" срезала его "Як".
И тут перед Анри возникло все отвратительное, что он слышал по радио. Так вот за что он сражался, во имя чего десятки раз подставлял грудь под пули фрицев, вот с кем дружил, кого любил, кого считал самыми честными и прямыми людьми на свете, – русских, которые сегодня… Значит, ложью было все, что они говорили, все, в чем клялись, что было написано на их знаменах, под которыми дралась "Лотарингия"?!
Анри кинул ордена в коробку. Крышка защемила зеленую ленту. Она повисла, поблескивая пальмовыми ветками, словно призывала Анри подумать над тем, что он собирался сделать. Он со злобой смял ленту и сунул в коробку. Сейчас же, ни минуты не медля, в советское посольство, швырнуть ордена, заслуженные в стране, которая пошла на преступление! Третья мировая война по милости русских?!
У парка Шомон Анри поймал такси и велел как можно скорее ехать на улицу Гренель. Он сидел, вцепившись в коробку, словно боясь, что кто-то ее отнимет. Если бы шофер видел его лицо, то, может быть, и не завел разговора:
– Слышали, что говорят? Этот малый разоблачил их липу.
– Какая липа? – спросил Анри.
– Да этот Галич кричит на весь мир откуда-то с канала. Выходит, Хойхлер и его шайка врут.
Анри перегнулся к шоферу и заставил его дважды повторить каждое слово. Он жадно слушал то, что было уже на устах всех, кто не спал, кто просыпался от телефонных звонков, от стука соседей, взволнованных возгласов на улице: "Галич опровергает", "Галич – против генералов…", "Галич…", "Галич!.." Это имя было в эфире, на телеграфных листах, в наборных машинах…
Анри велел остановиться у ночного кафе на Ла-Файетт. Люди теснились вокруг радиоприемника, зал гудел от возбужденных голосов. Анри пробился к телефону, и, когда стоявшие рядом услышали его разговор, узнали, что он встречался с Галичем, его сразу тесно окружили. Росла лавина новостей: этот человек видел Галича… Смотрите, этот парень знает Галича!.. Вон тот – приятель Галича!.. Он знает правду про Галича!
Кто-то заглянул в брошенную на стойку коробку Анри. Под Военным крестом блеснул золотой барельеф Ленина. Через минуту какой-то тип бежал к автомату на углу: "Здесь, в кафе, коммунист, сообщник Галича".
Людская волна вынесла Анри из кафе. Два шага до бульвара Пуассоньер. В витринах "Юманите", наверно, уже выставлены транспаранты о том, что происходит в действительности. А тип, что бегал к автомату, следуя за толпой, перебегал от телефона к телефону. Растет толпа. Вспыхивает и растет молва, будто толпу ведет Галич. Перед "Юманите" уже не десятки, не сотни, а тысячи людей. На бульваре тишина: все со вниманием читают бумажную ленту, ползущую в витрине. Значит, это правда: взрыв произошел. Первый ядерный взрыв возможной третьей мировой? И правда, что этот взрыв – провокация генералов УФРА. Значит, Галич не преступник. Он герой. Он не побоялся бороться один на один.
– Браво, Галич!.. Неужели мы не поддержим такого парня! А где этот его человек?.. Где парень Галича?.. Где хромой?!
Но теснину улицы уже заполнял треск мотоциклетов и сигналы полицейских машин. Они двигались сразу с двух сторон: от бульвара Сен-Дени и от бульвара Монмартр. Третий отряд надвигался от улицы Бержер.
Треск несущихся мотоциклетов, вой сирен, цепь полицейских и парашютистов. Выстрел по окну витрины "Юманите", где ползет освещенная лента последних известий. Звон стекла. Остановилась разрезанная пулями лента. Толпа замерла. Застучали подкованные каблуки парашютистов враз, как удар сотни барабанов: рррра!.. Анри прижал локтем коробку с орденами и вышел вперед. Припадая на больную ногу, он пересек пространство, отделявшее толпу от солдат. Он поднял руку, собираясь что-то сказать полицейскому офицеру, но у того за спиной мелькнула фигура типа, перебегавшего с толпой от телефона к телефону. Подпустив Анри к себе на расстояние вытянутой руки, полицейский ударил его по лицу. Ажаны молча, как по команде, бросились на Анри. Его били дубинками, рукоятками пистолетов, ногами. Он один отвечал за то, что кто-то счел его за "человека Галича", другой принял за самого Галича. Полицейские топтали рассыпавшиеся по мостовой ордена Анри. Бронза Военного креста была расплющена тяжелыми каблуками и перестала быть крестом, зеленая лента стала багровой.
