— Не угадали. Сегодня я ничего не смотрела.
— Что же вы делали?
— Поздравьте меня. Я буду работать в Русском музее. На меня уже послан запрос. Мне об этом сам директор сейчас сказал.
— Поздравляю вас! Вас поздравляют, а Олегу Владимировичу выражаю своё мужское сочувствие.
— Это почему же?
— Потому, что мужу всегда спокойнее, когда жена сидит дома. А в музее кругом разные гении… мастера кисти, ударники палитры и бородатые фидии…
— Васенька, вас надо гнать из комсомола! — Счастливая улыбка не сходила с лица Кати. — Вы мещанин и говорите пошлости.
— Факты не теряют своей убедительности, даже если они пошлы…
— Что вы этим хотите сказать?
— Напомнить, что супружеские измены в нашем обществе встречаются несколько чаще, чем белые киты в океане…
— Тем лучше! Значит, мы с Олегом — пара белых китов.
Снова Дробов почувствовал щемящую жалость к этой обманутой, доверчивой девочке. Что будет с Катей, когда она узнает хотя бы частицу правды о муже? Хотя бы то, что у него есть любовница… Дробов взял Катю под руку и заговорил подчёркнуто шутливым тоном, пытаясь придать разговору вид бессодержательной болтовни:
— А всё-таки, гражданочка, ответьте мировой общественности на такой научный вопрос: что бы вы сделали, узнав, что белый кит тоже изменяет своей океанской подруге?
— Что я сделаю, если Олег мне изменит? Так надо понимать ваш научно-фантастический вопрос?
— Допустим…
Катя неожиданно рассмеялась:
— У моего Олега всего только одно сердце, а для измены надо обладать минимум двумя или совсем не иметь сердца! Понятна вам такая диалектика, господин циник?
— Практика — критерий истины. А практика утверждает, что есть, представьте себе, мужчины, которые изменяют жёнам…
— Мне нет дела до этих мужчин!
— Ну, не сердитесь, — сказал примирительно Дробов. — Я же шучу. Впрочем, ещё Козьма Прутков предупреждал: «Не шути с женщинами: эти шутки глупы и неприличны…»
— Правильно! — сердито буркнула Катя. — Он имел в виду вас, когда сочинял сей афоризм.
За разговором они не заметили, как вышли на набережную у Летнего сада. По Неве шёл лёд. Большие белые льдины неторопливо плыли по широкому простору реки. На льдинах сидели чайки с таким видом, точно они решили не покидать их до конца своих птичьих дней.
— Удивительное место! — сказала Катя. — Здесь всегда красиво. Красиво весной, зимой, летом, осенью… Красиво, когда лохматые тучи касаются воды. Ещё красивее, когда над Невой синее чистое небо… Волшебное место!
— Вы скоро заговорите стихами, Катенька, — сказал Дробов, любуясь восторженным, счастливым выражением её лица. Но Катя поймала этот взгляд, и брови её недовольно дрогнули.
— У вас сейчас вид самой счастливой женщины на земле, — заметил Дробов.
— Я действительно чувствую себя сегодня очень счастливой. Теперь у меня есть всё!
— Слишком много счастья — это плохо, — сказал Дробов, и Катя не поняла, говорит он серьёзно или шутит. — Когда у человека есть всё, у него нет самого главного. Это тоже диалектика.
— Чего же у меня не будет? — спросила Катя вызывающе.
— Больших желаний! Теперь у вас будут не желания, а чепуховые желаньица: достать пропуск в Дом кино, попасть на генеральную репетицию балета, раздобыть плёнку с песенкой Окуджавы и тому подобное…
— Вам что, нравится меня злить? Ничего не выйдет! У меня сегодня чересчур хорошее настроение!
— Да нет же, мне, правда, очень хочется узнать, есть ли у вас теперь по-настоящему большое желание?
— Есть! Есть! — повторила Катя с силой и умолкла. Закинув голову, она смотрела в высокое синее небо, где невидимый на солнце реактивный самолёт тянул за собой ослепительно белую ленту.
— Каково же оно? — спросил Дробов.
Катя опустила голову, взглянула на Дробова, лицо её слегка порозовело.
— Я хочу, чтобы это был… сын. Чтобы он был похож на Олега. Такой же красивый и сильный! Такой же верный и честный! Тогда я буду не только самой счастливой женой, но и самой счастливой матерью!
