Андрей Дашков - Дом на Лысой горе

Хотите посмотреть последние минуты жизни обреченного человека? Тогда вам в Дом на Лысой Горе.

v. 1.0. Создание fb-книги.

v. 1.1. Добавление аннотации, обложки и информации об издании.

Квинт считал свою жизнь апологией серости. На протяжении многих лет в ней не обнаруживалось ничего, заслуживающего внимания – ни чужого, ни его собственного. Он коптил небо строго в отведенных для этого судьбой местах: по будням – на маленьком заводике, где работал технологом (по девять часов в день его слух бесплатно услаждала злобная и подлинная индустриальная музыка в исполнении металлорежущих станков и зудящее пение стружки), по выходным и по ночам – в квартире многоэтажки, торчавшей на окраине города, с видом на грандиозную мусоросжигательную печь, которая навевала бесформенные мысли о концлагере и вполне реальный дым. В этом дыме, уплывающем в никуда, угадывалась не только его сгоревшая молодость; он мог бы показать желающим еще по крайней мере тысяч двадцать таких же счастливчиков. Но кого интересовала эта безликая толпа?

В иные дни он, случалось, коротал вечера в бильярдной под перестук шаров и тихий интеллигентный мат, и совсем уж редко его заносило в местный театр, где Квинт никак не мог решить, что хуже – неизбежное клеймо провинциализма или снобизм заезжих столичных штучек.

При этом он вполне осознавал, что жизнь бывает и хуже. Намного хуже. С возрастом он научился ценить то, что имел. Обывательский комфорт – совсем не плохая штука, особенно когда возвращаешься из холодной сырой темноты.

Друзей-приятелей у него не было. Постоянной подружки – тоже. При зарождении каждого нового романа он почему-то заранее знал, что это ненадолго. Убийственное начало для прочных отношений, не правда ли? Книги заменяли Квинту почти все. И почти всех. С ними ему было как-то спокойнее, чем с людьми – с живыми людьми, конечно. Квинт частенько жалел о том, что некоторых типов нельзя свести к набору букв, спрятав их между страницами. В конце концов, плохую книгу всегда можно было отложить или выбросить в мусорное ведро. Затем она превращалась в дым, который плыл над западной окраиной и временами застилал даль.

Хорошие книги, хорошая музыка вызывали у Квинта двойственное чувство. С одной стороны, в них была тайна и запредельность, в которые ему не дано было проникнуть, с другой, он испытывал горечь и сожаление – нечто похожее на детскую обиду, когда понимаешь, что всего лишь еще раз побывал в Диснейленде для взрослых, позволил воображению вдоволь поиздеваться над собой, застрявшим в тупом углу реальности.

И все-таки Квинт не мог и двух дней прожить без очередной дозы интеллектуального наркотика. Компьютеры, интернет, аудиокниги и прочие современные игрушки его не увлекали. Он признавал лишь добрые старые прошитые томики, в которых находил подтверждение тому, что по большому счету ничего не меняется, а значит, черпал утешение, разделяемое всеми, не оставляющими следа.

На тряпки и еду он тратил мало, поэтому у него всегда водилась лишняя сотня в кармане. Вместо того чтобы пропивать излишки образования, как это делали многие из его ровесников – и может быть, поступали мудро (разве Хайям не твердил о том же?) – Квинт предпочитал покупать книги. Страсть, ошибки, устремления и, самое главное, понимание в одном флаконе. Если вдуматься, перечисленное обходилось ему совсем дешево. Только иногда он спрашивал себя, глядя вслед уходящему поезду: где же его собственная жизнь?

В книжном магазинчике с незамысловатым названием «ВООКашка» была продавщица по имени Маргарита, с которой у Квинта установились приятельские отношения, основанные исключительно на схожих литературных пристрастиях. Марго много курила, поглощала кофе в непостижимых количествах и была поведена на теме смерти. Какой-то злой шутник из заезжего балагана однажды сказал ей, что она умрет молодой. Предсказание стало чем-то вроде раковой опухоли. Возможно, оно не убивало ее медленно (или быстро – как посмотреть), но во всяком случае сильно затемняло горизонт. Порой Квинту начинало казаться, что в голове у Маргариты тикает часовой механизм и вот-вот эту тощую девицу с преждевременно посеревшим лицом размажет взрывом по стенам, стеллажам и книгам. Впрочем, впечатление бывало секундным, а до и после они могли мило и откровенно беседовать о чем угодно. В том числе и об адских машинках в мозгах некоторых людей. И о смерти, конечно, тоже.

Эти беседы нередко затягивались на несколько часов. Квинт имел обыкновение заходить в «ВООКашку» вечером, незадолго до закрытия. У него оставалось время ознакомиться с книжными новинками, а потом Марго запирала дверь, и они устраивались в маленьком уютном кабинете в задней части магазина, где к их услугам была пара уютных кресел, а самое главное – огромное количество объектов общего интереса, стоило лишь сделать несколько шагов и протянуть руку.

Пару раз они засиживались далеко за полночь, а однажды даже провели подобным образом Новогоднюю ночь. Когда Квинт возвращался домой, он чувствовал все тот же холод самоотчуждения. Оба были одиноки, но это их не сблизило по-настоящему. Квинта она не возбуждала. Возможно, что-то отталкивало его на подсознательном уровне. Они обсудили и это – запретных тем у них не было. Квинт понимал, что, вероятно, и сам отмечен таким же невидимым клеймом. Другие люди садились с ним рядом лишь тогда, когда не оставалось других вариантов, да и он с трудом выдерживал компанию подавляющего большинства себе подобных. Зато калеки, собаки и кошки ничего не имели против него. Маргарита, кстати, держала дома тритона.

В общем, их не тянуло друг к другу, если не считать потребности в эпизодических бесполых отношениях. В некотором смысле разговоры в задней комнате магазина были трепом идеальных читателей, не отягощенных попытками выставить себя в выгодном свете и преуспеть на поприще самоутверждения. Впрочем, иногда они подолгу молчали, глядя на догорающие свечи или на догорающую вечернюю зарю – в зависимости от времени года.