Короткая команда. Выстрелы. Анри упал. Какой-то парень крикнул: "За мной!" Началась схватка…
Спасательный буксир назывался "Морской сокол". Капитан Густав Шерфиг не мог сказать о своем "Соколе" ни одного дурного слова. У спасателя "Северного Ллойда" мощные машины, хороший ход, отличная команда.
Капитан Шерфиг сознавал, какую ответственность взял на себя, приняв Лесса с французского рыболовного траулера "Виктор Гюго". Шерфиг торопился уйти от места встречи с "Гюго": отвратительно сверкали за кормой разрывы бомб, которыми преследователи топили "Гюго". Это было шестое судно, уничтоженное самолетами в погоне за Галичем. Людей не спасали. Утонул голландский шкипер де Хеерст со своими тремя сыновьями и невесткой. Несколько жалких обломков на волнах – все, что осталось от "Петуха Хайленда". Погибла восьмитонная яхта "Ундина" с шестью молодыми спортсменами; два норвежских моторно-парусных бота "Кнуд Йенсен" и "Консул Иогансен". Четырнадцать рыбаков "Гюго" не побоялись угроз Хойхлера и дали Лессу возможность еще раз крикнуть миру правду о "Летающей рыбе", о Мути, об Арно, о Хенсхене.
Шерфиг смотрел на Лесса. Не открывая глаз, тот спросил:
– Как дела с радио, капитан? Попробуем еще разок передать!
– Сейчас пришлю к вам маркони, – ответил Шерфиг и загремел сапогами по стальному трапу.
Встретивший его наверху вахтенный помощник движением головы показал на самолеты:
– Они требуют прекратить передачи и сдать спасенного.
– Курс девяносто. Полные обороты! – спокойно ответил Шерфиг и приказал боцману собрать людей на баке.
Это был первый митинг на палубе "Морского сокола" за всю историю спасательной службы "Ллойда": капитан спрашивал команду, что делать.
Кое-кто из "стариков", кого на берегу ждали семьи, стоял потупившись. Но под взглядами остальных никто не отказался идти на восток и, если не встретится судна, которому можно будет передать пассажира, попытаться самим доставить его в Данию.
Все, что было металлического на палубе, звенело от вибраций. Бурун под форштевнем стоял до самых клюзов. В эфир пошла новая передача Лесса.
***
– Есть новости, – сказал оберст Цвейгель, проглядывая радиограмму, – спасательный буксир "Северного Ллойда" не пожелал сдать Галича нашим самолетам.
Хойхлер поморщился.
– Опять вы с этим Галичем!
– Очень забавно, – усмехнулся Цвейгель, – а впрочем, может быть, и не так уж забавно: спасательный буксир "Морской сокол" с Галичем на борту полным ходом…
– Осточертел мне этот Галич, – перебил его Хойхлер. – Пусть топят этого болвана.
– А опровержение Галича? – не без ехидства спросил Цвейгель.
– К черту опровержения!
– Если мы не получим Галича и не заставим говорить… – В голосе Цвейгеля послышалась почти угроза. – Его могут выловить…
Хойхлер нетерпеливо перебил:
– Наши союзнички с того берега океана?.. Пусть ловят!
– А вы уверены, что они не используют его против нас же?
Хойхлер опешил:
– Они?!
– Почему бы и нет?
– Тогда топите Галича! Не нам – так никому. – Хойхлер отер вспотевший лоб и шагнул к двери.
– Я к Тигерстедту.
Цвейгель посмотрел на него с удивлением:
– Вы не знаете?
– Что еще?
– Он болен.
***
Страшно для воздушного гимнаста во время исполнения полета без сетки подумать, что он не поймает трапецию. Опоздал партнер или сам гимнаст совершил неверный бросок – все равно; впереди может не оказаться трапеции, его руки вместо перекладины схватят пустоту и… Появись такая мысль – конец. А именно нечто подобное испытывал генерал Хойхлер. Все было продумано, отрегулировано, проверено, прорепетировано, и… партнер не толкнул трапецию навстречу гимнасту. Генерал Тигерстедт заявил, что подчиненные ему второе и четвертое стратегические авиационные командования УФРА еще не готовы к тому, чтобы проникнуть в глубокий советский тыл, где должен быть нанесен первый удар.
