В. Н.— К концу романа ваш Алекс, по сути дела, превращается в террориста… Разве КГБ занимается террором?
М. Л.— Террористом Алекс становится благодаря интригам предателя — своего начальника, «Монастырь» подобных заданий ему не ставит. Во времена сталинщины органы безопасности активно убирали неугодных людей за кордоном, главным образом своих бывших сотрудников и таких деятелей, как Петлюра, Кутепов, Троцкий, а после войны — ряд лидеров НТС. Я считал, что эта практика продолжалась до 1959 года, когда в Мюнхене агентом КГБ Сташинским был убит Степан Бандера. Убийца в 1961 году перешел на сторону Запада, покаялся и дал показания на судебном процессе в Карлсруэ. Должен сказать, что во время своей работы я никогда не слышал о терактах, наоборот, Андропов всегда подчеркивал, что к прошлому возврата нет. Однако сейчас появляется новая информация. Например, попытка отравить Амина и его гостей, обстрел его дворца, во время которого он был убит. После распада ряда восточноевропейских разведок стало известно, что на их территории нашли приют террористы, совершившие много преступлений. Утверждается, что Хонеккер якобы знал о готовящемся взрыве в западноберлинской дискотеке, во время которого погибли люди. Газеты пишут, что террористы скрывались и в СССР. В то же время руководство КГБ заявляет о сотрудничестве с ЦРУ в борьбе с международным терроризмом. Вряд ли есть наивные люди, считающие, что КГБ не имел теснейших контактов с восточноевропейскими разведками, но КГБ на этот счет хранит молчание, и это порождает массу слухов и домыслов.
Совсем недавно в «ЛГ» напечатана статья с прозрачным намеком, что Сахаров мог быть подвергнут во время лечения в Горьком вредным воздействиям, что ускорило его смерть. Помнится, в свое время американские дипломаты в Москве высказывали протесты в связи с обнаружением ими в своей одежде датчиков с вредным для здоровья излучением — они использовались для слежки. Чтобы прекратить домыслы и слухи, стоило бы принять закон об уголовной ответственности за использование спецслужбами средств, вредных для здоровья человека.
В. И.— Ваш герой, разведчик, угодил в конце концов в тюрьму аж на 30 лет. Что ж! Таковы правила игры. Разведки и их агенты были в прошлом и еще будут. Но все же сейчас, в период становления нового мышления в международных отношениях, их судьба, по–моему, тоже должна как–то измениться. Как? Мне трудно сказать, я не специалист в этой области, но думаю, что для начала мы могли бы вспомнить о тех, кто, так же как и ваш герой, обречен сидеть за шпионаж в тюрьме еще много лет. Отношения между их странами (и между лидерами этих стран) изменились в лучшую сторону, а они по–прежнему являются жертвами прошлого. Что вы думаете по этому поводу?
М. Л.— Главное, на мой взгляд, в период перестройки — это конец «холодной войны» и соответственно борьбы разведок. Тут изменить свое отношение друг к другу нелегко ни Востоку, ни Западу, но совершенно очевидно, что необходимо на взаимной основе сократить разведывательную деятельность, уйти от острых форм работы, подрывающих взаимное доверие. Как это сделать? Боюсь, что сами спецслужбы всегда найдут повод вставить палки в колеса такому сотрудничеству, оно им невыгодно, ибо напоминает подрубание сука, на котором сидишь. А ведь во время войны существовал обмен информацией между нами и СОЕ — тогдашним разведывательно–диверсионным подразделением Англии и Управлением Стратегических служб — будущим ЦРУ! Конечно, эти отношения были далеки от идеала, но и время было другое! Мне кажется, что к организации сотрудничества спецслужб, в том числе в области борьбы с терроризмом и обмена информацией о горячих точках, должны подключиться активнее парламентарии и общественные организации. И в качестве доброго, гуманного жеста и Запад, и Восток должны амнистировать всех осужденных за шпионаж — в конце концов эти люди стали жертвами «холодной войны», а после войны обычно обменивают пленных.
