Тут все было важно. С одной стороны, не бежать, как собачонка к хозяину. Тогда мужики уважать не будут. А с другой стороны, не хамить, не плыть вальяжной походкой, как каравелла. Это "блатари" так могут, у них, как говорится, организация, для них тюрьма — дом родной.
Опять же и "вертухай" с вором никогда не поступит так, как с мужиком. Поостережется. Были случаи… А мужика и "дубинатором" "перетянуть" может. Это у них запросто. Так, для развлечения. Особенно этот. Петренко. Та еще мразь. И не спросишь потом ни с кого. Отобьет почки, и скажет, что так и было. Опять же, случаи были…
— К "хозяину" тебя… — лениво сообщил надзиратель, оглядывая засаленную спецовку.
"С чего бы это?" — мелькнуло в голове у Димы.
За все время его отсидки начальник зоны всего раз вызывал его к себе в кабинет, еще в самом начале. Расспросил, узнал, как дела, посочувствовал по-свойски и отпустил с миром.
— Я щас, руки вытру, — вслух ответил он.
— Живее, падло, — беззлобно, больше по привычке бросил "вертухай".
"Интересно, зачем же он меня все-таки вызвал? — вертелось в голосе у Ланевского, когда Петренко вел его по узкому пустому коридору к начальственной, обитой черным кожзамом двери. — Неужели что-то с Аней, или с малым?"
— Лицом к стене, руки за спину, — потребовал "вертухай", и зек исполнил заученный за долгие годы ритуал.
"Только бы не с семьей, — думал он, глядя в розоватую окрашенную стену, — только бы с ними все в порядке. А то я не переживу. Все переживу, но не это".
Петренко громко, как-то даже бесцеремонно, постучал в дверь.
— Войдите! — послушался сочный бас.
"Вертухай" открыл на себя створку и, изобразив подобие постойки "Смирно", отчеканил:
— Товарищ полковник, заключенный Ланевский по Вашему приказанию доставлен!
— Заводи.
— Заходи, — гаркнул Петренко, и зек, оторвавшись от степы, вошел в кабинет.
Первое, что он увидел, или вернее, кого он увидел, был сам хозяин, всемогущий полковник Хорошко. Как говорится, "и Бог, и царь, и воинский начальник" для любого заключенного в его зоне. Полковник был крут характером, неуступчив и своеволен. Но и зеки, и "вертухаи" его безмерно уважали. В первую очередь, за обостренное чувство справедливости, во вторую — за то, что не допускал беспредела, в третью — за личную смелость. И в-четвертых, и в-пятых… Словом, хороший был мужик, правильный. Это Дима понял сразу, при первой встрече с ним.
— Ничего, парень, — горько говорил ему тогда полковник. — Всякое случается. Ты, по крайней мере, жив, и еще можешь вернуться к семье. Об этом не забывай. Сиди тихо. Никуда не встревай, но и себя в обиду не давай. Перемелется… Ты, вон, молодой еще, у тебя вся жизнь впереди. Тебе жить надо…
Кто знает, может быть, полковник подсобил Ланевскому, когда его направили на, почитай, самую привилегированную работу в зоне: автомастерскую. Не камни дробить, как остальных мужиков, не плитку тротуарную изготавливать и не железную проволоку тянуть, а машины ремонтировать. Самый интеллектуальный на их зоне труд. И хоть работать приходилось много, но Дима жаловаться и не думал, а наоборот, благодарил судьбу, что не машет киркой на морозе, "продуваемый всеми ветрами".
Мастерская была вотчиной блатных. Не в том, конечно, смысле, что они там работали, а в том смысле, что они решали, кому там работать. Назначения зеков на такую "козырную" работу редко проходили без ведома, так сказать, "теневого руководства". Поэтому, кое-кто из зеков поначалу даже кое-что заподозрил, но со временем эти подозрения как-то сами собой улетучились. Может потому, что ни "хозяин", ни "кум, то бишь начальник оперчасти, Ланевского больше к себе не вызывали, а может и потому, что вскоре все в мастерской поняли, что в машинах новый зек разбирается действительно хорошо.
Тут батяня "виноват", шоферюга от рождения. С детства привил сыну любовь к "железным коням". И хотя жизненная дорожка повела Диму в совсем другом направлении, на автомобили он всегда смотрел неравнодушно, и в былые времена часами копался в своем стареньком "жигуленке", в упор игнорируя упреки любимой жены.
Полковник сидел за широким письменным столом и держал в руке кружку с каким-то горячим напитком. На столе, помимо бумаг, стояла вазочка с явно несвежим печеньем. Пара столов, кресло, несколько стульев, огромный старый сейф, два больших шкафа и портрет Дзержинского, — вот, собственно, и вся обстановка кабинета Хорошко. Уж кем-кем, а "вещистом" полковник не был никогда. Наоборот, в быту и на работе предпочитал всему простоту и функциональность.
