– Цвейгель… – голос Хойхлера звучал непривычно мягко. В нем слышалась даже грусть. – Прошу вас: зайдите ко мне.
Когда оберст вошел, Хойхлер шагнул ему навстречу, и голос его звучал торжественно:
– Цвейгель!.. Совершенно экстренные обстоятельства принуждают меня к отъезду. Но я не мог отказать себе в удовольствии поздравить вас, – Хойхлер протянул Цвейгелю пару генеральских погон. – Они не очень новые, Цвейгель, но это только придаст им лишний вес на таких достойных плечах, как ваши. – Хойхлер сколупнул с погона две звезды, оставил одну. Когда он делал то же со вторым погоном, костяной нож для разрезания бумаги сломался. На погоне оставались еще две звезды. Хойхлер пошарил глазами по столу и, не найдя ничего, чем можно было бы сорвать вторую звезду, приложил двухзвездный погон как есть, с двумя звездами, к первому. Передавая их оберсту, улыбнулся: – Хорошее предзнаменование, мой дорогой Цвейгель: скоро здесь появится вторая звезда. А пока снимите ее сами, про запас. Поздравляю вас, мой дорогой генерал. Мы с вами вместе страдали здесь во имя великой миссии. Завтра в это же время, а может быть и раньше, вы последуете за мной. Вы получите мою директиву из-за Пиренеев. Мы не сдаемся. Мы только отступаем. Совсем ненадолго.
Цвейгель покачал головой.
– Чтобы повесить меня здесь, толпе не нужно много времени, – мрачно пробормотал Цвейгель.
– Но-но! Не каркайте, Цвейгель. До революции тут еще далеко. Вы никогда не были оптимистом, но на этот раз слушайте меня: еще немного усилий, и мы будем со щитом. Используйте эти несколько часов без меня, чтобы разобраться здесь в нашем архиве. Все эти тигерстедты в конце концов такие же отвратительные торгаши, как и их хозяева; за доллар они готовы предать родного отца, а не только нас с вами: жадны, трусливы и подлы!
Цвейгель усмехнулся.
– Положитесь на меня, экселенц: кто бы ни стал тут хозяином, они не получат ни одной строки, которая помогла бы отправить меня на виселицу.
Хойхлер нахмурился.
– Вы чересчур далеко смотрите, дорогой генерал Цвейгель. От этого у вас искажение перспективы.
– Это все же лучше, чем не видеть у себя под носом, дорогой генерал Хойхлер. В известном возрасте дальнозоркость…
Хойхлеру не понравилась фамильярность, но все же его голос прозвучал совсем весело, когда он воскликнул:
– Руку солдата! Если кому-нибудь и предстоит болтаться на виселице, то, во всяком случае, не нам с вами. Моя шея еще не чешется, уверяю вас. Не будьте же пессимистом и вы, мой милый Цвейгель! Руку!
СЕДЬМОЙ КРУГ
Парк оторвал взгляд от окна и перешел к столу. Может быть, он улыбался. А может быть, морщины навсегда легли на его лицо так, что выражение стало похоже на улыбку. Стоило всмотреться в глаза Парка. Говорили, будто они меняют цвет в зависимости от того, что он думает. Парк не принадлежал к числу людей, легко подавляемых чужим авторитетом. Его известный публике принцип гласил: все свершается по воле всевышнего. Они были всегда заодно – он и бог: он за бога, бог за него. Но было бы глупее глупого ссылаться на отца небесного, имея дело с безбожниками, какие усядутся за стол предстоящей конференции в Женеве. О господи, в который раз Парк летит в этот город мира! Можно наверняка сказать, что на этот раз бог перестанет быть там силой. Впрочем, в разговоре с русскими "позиция силы" давно перестала быть хорошим креслом. Это доказано всем, что случилось. Беда, к сожалению, в том, что на этот раз история не предоставила Парку возможности выбирать время сражения: он должен быть в Женеве за столом конференции, когда этого захотят русские. А как опасно дать противнику выбрать время битвы! Притом решающей битвы. А что будет, если вместо победы Парк вернется с поражением? Из вероятного кандидата для восхождения на вершину Золотой Горы он станет главной мишенью для нападения. И что закрывать глаза: за стульями противников будут стоять миллиарды людей, а кто будет стоять за ним? Только миллиарды сребреников. И как некстати все завязалось в один узел с судьбою Лесса Галича! Досадно, что именно ему, Парку, поручено ее решать. В свое время Парк любил этого малого. И черт же дернул его теперь… Нортон предложил уничтожить Галича, если тот не даст опровержения… Уничтожить?! Как же он не понимает, что любой документ, какой предъявят человечеству, нужно дать не только от имени Галича, а положить на стол рукою живого Галича? Да еще чтобы сам Галич заявил при этом: все сработано в его полном сознании, без всякого давления, без подделок и подкупов им самим, Леславом Галичем. Только так! Все другое не годится.