Дробов слушал Катю и снова думал: что же с ней будет, когда арестуют Басова? Пройдёт день, два, и Катя из счастливой женщины превратится в несчастную. Можно ли скрыть от неё правду? Нет, закон не может допускать исключений. В квартире произведут обыск, её будет допрашивать следователь, на суде — прокурор, защитник. Она неизбежно узнает об измене мужа, встретится со Шмедовой. И Катя, самая счастливая на земле Катя узнает, что её «белый кит» — мерзавец из мерзавцев! Она будет слушать показания любовницы своего мужа, и Олег будет тут же, в двух шагах от неё, на скамье подсудимых. За какие грехи должна она поплатиться верой в человека?! За свою романтическую любовь? За свою доверчивость? Как подготовить её к тому, что должно неизбежно случиться, может быть, уже завтра?
Он ещё раз взглянул на Катю. Её серые глаза сияли, она опять улыбнулась и, казалось, забыла, что рядом с ней стоит Дробов.
Поезд Москва — Ташкент выбился из графика и шёл теперь, подчиняясь никому не ведомым расчётам дежурных больших и малых станций. Общая неприятность быстро сблизила пассажиров, началась, как всегда в таких случаях, беспощадная критика железнодорожных порядков. Критиковали всех — от стрелочника до министра. Министра критиковали больше.
— Министру что?! — сипел какой-то старик с волосатым носом. — Он сам на таких поездах не ездит. У него поезд люксом называется. Люксу везде зелёная улица!
— Жулья густо развелось, вот и не соблюдают расписания, — убеждённо сказала пассажирка с верхней полки. — Вы и не знаете, какие аферисты шакалят на вокзалах по буфетам!
— Глупо говоришь, женщина, — вмешался узбек в цветастом полосатом халате. — Совсем глупо! Жулик сам по себе, поезд сам по себе…
— А вот и не глупо! — застрекотала женщина. — Не понимаешь, а суёшься! Буфетчики знаешь какие взятки дают?
— Не про то говорите, уважаемая, — просипел старик, — мы насчёт расписания, а вы о буфетчиках…
— Именно про то! Думаете, кому они взятки дают? Ну кому?
— Кому-нибудь из торгового ведомства… ревизорам…
— Ревизоры — само собой. Машинистам! Машинистам и кочегарам — вот кому дают буфетчики нетрудовые взятки. Я давно уже догадалась!
— Опять глупо говоришь! — сердился узбек. — Зачем зря машинистам деньги давать? Думаешь, что говоришь?
— А вот и не зря! Машинист за взятку поезд из графика выводит! Буфетчику в угоду!..
Узкие глаза узбека буравили тётку на верхней полке.
— Зачем, объясни, зачем буфетчику сбивать поезд с графика? Прошу тебя, объясни!
— Очень даже просто! — В голосе женщины звучала непоколебимая уверенность в своей правоте. — Поезд-то без графика дольше стоит на станции! А когда поезд долго стоит, куда мужики топают? В буфет топают, лакать «столичную». Они второпях лакают, а буфетчик неторопя вместо «столичной» «московскую» наливает. Понял, Халатыч?!
И только два пассажира в купе не принимали участия в этом сумбурном разговоре. Они увлечённо играли в шашки и каждый свой ход сопровождали присказками и прибаутками.
Один из игроков — молодой парень, в линялой солдатской гимнастёрке без погон, после каждого хода поправлял узенький ремешок перекинутого через плечо планшета, повторяя при этом одну и ту же бессмысленную фразу:
— Я не прошу, чтоб было пожирней…
Его противник, немолодой уж человек, с безразлично скучающим лицом, тоже сопровождал свои ходы непонятными комментариями.
— Я не прошу, чтоб было пожирней, — повторил парень и двинул белую шашку вперёд.
— Не шей ты мне, матушка, красный сарафан, — отвечал его противник, загораживая дорогу белой шашке.
— Я не прошу, чтоб было пожирней, — настаивал на своём парень, делая новый ход.
— Не входи, родимая, попусту в изъян, — бормотал его флегматичный партнёр, двигая навстречу чёрную шашку.
Поезд громыхнул на стыках рельсов и начал тормозить. Мимо окон проплыли какие-то деревянные постройки, красная башня, заваленный углём пустырь, и наконец появился вокзал с неизменной надписью «Буфет».
— Надо бы размяться, — сказал парень, поправляя планшет. — Сколько будем стоять? — спросил он у проходящей по вагону проводницы.
— Не знаю! — огрызнулась проводница. — Может, минуту, может, час! Сами понимать должны, — из графика выбились!
— В таком разе у меня ёкнула идея, — оживился парень. — Тяпнем по сто граммов с килечкой! Как вы на это смотрите, уважаемый товарищ? Дерябнуть по сто граммов белого хлебного вина?
— Можно! — пробасил партнёр и потянулся за кепкой.
— Примечай, Халатыч, — сказала довольная пассажирка. — Все в буфет валят! Поезду три минуты полагается здесь стоять, а он час простоит. Кому прибыль? Буфетчику! Ещё кому? Машинисту! Кому убыток? Пассажиру! Трудящемуся!