Но внимание Ланевского привлек не он, а молодой человек, полусидевший на подоконнике справа от хозяина. В черном дорогом костюме, красивых туфлях и водолазке под горло, с каким-то женственным лицом. Парень пристально и добродушно посмотрел на зека и отхлебнул из чашки, обнажив явно дорогие наручные часы.
"Какой же ты красивый, — ехидно подумал Дима, — С такой рожей тебе в зону нельзя. Симпатичный больно. У нас такие пользуются успехом у соответствующих товарищей. Нельзя тебе в зону, парень".
Он вдруг поймал себя на мысли, что этот парень, совсем ему не знакомый, ни чем перед ним не провинился и уж точно не заслужил того раздражения, которое вызвал у него.
"Наверное, зверею я тут потихоньку…" — вскользь подумал зек.
— Заключенный Ланевский Дмитрий Петрович, 1974 года рождения, Статья 105-я часть 2 и 286-я часть 3. Семнадцать лет колонии строгого режима, — как положено, отрапортовал он.
— Проходите, садитесь, — подчеркнуто официально пробасил Хорошко, глазами указав Диме на стоящий возле его стола стул. — Вы свободны, старшина.
— Есть, — и дверь захлопнулась.
"Этот симпатичный, наверное, по мою душу. Чекист, сразу видно", — подумал Дима.
Уж кого-кого, а эту братию он чувствовал нутром. Еще с училища. Не то, чтобы недолюбливал. Снобизмом "голубокровного разлива" Дима никогда не страдал. Понимал, что, как говорится, "работа у них такая". Вот чистит же кто-то канализацию, и ничего… Это тоже делать надо. Вот и их работу кто-то должен делать. А то, что работенка, по сути, скотская, неблагодарная, так бывают профессии и похуже…
Взять хотя б "вертухая"… Уж на что поганая работа! Бывало, старшина Воронов, тоже как и хозяин хороший мужик, только помягче, говаривал зекам, тяжело вздыхая: "Эх, жизнь. Возишься тут с вами… Почитай, вместе и сидим. Только у Вас срок, а у нас — сидение бессрочное"…
"Может, по старым каким-то делам? — шевелил мозгами Ланевский. — Да хотя какие дела… Кому я теперь вообще нужен… Ну да ладно. Это все — фигня. Главное, что скорее всего с женой и сыном все в порядке. Остальное — переживем…"
— Вот, Ланевский, тут товарищ по твою душу из Москвы приехал, — пробубнил полковник, опустив глаза. Только теперь Дима заметил, что на столе у хозяина лежало его дело. — Ты человек разумный. Сам все знаешь. Побеседуйте тут.
Хорошко грузно, как бы нехотя, поднялся, заложил руки в карманы и направился к выходу.
— Спасибо, товарищ полковник, — молодой человек оторвался от подоконника и подошел к столу, — нам полчаса хватит.
— Не торопитесь, — ответил хозяин, закрывая дверь, — я пока по делам прошвырнусь…
Чекист с полминуты смотрел на зека, затем обошел стол, взял у стены старый исцарапанный стул и устроился напротив Димы. Его лицо излучало общее благодушие и самое что ни на есть приятственное расположение к собеседнику. Конечно, этот самый собеседник ни в коем разе не обманывался и держался настороженно, потому как таких приветственных взглядов компетентных работников на своем веку испытал на себе достаточно.
— Знаете, Дмитрий, — ни с того, ни с сего, без всяких приветствий и представлений, начал молодой человек, — я верю в Бога. Вы удивлены?
— Почему я должен быть удивлен? — спросил зек, хотя на самом деле был удивлен, и тем, что бывают верующие чекисты, и самим крайне необычным началом диалога.
— Ну не знаю, — молодой человек развел руками, — обыватели почему-то считают, что люди нашей профессии не могут быть верующими. Хотя Вы-то — не обыватель…
"Зачем "обезьяну водит", — размышлял Ланевский, — показывает, что уважает меня безмерно? "Нашей профессии…" Хочет показать, что понимает, что я догадываюсь, кто он и откуда?"
Но на реплику собеседника не ответил, промолчал.
— А вот мне думается, что именно мы и должны быть верующими, — задумчиво проговорил чекист, — а знаете почему? Потому что именно мы по роду своей деятельности видим много такого, чего не видят остальные. Видим многое и вынуждены мириться со многим. Но, хотите узнать, с чем я смириться не могу?
— С чем? — поинтересовался зек.
— С несправедливостью, — серьезно ответил молодой человек, и Дима почему-то поверил, что сейчас собеседник говорит искренне. — Мир чудовищно несправедлив, Дмитрий Петрович. Меня, кстати, Славик зовут. Можно на "ты". Как там поется, "я люблю быть со всеми на "ты".