Парк посмотрел на вошедшего Нортона. Боже мой, как он его ненавидит: ненавидит его лошадиную физиономию, уродливый череп, похожий на бутылку из отполированной тыквы; рыжий пух на этой тыкве и даже пальцы, суживающиеся к ногтям, как розовые черви, ползущие по коже портфеля. Он ненавидит Нортона даже за то, что тот молча стоит и терпеливо ждет ответа. Ответа?! Парка нельзя было смутить словом "смерть", но сейчас ему больше всего хотелось послать к дьяволу Нортона вместе с его нелепым планом убийства Галича. Если им уж так хочется убить парня, пусть делают это без Парка. Парк знал, что с его стороны это пустая игра в прятки с самим собой: Галича нельзя незаметно сбросить с шахматной доски. Слишком крутую кашу заварил этот малый… А смелый, однако, парень! Один против всех!
Парк поморщился: один ли?.. И против всех ли? А не со всеми ли? Рука Парка опустилась на стол. Пальцы помимо воли принялись нервно отстукивать дробь. Едва заметные царапинки оставались на лаке дерева там, где ударяли синеватые широкие ногти. Да, у него всегда была тяжелая рука. Но, черт побери, это все-таки не рука палача!
Он выпрямился и, собрав к носу морщины, уставился на Нортона. Нортон прижал портфель к животу.
– До сегодняшнего дня я не мог сообщить вам нового обстоятельства, – Нортон сделал паузу. – Мы отыскали самого настоящего Галича. Я имею в виду… хорошего двойника.
– Нам только и не хватает фарса с двойниками!
– Точная копия. Абсолютное сходство. Эксперты сделают все, что нужно: он будет выглядеть как пораженный лучевой болезнью.
Парк большими шагами прошелся по кабинету и, не глядя на Нортона, промычал:
– Ну-ну?
– Есть еще один выход… – Нортон покосился на Парка, чтобы понять, действительно ли тот его слушает. – Хирурги уже проверили на шизофрениках лоботомию, сэр…
Парк удивленно поднял брови:
– Галич не шизофреник!
– Это не имеет значения. Операция лобной доли мозга – и человек, сохраняя интеллектуальные способности, полностью лишается воли. Его можно заставить исполнить что угодно: говорить, писать, делать все, что велят…
– Послушайте, Фрэнк! – сердито воскликнул Парк.
– Мне говорили, что можно обойтись даже без вскрытия черепа: нужные центры лобной доли мозга поражаются ультразвуком. Никаких внешних следов…
Нортон подождал, но Парк молча смотрел в окно.
– Ваше решение? – спросил Нортон.
Парк так и не обернулся. Голос его был все так же хрипло неприветлив, почти груб:
– До свиданья, Фрэнк.
Нортон брел к двери, медленно переставляя тонкие ноги. Парк не проводил его, как обычно, не похлопал по спине. С чувством гадливости смотрел на тощую сутулую спину.
Странно, гордившийся зоркостью своего солдатского глаза, Парк только сейчас заметил перхоть на воротнике Нортона… Гадость!
Далеко не всякий знакомый узнал бы сейчас Еву Шоу, ведущую автомобиль по тесной улице. Казалось бы, что, положив столько сил, чтобы погубить Лесса, она при известии о катастрофе не может испытывать ничего, кроме удовлетворения. А между тем одно упоминание имени Лесса, не говоря уже о подробностях его нынешнего положения, вызвало у нее поток непристойного поношения в адрес правительства.
Не обращая внимания на окрики водителей, которым мешала ее медленная езда, Ева думала о своем: старые связи среди разведчиков помогли Еве разузнать о подлости, которую братец Фрэнк затевал против Лесса. Нортону нужно было предъявить хозяевам и публике отречение Лесса от всего, что тот сообщил печати о событиях в Ингольштадтхаузене и над каналом. Ева не видела Лесса с прошлой пресс-конференции, когда он, надув Нортона, успел выложить газетчикам часть того, что хотел. Правда, ему не дали договорить, но все же скандал был огромный. Просто удивительно, что Нортону удалось заткнуть прессе глотку, свалив все на болезнь Лесса.
На этой пресс-конференции Еве не дали поговорить с Лессом. Теперь она не имела представления о том, как идет его лечение: улучшается его состояние, или болезнь берет свое? Сколько Ева ни старалась, ей не удавалось пройти в больницу, где держали Лесса. И все же она найдет путь к Лессу: он должен быть спасен. Ева вырвет его из лап Нортона. Ее бунгало у моря – вот где Лесс придет в себя. Ева разыщет лучших врачей, добудет все, что знает современная наука. И Лесс навсегда останется с Евой.
