И мы двинулись. Это просто для очистки совести. Не могло здесь его уже быть. А вскоре мы услышали голоса и увидели свет в конце туннеля. Это значит, что преграда была пройдена и нам следовало покидать подземелье.
Мы отошли от выхода наверх метров сто, когда его начали блокировать сверху. Вначале подъехал банальный фургон с ОМОНом, затем — руководящий «джип», а после, когда мы уже садились в нашу «аварийку» на Эпроновской, — другие ответственные товарищи и руководящие работники.
Вторжений таких вот в мир тишины и покоя, в мир подземного Кенигсберга случалось за всю послевоенную историю множество. Теперь газеты «выстрелят» новой янтарной версией, потом кто-то «оттянется» в брошюре. Телевидение пробежится по месту событий. И никто из праздных обитателей Калининграда никогда не узнает, что же было спрятано в камере, вскрытой под Южным вокзалом, а что лежало в нише наверху — и подавно. Представители ФСБ вывезут некондиционный хлам в ящике, кто-то поднимет в архиве старые документы, может быть, вспомнит Олега Сергеевича. А с того все взятки гладки. Его и не было здесь вовсе. Он где-нибудь на прудах подмосковных был в это время в одиночестве и всегда это докажет. Что взять со старика, если даже он владеет Звездой Героя?
Если Шток — это человек Господина Ши, то нужно ждать его где-то там, на подходе. Если он действует в автономном режиме, то нужно перекрыть все выходы из города, что сейчас практически невозможно. Но скорей всего он сейчас попробует отлежаться. Дождется окончания событий, о которых, вероятно, знает весьма приблизительно, хотя с достаточной долей достоверности. Шток — умница. И больше нет милиционера, походившего на афганского большого человека Наджиба. Есть содержащийся в следственном изоляторе мужик, который очень много знает, но совсем не хочет отвечать на вопросы и, как может, бережет уже не оболочку свою растерзанную, а то, что называется то ли душой, то ли совестью.
Штока все же пытаются отследить малыми силами на вокзалах, в порту, на пограничных переходах. Во властных и силовых структурах — недоуменное ожидание и осторожный пессимизм. Это примерно та же ситуация, когда мы со Зверевым в отчаянии прочесывали ближние коридоры под привокзальным кварталом в полной темноте. Наконец старику приходит светлая мысль в голову. Мы «садимся» на медицину и морги. Работаем по модели сорок пятого года. Есть надежда, что какой-то из «газырей» вынут из сумки и попробуют вскрыть. Надежда не столь уж безумная. Эта ниша сейчас вне внимания кого-либо, и мои люди со служебными удостоверениями военной контрразведки и строгими напоминаниями о неразглашении чувствуют там себя легко и уверенно.
Ждать нам приходится не более суток. Наконец-то произносится столь желанное и столь страшное слово: чума.
В приемном покое сороковой поликлиники Балтийского флота находится тело матроса второй статьи Мотовкина со всеми соответствующими признаками страшного заболевания. Полная секретность. Никакой утечки информации. Я выезжаю на место происшествия со стариком.
Помещение уже локализовано. Все входившие в контакт с Мотовкиным, который попал сюда в «бессознательном» состоянии, находятся сейчас в охраняемом карантинном помещении. Главврач в данный момент отсутствует. Дежурный врач ждет нас в своем кабинете. Это — женщина лет сорока и весьма привлекательная.
— Я могу хоть куда-нибудь позвонить? — просит она.
— В ближайшие два часа — никуда и никому. На звонки — отвечать, но ни слова о случившемся.
— Как же быть?
— А вот так. Как вас по имени-отчеству?
— Анна Игоревна.
— Вот, Анна Игоревна. Речь идет в некотором роде о государственной тайне.
— Но нужно отыскать источник. Локализовать… План мероприятий.
— Вот именно. Нам нужны все обстоятельства. Где его нашли?
— «Скорая» привезла. На улицы Марины Расковой лежал на скамье. Вначале милиция его нашла. Поскольку он военнослужащий, вызвали патруль.
— Он что, живой, по вашему мнению, лежал?
— По всей видимости.
— Кто его привозил?
— Районная «скорая».
— Номер машины, фамилия бригадира, или как там у вас?
— Это все в регистрационной книге. Принести?
— Пусть принесут. А вы-то никуда не уходите.
— А я и не собираюсь.
Анна Игоревна по селектору просит принести эту самую книгу. Аликперов Ренат Имангулович. В шестнадцать двадцать пять. Номера машины и телефона — отсутствуют.
— Найти можно?
— Да нет никаких проблем.
Она звонит, и через пять минут мы узнаем, что Ренат Имангулович сейчас сдал смену и отдыхает дома. Улица Добролюбова пятнадцать, квартира два.
