– А как же я?
– А с тобой будет работать другой человек. Это отличный мужик и опытный разведчик, скоро он приедет, и я вас познакомлю, – с фальшивой бодростью произнес Петров, пряча глаза. Он старался говорить как можно спокойнее.
Барон был ошарашен, он вдруг понял, что в определенном смысле его поступок полтора года назад во многом зависел от личной симпатии к Борису, порядочному и умному, ставшему для него прежде всего близким по духу человеком. И решение работать на КГБ – кроме весомых принципиальных доводов – тоже во многом зависело от его доверия к Петрову. Аристократ прекрасно понимал, что вынужден подчиниться законам разведки, где кураторов и связных не выбирают. Как человек военный, он также понимал: для него работа с новым руководителем – приказ. А приказы не обсуждают. Но скрыть своего замешательства и растерянности де Вольтен не сумел.
Он был уверен, что ЮНЕСКО с удовольствием продлит контракт Петрова еще на один срок. Святая правда: в Секретариате ЮНЕСКО очень ценили Бориса, считали его прекрасным специалистом, а в секретной картотеке мсье Беко – начальника «советской» секции ДСТ – русский значился «чистым» дипломатом. Немного оригиналом – по агентурным данным, некоторые его высказывания в беседах с иностранцами отличались от ортодоксальных позиций других советских загранработников. Правда, ничего принципиального в этих его расхождениях не было, что не давало повода французским спецслужбам рассматривать его как скрытого оппозиционера режиму. Немного неосторожным – он водил дружбу с иностранными коллегами по секретариату и общался с соседями по дому. Конечно, Беко мог предположить (и был бы прав), что Борис это делал специально, отвлекая контрразведчиков ДСТ от своих оперативных контактов. Однако прямых подозрений в его связях со спецслужбами у французской контрразведки не было. То есть настороженность мсье Беко все равно присутствовала – он по долгу службы подозревал всех и вся, но Петров никогда не давал шанса этим подозрениям перерасти в уверенность, а проверки, которые периодически осуществляла ДСТ, ни к чему новому не приводили. У Москвы не имелось объективных причин менять столь хорошо законспирированного разведчика, считал де Вольтен. Про внутриведомственные интриги Морис, как обычно, забыл. Он даже теоретически не представлял себе возможности работы с кем-либо другим, кроме Петрова. Барон не чувствовал со стороны куратора никакого давления – да и нужды в этом никогда не возникало. Де Вольтен был инициативен и, как высокопоставленный офицер НАТО, сам прекрасно понимал, что нужно КГБ, а точнее, советскому правительству для обеспечения своей безопасности и сохранения мира.
В свою очередь Петров относился с глубокой симпатией и уважением к де Вольтену Его искренне беспокоила дальнейшая судьба барона. Разведчик сочувствовал ему. Даже при чисто рабочих, оперативных отношениях смена куратора – стресс для агента. А уж если…
Борис, который знал, кто едет ему на смену, мог лишь надеяться, что все будет как надо.
А в остальном жизнь шла своим чередом. У де Вольтена была очаровательная и, как он считал, обожающая его любовница, оказавшаяся – вот уж чего он от этой женщины не ждал! – весьма деликатной. Морис был от души благодарен Натали, что она никогда не предпринимала ни малейших попыток заглянуть в его семейную жизнь. Женевьева, в свою очередь, смирилась с частыми поездками мужа в Париж, проявляла если не равнодушие, то такт: похоже, она поставила крест на попытках отвадить мужа от его «охотничьих навыков».
Иногда у Мориса мелькала мысль: уж не нашла ли жена утешение с каким-нибудь сентиментальным и по-бюргерски порядочным баварцем? Занятная смена стилей, как сказал бы Жан-Мишель. Но это, в конце концов, мало волновало барона, который понимал, что Женевьеве нужна была компенсация, и если у нее возник какой-то интерес на стороне, то и слава богу. Он был всецело поглощен работой в мюнхенском Центре, которая давала ему возможность выполнить свою «великую миссию», ради которой и пошел на сотрудничество с КГБ. Карьера барона шла в гору. Начальство его ценило, подчиненные не желали другого командира. Все это вселяло надежду, что он со временем станет генералом. Как и отец…
На зависть американским сослуживцам – «и что шеф нашел в этом лягушатнике?» – де Вольтена назначили одним из заместителей генерала Макферсона.
– Поздравляю, Морис, – от души порадовался за барона Петров. – И не скрою: с новой твоей должностью мы связываем большие надежды.