Боюсь, что мои идеи не вызовут энтузиазма ни в КГБ, ни в ЦРУ. Покажется парадоксальным, но, находясь в состоянии тайной войны, раздувая шпиономанию и мощь противника, противостоящие спецслужбы как бы подпитывают друг друга и попадают во взаимозависимость. Козни врага постоянно преувеличиваются, бюрократические аппараты растут, и за все это расплачивается налогоплательщик, не имеющий возможности разобраться в происходящем из–за тумана секретности.
Но будем надеяться на лучшее, Парижская хартия о конце «холодной войны» должна многое изменить.
Первый секретарь посольства Велкобритании в США Дональд Маклин (полусидит на столе) в кабинете посла (Вашингтон, 1947 год). В 1951 году Маклин был разоблачен как агент советской разведки и бежал в СССР. Умер в 1983 году в Москве.
Первый секретарь посольства СССР в Дании, сотрудник разведки КГБ Олег Гордиевский на квартире у своего шефа, советника посольства СССР М. Любимова (Копенгаген, 1977 год). В 1985 году Гордиевский был разоблачен как агент английской разведки, организовавшей его побег из СССР.
Коллажи А. КОВАЛЕВА
Душа шпиона — это некоторым образом слепок с нашей души. Жак Барзан.
Тут соврал, каюсь: по совету дружка–стоматолога лет десять не чищу зубы, а протираю ватой и массирую пальцами, потому и хожу без вставной челюсти.
Левое колено: до упора, налево и первый поворот направо (жаргон Монастыря).
Невнятная и бесшумная стопа Времени (Шекспир).
Шекспир прочно вошел в меня, не зря мы с папой–австралийцем целыми днями корпели над глоссариями.
Нечто вроде пешеходной дорожки, обычно знакомой лишь местным жителям (жаргон Монастыря).
Cavalry twill — кавалерийская саржа, ткань типа «диагонали».
И работать в Конотопе на должности делопроизводителя.
«Гленливет» — от одного звука млеет душа! Марка шотландского виски наивысочайшего качества, сделанного из malt, то есть солода из зерна, погруженного в воду, давшего ростки и затем высушенного. Этот чертов солод дает ферменты, превращающие напиток в особый и неповторимый сорт.
Вопрос, почему люди спят друг с другом, вечно мучит недремлющий Монастырь.
И не утешали даже собутыльники Шакеспеаре Бомонт и Флетчер: «Best while you have it use your breath: There is no drinking after death!» («Лучше делай это, пока дышишь,— ведь после смерти не выпьешь!»)
Мне бы такого домашнего доктора!
Видимо, она приоделась по случаю вербовочной беседы.
И снова в голове кумир фальшивого папы: «Вам кажется, я плачу? Я не плачу. Я вправе плакать, но на сто частей порвется сердце, прежде чем посмею я плакать. Шут мой, я схожу с ума!» («Король Лир»)
По расцветке он напоминал платок моего дядьки из семинарии, он обычно степенно доставал его из галифе, аккуратно раскладывал, прилагал к носу и трубил, как в охотничий рог.
Казалось бы, пустяки, но любая чужая инициатива попахивает пропокициой. и потому центр предпочитал, чтобы ее проявляли свои работники.
Уолтер Рэли написал сыну то, что я хотел бы, но не в силах написать:
«Три вещи есть, не ведающие горя,
Но некий день их застигает в сборе,
Из леса в бревнах виселиц мосты.
Повеса ж и подросток— это ты».
Между прочим, я не очень–то и врал.
«Обожаю это слово, есть в нем нечто королевское.
На миг показалось, что я влез в свой фамильный склеп на деревенском кладбище около Мельбурна.
Открою секрет: грелка, попросту говоря,— обыкновенная бутылка с горячей водой.»
Этот вопрос мучил и Сергея, когда он учился в начальной школе. Легенда о северных приисках часто испускала дух: уши детей— как радары, а я во время побывок в беседах с Риммой вываливал так много, что к десятому классу сын уже знал почти все.
Старый бурундук оказался не таким простаком, как я предполагал.
