что я сделал, довольно распространенная вещь в департаменте. В общем, я продолжал жить своей жизнью, Эленор продолжала получать лечение, и ее самочувствие стало вполне сносным. Дело, кажется, растянули, и я о нем больше не слышал.
Прошел год с того дня, и Сэма Олдриджа насмерть задавила машина. Ты должен помнить Сэма, Джо. Бывший начальник полиции — такой молодящийся старичок, славный был малый. Тогда все сочли это несчастным случаем, и я тоже. И вдруг я узнаю, что начальником полиции назначили меня. Меня — обыкновенного легавого, еле сводящего концы с концами, и ничем особенно не отличившегося! Я был удивлен, обрадован, счастлив, но, пожалуй, не настолько, насколько хотелось бы. Что-то непонятное там, в глубине души, мрачным червем копошилось и давило, лишая меня покоя. Как сказал бы ты, Джо, «факты не соответствовали действительности». Словом, я стал «шефом». А на следующий день я получил кассету, где была заснята та моя единственная взятка, взятка, которую я буду проклинать всю свою оставшуюся жизнь.
Стравински слушал странную исповедь внимательно, стараясь не пропустить ни слова, забыв о своем отчаянном положении. А Рэм продолжал рассказывать, волнуясь все больше и больше. На его лбу выступила испарина, над подрагивающей верхней губой появились капельки пота. Казалось, что этот рассказ приносит ему странное облегчение.
— Да, Джо, это был самый обычный шантаж. Отступиться я уже не мог, да и все равно они бы не допустили бы этого. Поэтому пришлось согласиться с их условиями. Сначала это были просто маленькие поблажки, но они становились все крупнее и крупнее, и после каждой из них на мой счет в «Ройалс бэнк» ложилась определенная сумма денег. В конце концов, это стало доставлять мне даже удовольствие.
Только тогда я понял, с какой гигантской организацией имею дело, с каким идеально отлаженным механизмом взаимоотношений и взаимных уступок приходится мне сотрудничать. И вот когда я понял это — мои последние сомнения развеялись. Во всей этой грозной машине я был всего лишь винтиком, шестеренкой. Мне приказывали — я исполнял.
И вот ко мне пришел Мейсон. Он просто ввел меня в курс дела. Собачьи бои, тотализатор и, самое главное — подпольные бои собак с человеком, а, попросту говоря, самое настоящее жестокое убийство. Естественно, только для особо привилегированных и состоятельных. Ну и кормежка этих тварей человечиной — видите ли, они от этого звереют еще больше, привыкая к человеческому мясу… Я был готов ко всему, но от этого меня даже стало поташнивать. Нет, это было слишком, и я взбунтовался, но ненадолго. Меня быстро приручили вновь: «отрезвляющая» конфиденциальная беседа с Мейсоном, здоровье, благополучие Эленор и круглая сумма в банке вернули мне «благоразумие». Да, еще мне в утешение, Мейсон заверил, что они будут использовать только наркоманов, проституток, бродяг. Словом, ни дать, ни взять — «санитары леса».
Рэм шумно вздохнул и продолжал. Со стороны могло показаться, что он исповедуется. Да так, на самом деле, наверное, и было.
— Словом, пошло-поехало. Бесследно пропали первые пятеро. Я возбудил следствие. Прикрепил его к О’Келли — самому молодому и неопытному. Иногда, конечно, выходили промашки — пропадали граждане средней руки.
С этого дня для меня и начался мой личный ужас. Черт знает, что меня мучило — то ли совесть, то ли страх — но жизнь моя превратилась в сплошной кошмар.
О’Келли не справлялся с делом. Да это было и невозможно, так как я всячески мешал ему. И каждый день моя ярость с новой силой обрушивалась на его голову из-за нового не раскрытого исчезновения.
Цифра достигла гигантских размеров и, наконец, приехала эта чета Брайанов. Неизвестно, что узнали в Вашингтоне, но, как предписывал циркуляр, муж и жена были сотрудниками ФБР, которые тайно направлялись для расследования этих исчезновений. Они должны были произвести «внедрение» в город, мне было приказано тайно всячески им содействовать.
В тот же день я сообщил об этом Мейсону, а на следующий день эта парочка исчезла. Я помню, Мейсон даже пошутил о «двойной выгоде», имея в виду их вес. И, о боже, начался ад. Мне звонили, угрожали, просили. Пресса завалила меня вопросами. Надо было срочно что-то предпринять, и я вспомнил о тебе. Джо, ты уважаемый и известный в городе полицейский, и я подумал, что если ты признал бы это дело безнадежным, то общественное мнение надолго успокоилось бы. А превратить это дело в безнадежное для тебя должен был я. Ты регулярно докладывал мне обо всем, а я — Мейсону. Твои шаги были известны, и даже следить за тобой не было никакой нужды. Но вдруг начались какие-то секреты с недомолвками, и все пошло к чертям. Сейчас я понимаю, что ты блефовал — только, как оказалось, не в пользу себе, Джо. Теперь ты знаешь все. Ты умрешь, а я выговорился, и это принесло мне облегчение. Я уже схожу с ума, я это чувствую. Мейсон обещал мне убить тебя безболезненно. Хоть это я должен был сделать для своего старого приятеля. … Прости, если сможешь.
Кемперфилд просительно взглянул на Стравински, и в этом взгляде Джо впервые уловил огоньки тлеющего безумия. Теперь ему стало ясно все. Детали этого дела, мучившие его, встали на свои места, образовав страшную картину полной безысходности собственного положения. И до Стравински, на время забывшегося рассказом Рэма, дошло, что он приговорен. И призрак неминуемой смерти замаячил грозной тенью где-то совсем рядом.
Кемперфилд сидел, согнувшись, превратившись в какую-то бесформенную тень. Он как-то постарел, и из него улетучилась вся его бутафорская уверенность. Стравински даже стало жаль его. Теперь надо было думать. Рэм ему не помощник и не друг. Выпутываться придется самому.
И вдруг страх безнадежности медленно начал прокрадываться ему в душу, и противно заныло сердце, когда Джо понял, что выхода нет. Оставалось только ждать и надеяться на чудо — ведь так хотелось жить…
6
Мейсон брезгливо смотрел на два изуродованных трупа. Голова одного почти отсутствовала, и вместо нее с плеч свисала какая-то смесь, состоящая из мозгов, костей и вытекшего глаза. У второго трупа все внутренности были вывернуты наизнанку и кишки с сальником свисали разорванными концами, образуя неестественно яркие гирлянды какого-то зелено-желтого цвета. На лице трупа застыла жуткая улыбка широко оттянутых бирюзовых губ, обнажив ровные крепкие зубы некогда здорового человека. Трупы лежали вповалку, и успевшая свернуться темная кровь затекла вокруг них траурно-багровым ореолом.
— Сэр, Чака пристрелил фараон. «Магнум» разворошил ему все кишки. Парень ужасно мучался, пришлось его оглушить. — Слим стоял позади Мейсона и как бы обращался