Они сидели далеко от Елисейских Полей и респектабельных кварталов Парижа. В скромном кафе, наполненном запахами дешевой кухни и шумом веселой компании рабочих парней. Барон, который теоретически подозревал о существовании подобных заведений, был шокирован, когда Борис сообщил ему о месте их следующей встречи.
– Придется потерпеть, – как можно мягче, тем не менее решительно произнес Петров. – Барону и сотруднику ЮНЕСКО не возбраняется обедать в «Мишель Ростан» или в «Клозери де Лила», но два разведчика не имеют права позволить себе подобную роскошь. Мы с тобой обязаны соблюдать строгую конспирацию ради дела, и в первую очередь ради нашей с тобой безопасности. Эти маленькие бистро тем и хороши, что в них нам не угрожают случайные встречи с сослуживцами и знакомыми. Я уже не говорю о контроле со стороны контрразведки.
– Спасибо за поздравление. – Барон поднес к губам чашечку кофе и поморщился – видно, кофе варить здесь не умели. – Безусловно, теперь мои возможности значительно шире прежних.
Как бы в подкрепление его слов через месяц после встречи с Борисом на рабочем столе де Вольтена оказались документы с грифом «Cosmic Top Secret». В НАТО нет ничего выше этого грифа секретности. В документах сводились воедино годовые оценки и прогнозы многочисленных комитетов НАТО и разведслужб о положении в Советском Союзе и в других странах – участницах Варшавского Договора. Политика, экономика, состояние армии, умонастроение населения – все это подробно расписано специалистами-аналитиками. Через неделю Морис внимательно изучил и другие важные документы. Среди них были мобилизационные планы и бюджеты стран НАТО на военные расходы.
Как один из руководителей Центра, де Вольтен обладал определенной свободой действий, и иногда ему удавалось выносить секретные бумаги из здания, фотографировать их дома и возвращать в тот же день на хранение в спецчасть. На рабочем месте заниматься этим практически невозможно – в любое время могла зайти секретарша или кто-нибудь из старших офицеров. Барон отметил, что на этот раз он произвел все манипуляции совершенно спокойно. «Становлюсь заправским шпионом. Радоваться или огорчаться? Как бы то ни было, улов на этот раз оказался царским. Пусть это станет моим прощальным подарком». Морис знал, что предстоящая встреча с Петровым – последняя.
На этой встрече они пили кофе уже втроем.
– Знакомься, Морис, это Влад, – представил Петров барону своего сменщика и его нового руководителя под его оперативным псевдонимом.
Де Вольтен вежливо поздоровался, загнав поглубже вздох и кучу сомнений. Кулябов не понравился Морису сразу, как говорится с первого взгляда. И он готов был поклясться – дело вовсе не в том, что ему жаль расставаться с Борисом. Хотя это тоже играло не последнюю роль. Неприязнь в сменщике вызывало у Мориса все: высокомерный вид, начальственная манера держаться, да и тон, недвусмысленно дающий понять, что теперь главный здесь он. Петров был моложе де Вольтена, младше его по званию, однако разница в возрасте и положении в их отношениях не чувствовалась. Они общались на равных, как коллеги, делающие одно важное дело. С трудом сдерживая эмоции и сохраняя спокойное выражение лица, Морис, проигнорировав Кулябова, обратился к Петрову, передавая ему небольшой пакет:
– Полагаю, это должно заинтересовать Москву. Считай также, что это мой прощальный подарок, Борис.
Кулябов проводил пакет глазами: он чувствовал, что «это» Москву заинтересует. И не то чтобы ощутил себя лишним – в конце концов он представлял Центр и они встретились не для того, чтобы выпить кофе. Кулябов определенно почувствовал скрытую неприязнь де Вольтена, и его раздражало, что он не произвел на агента должного впечатления. Человек по натуре прямой и открытый, де Вольтен не любил фальшивить и притворяться. До последнего времени это нисколько ему не вредило, наоборот, коллеги в мюнхенском Центре, да и все другие высокопоставленные офицеры НАТО, с кем ему приходилось иметь дело, видели в де Вольтене прежде всего блестящего военного специалиста, чурающегося карьерных интриг.
В свою очередь Кулябов впервые столкнулся с агентом, работающим на «идейной» основе. Такие в их службе считались «динозаврами».
«Мог бы и мне передать пакет, – мелькнуло в голове, – а не демонстративно расшаркиваться перед этим потомственным партизаном. Ах да, мы ж аристократы… Денег не берем – и вроде как чистенькие. Но работать тебе, голубчик, все равно со мной. Это в армии – подал в отставку, коли вожжа попала под хвост, а потом сиди в замке своей любовницы, попивай кальвадос да строчи мемуары».