— Анна Игоревна. Вот документ. Прочтите и распишитесь в неразглашении.
— Я понимаю. А как же эпидемия?
— Уверяю вас, что никакой эпидемии не будет. И в этом вы сможете убедиться в самое ближайшее время. Этот Аликперов что, не понимал, что он мертвое тело к вам привез?
— А вы откуда знаете?
— Знаем.
— Да черт его знает.
— Вот у черта и придется спросить.
— Его же самого нужно в карантин и всю бригаду, машину в дезинфекцию.
— Вот этим вы и займитесь сейчас. Только корректно, аккуратно. Без паники. И чума эта — не чума вовсе, а так, подчумок.
— Я отказываюсь вас понимать.
— Вы все поймете через несколько часов.
Мы покидаем поликлинику и спешим домой к Ренату Имангуловичу. Дверь открывает он сам, уже в халате и с коньячной независимостью в глазах.
— Одевайтесь, дорогой. К сожалению, отдыхать вам придется несколько позже.
— В чем дело, господа?
— Дело в матросе. Привозили сегодня матроса в сороковую?
— Да? А что? Что случилось?
— Ничего.
У нас всякие удостоверения для того, чтобы убедить Рената Имангуловича немедленно поехать с нами. Вот она, скамейка во дворе четырехэтажного дома. Именно здесь и лежал матрос. Вначале он, видимо, сидел, а потом упал на скамью и как бы спал.
— Вы-то как узнали про матроса?
— Мы случайно встретились с «жигуленком» милицейским, недалеко от этого места. Кто-то позвонил по ноль два и сказал, что с парнем неладно.
— А почему по ноль два, а не ноль три?
— Знать, догадались, что тот уже не жилец.
— Но «скорую»-то вызвать? Реанимобиль какой-нибудь?
— Для матроса? Вы что, смеетесь?
— То есть вы факт смерти констатировали?
— Нет. Не констатировал.
— И повезли как бы живого? При смерти?
— Мне что, приключений, по-вашему, хочется? Ну, накумарился он. Сердце не выдержало…
— Так. И привезли вы его туда, куда следовало. И что записали в книге?
— Что в состоянии сильного алкогольного или наркотического опьянения.
— То есть нет трупа — нет проблем.
— Именно так. Но ведь я мог вам этого и не говорить. В чем дело-то?
— А хотя бы осмотр внешний производили?
— Пульс. Внешние признаки.
— И что?
— Что «что»?
— Признаки какие?
— Да вы-то что в этом понимаете?
— Побольше вашего. Ладно. Кто-нибудь был рядом с ним тогда?
— Никого.
— А ничего не находили? Карманы не осматривали?
— Ну, знаете ли…
— Не находили ли рядом такого карандашика металлического, стального, блестящего.
— Сантиметров десять длиной, — подает реплику Олег Сергеевич.
— А что за карандашик?
— Не находили?
— Серебряный, может?
— Золотой!
— Вы меня подозреваете, что ли?
— Считайте, что так.
— Тогда я прошу ордер и что там еще?
Я бью этого терапевта снизу вверх, несильно, но правильно. Он перегибается пополам, задыхается, сипит.
На нас уже оборачиваются любопытные.
— Так находил или нет?
— Не-аа-ат…
— Теперь верю. Номер машины милицейской не запомнил?
— Я их знаю.
— Откуда?
— Работал с ними на опознаниях. Город-то маленький…
— Кто был в машине?
— Лейтенант Бахмуцкий.
— Какое отделение?
— Первое.
— Хорошо. Свободен. Домой отвезти или дойдешь?
— Дойду.
И терапевт быстро покидает нас. Тем временем старик закончил осмотр окрестностей.
— Нет ничего.
— Значит, с собой унес.
— Шток?
— Может, Шток. А может, другой какой кронштейн. Поехали к Бахмуцкому.
Лейтенанта мы отыскиваем часа через три. Соваться в РОВД — страшновато. Мы аккуратно выясняем его домашний адрес, естественно, не у его прямых начальников и коллег.
Бахмуцкий Стасис Иванович выгуливает свою собачку, юного боксера, на Лесопосадской. С ним легче говорить, как с коллегой. Я показываю ему совершенно нормальное, кстати, прошедшее через компьютер удостоверение сотрудника МУ Ра.
— Братан. Помогай.
— Что случилось?
— Мы были у Каковкина.
Каковкин, начальник РОВД, в котором работает Стасис. Полчаса назад я получил необходимую шпаргалку. Когда Каковкин и лейтенант Бахмуцкий встретятся завтра, изумлению их не будет предела.
