— А это имеет значение?
— Он нужен мне, — прошептали за шторкой. — Он никогда не существовал на самом деле, и в этом его преступление против меня. Скажи старикам, что, если его найдут, пусть сообщат на Парк Монсо, но ничего не предпринимают. Не спускайте с него глаз, но ничего не предпринимайте! Он мне нужен живым 25 марта. 25 марта я сам казню его и отправлю тело американцам.
— Все немедленно будут оповещены.
— Ангелюс Домини, сын Божий.
— Ангелюс Домини, — сказал оборванец.
Старый солдат безмолвно шагал рядом с Борном по залитой лунным светом дорожке Булонского леса. Оба молчали, потому что слишком много уже было сказано — принято, оспорено, отклонено и вновь подтверждено. Вийеру нужно было обдумать и осмыслить, согласиться или с негодованием отвергнуть то, что он услышал. Ему было бы легче, если бы он мог взорваться, гневно опровергнуть ложь и вновь обрести покой. Но он не мог безнаказанно сделать это, он был солдат, и уклоняться было не в его правилах.
В идущем рядом с ним человеке было слишком много правды. В глазах, в голосе, в каждом движении, которое молило о понимании. Человек без имени не лгал. В доме Вийера поселилась измена. Это объясняло многое, о чем он не решался задумываться раньше. Старик с трудом удерживался, чтобы не разрыдаться.
А человеку без памяти почти ничего не пришлось изменять или выдумывать, хамелеоновы повадки не пригодились. Его рассказ был убедителен, потому что основывался на правде. Он должен найти Карлоса, узнать, что известно убийце; если не сумеет, ему не жить. Кроме этого он не сказал ничего. Ни словом не обмолвился о Мари Сен-Жак, острове Пор-Нуар, послании-сигнале от неизвестного или неизвестных или ходячей полой оболочке, быть может, вмещавшей, а может и нет, кого-то, кем он был или не был, — кто не мог даже утверждать, что обрывки его воспоминаний в самом деле принадлежали ему. Ни о чем таком он не говорил.
Зато рассказал все, что знал об убийце по имени Карлос. А знал он столько, что Вийер не раз изумленно взглядывал на Борна, слыша, как ему было известно, глубоко засекреченную информацию, поражался новым фактам, которые вписывались в существующие теории, но никогда раньше не представлялись ему с такой ясностью. После убийства сына генерал получил доступ ко всем досье на Карлоса, но обилие сведений, которыми располагал его собеседник, не шло ни в какое сравнение с достоянием тайных служб.
— Женщина, с которой вы говорили в Аржантей, та, что звонит в мой дом и призналась, что служит связной…
— Ее зовут Лавье, — перебил Борн.
Генерал помолчал.
— Благодарю вас. Она вас раскусила, она вас сфотографировала.
— Да.
— А раньше у них не было фотографии?
— Нет.
— Значит, вы охотитесь за Карлосом, а он — за вами. Но у вас нет ничьих портретов, вы знаете лишь двух связных, один из которых был в моем доме.
— Да.
— И говорил с моей женой.
— Да.
Старик отвернулся. И началось молчание.
Они дошли до конца дорожки, где располагалось крошечное озерцо. Земля была усыпана белой галькой, а вокруг водоема стояли скамейки, словно почетный караул по сторонам черного мраморного надгробия. Они подошли ко второй скамье. Вийер нарушил молчание.
— Давайте посидим. С возрастом убывают жизненные силы. Меня это часто смущает.
— Тут не из-за чего смущаться, — сказал Борн, садясь рядом.
— Не из-за чего, — согласился генерал, — но я смущаюсь. — Он замялся и тихо добавил: — Обычно в обществе жены.
— Но в этом нет необходимости.
— Вы неверно меня поняли. — Старик обернулся к Джейсону. — Я говорил не о постели. Просто бывают времена, когда я нахожу нужным прервать свои занятия — рано ухожу со званого обеда, не езжу на Средиземноморье по выходным или уклоняюсь от нескольких дней на склонах Гштада.
— Я не совсем понимаю.
— Мы с женой часто бываем порознь. Во многих отношениях мы живем совершенно независимо друг от друга, находя, конечно, удовольствия в занятиях другого.
— Я все еще не понимаю.
— Должен ли я усугублять свое замешательство? — сказал Вийер. — Когда пожилой человек встречает прекрасную молодую женщину, которая рвется разделить его жизнь, что-то легко объяснимо, а что-то — с гораздо большим трудом. Тут, конечно, материальная обеспеченность, а в моем случае и в известной мере общественное положение. Земные блага, доступ в знатные дома, знакомство со знаменитостями — все это вполне понятно, взамен вы получаете прекрасную спутницу жизни, хвастаетесь ею перед себе подобными — это по сути своего рода продление молодости. Но всегда остаются сомнения. — Старик на мгновение замолчал, то, что он собирался сказать, давалось ему нелегко. — Заведет ли она любовника? — тихо продолжал он. — Жаждет ли она молодого, крепкого тела, куда более гармонирующего с ее собственным? Если так, с этим можно смириться — даже, я думаю, испытав облегчение, — надеясь лишь, что у нее хватит здравого смысла хранить все в тайне. Политик-рогоносец лишается своих избирателей быстрее, чем пьяница; это означает, что он совершенно потерял хватку. Есть и другие заботы. Не злоупотребляет ли она его именем? Публично заклеймив соперника, которого он старается убедить. Таковы наклонности молодых; с ними можно совладать, это риск сделки. Но существует одно основополагающее сомнение, которое, если оно подтвердится, вынести невозможно. Это если все — часть некоего плана. С самого начала.
— Значит, вы это почувствовали? — тихо спросил Джейсон.
— Чувства необъективны! — пылко возразил старый солдат. — Им нет места на поле боя!
— Тогда зачем вы мне это рассказываете?
Вийер запрокинул голову, затем вновь опустил, в его глазах стояли слезы.
— Тому, что мы видели вечером, может быть очень простое объяснение. Я молю Бога, чтобы оно было, и я дам ей любую возможность оправдаться. — Старик снова помолчал. — Но в глубине души я знаю, что его нет. Я понял этот тотчас же, как вы сказали о «Классиках». Я взглянул через улицу на крыльцо моего дома, и вдруг многое, к моему ужасу, встало на свои места. Последние два часа я морочу себя, нет смысла продолжать. Прежде чем оправдывать эту женщину, я должен вспомнить о сыне.
— Но вы говорили, что доверяете ее мнению. Что она вам очень помогала.
— Верно. Видите ли, я хотел доверять ей, отчаянно хотел доверять. Легче всего на свете убедить себя, что ты прав. А с годами это становится еще проще.
— Что встало на свои места?
— Сама ее помощь мне, само мое доверие к ней. — Вийер обернулся и взглянул на Джейсона. — Вы невероятно много знаете о Карлосе. Я изучил эти досье как никто другой, ибо никто другой так не желал, чтобы его схватили и казнили — я вместо палача. Но во всех этих пухлых папках не наберется и половины того, что знаете вы. Однако вы говорили только о его жертвах, о его способах убийства. Вы упустили другую сторону его деятельности. Он продает не только свое оружие, но и государственные секреты.
— Я знаю, — сказал Борн. — Эта сторона…
— Например, — продолжал генерал, словно не слыша Джейсона, — я имею доступ к чрезвычайно секретным документам, относящимся к военной и ядерной безопасности Франции. Такой же доступ имеют еще пять человек — все вне подозрений. Однако с чудовищным постоянством выясняется, что Москва узнала об этом, Вашингтон — о том, Пекин — еще о чем-нибудь.
— Вы обсуждали это с женой? — удивленно спросил Борн.
— Нет, конечно. Если я приношу подобные бумаги домой, они хранятся в сейфе в моем кабинете. Другие могут войти туда только при мне. Лишь у одного человека, кроме меня, есть ключ, лишь один человек знает, где выключается сигнализация. Моя жена.
— Мне кажется, это так же опасно, как обсуждать с ней подобные дела. И то и другое можно из нее вырвать.
— Была причина — в моем возрасте неожиданное случается каждый день; отсылаю вас к газетным некрологам. У нее есть распоряжение: если со мной что-нибудь случится, позвонить военному советнику, спуститься в мой кабинет и не отходить от сейфа, пока не приедут из службы безопасности. Случается, что люди моих лет умирают за рабочим столом. — Вийер прикрыл глаза. — Все время это была она. Единственный дом, единственное место, которое ни у кого не вызывало подозрений.
— Вы уверены?
— Больше, чем осмеливаюсь себе признаться. Это она настаивала на браке. Я снова и снова напоминал о разнице в возрасте, но она и слышать ничего не желала. Важны годы, проведенные вместе, а не те, что разделяют дни рождения. Она предложила подписать контракт, в котором отказывалась от притязаний на поместья Вийеров, но я, конечно, отверг это предложение, потому что оно доказывало ее привязанность ко мне. Пословица совершенно верна: старый дурак — полный дурак. Однако все время возникали сомнения; их вызывали ее поездки, внезапные отлучки.
