– А вы кто будете?
Я назвал имя и фамилию.
– Здешний? Что-то я вас не знаю.
Я ответил, что утром приехал из Петрограда.
– Ах, этим поездом! Очень приятно. Вы что же, по командировке? – Голос его звучал любезно. – Давайте ваш мандат.
Он протянул руку.
Тут я сам все испортил. Лгать для того, чтобы устраиваться, я не мог.
– Я не по командировке, – неуверенно ответил я.
– Как же вы, собственно? – теперь уже сухо и подозрительно спросил он.
– Да вот приехал.
– Ах, так приехали, и вы хотите быть секретарем горсовета. Так-так, – цедил он почти издевательски. – Ну, а какие документы у вас есть?
– Документы есть, в вещах. – Я не знаю, что я имел в виду. Вероятно, свидетельство об окончании университета.
И я вспылил:
– И напрасно вы, товарищ, разговариваете с людьми как с преступниками и ловите их, как воришек, за руки. Поверьте, не все жулики.
Он перешел к обороне:
– Я вас жуликом не называл, но довольно странно прийти с улицы или бог знает как приехать на поезде и потребовать, чтоб вас назначили на руководящую работу.
– Я не требовал руководящей работы! – почти со слезами выкрикнул я.
– А секретарь, по-вашему, не руководящая работа?
Разговор явно терял смысл. Мне стало все ясно. Какого маху я дал, какого дурака свалял, как я переоценил себя. Горсовет и не думал бросаться мне на шею. Где-то заворочалась обида: «никому не нужен».
Но не это обезоруживало меня. Я мог бы объяснить, что не хочу быть секретарем, если это руководящая работа, что я имел в виду совсем другое и готов выполнять любое дело, хотя бы переписывать бумаги, и, может быть, переломил бы его, если бы не сознание того, что, в конце концов, прав не я, а этот неприятный человек. Ведь я действительно пытаюсь примазаться, лишь с одной целью – потом уехать. Нужно было кончать.
– Ладно, – сказал я, – когда-нибудь вы обо мне узнаете, – и вышел не без страха, что буду задержан.
Я чувствовал себя совсем больным и слабым. Ощущение голода прошло. Его убили моральный удар, унижение, разочарование. Во рту был вкус желчи.
В коридоре я нос к носу столкнулся с Пашей, озабоченно мчавшимся куда-то с ворохом бумаг.
– Ну, где ты пропадал? – остановил он меня.
Паша был мой лучший или даже единственный друг на белом свете, но мне было стыдно сказать ему, что меня только что позорно прогнали, когда я протянул руку за работой.
– Да так, знаешь, был в городе. И потом, Паша, – я подтащил его к глубокой нише окна, – дело есть к тебе срочное. Надо спасти девушку.
Паша, несмотря на то что спешил, остановился, весь внимание. Ах, как я любил его за это! Я рассказал ему про Рустама и его сестру и передал листочки со всеми записанными на нем данными. Он молча положил их в карман. Рот его сжался, брови нахмурились; я знал, что Паша будет бороться с несправедливостью до конца.
– Ну, а теперь, – опомнился он, – иди со мной, тебя Листер и Толмачев хотят видеть.
В конце коридора на крайней двери висела табличка: «Археологическая экспедиция профессора Толмачева». Паша и я вошли не постучавшись.
– А, пропащий, – приветствовали меня, – вы как раз и нужны. Езжайте сейчас же к Александре Ивановне в больницу и везите вот все эти бумаги. Ревком передает имущество бывшего военного госпиталя нам, экспедиции, и больнице. Теперь и они и мы разбогатеем. Пусть посылает завхоза, забирает все, что ей нужно для больницы, а на остальное ставит печать, мы увезем после. Ну, ступайте, не теряйте времени, внизу линейка, садитесь и езжайте.
– Подожди, Глеб, я подъеду с тобой до военкомата, там одно дело есть! – крикнул мне Паша вдогонку.
Мы сошли вниз.
– Что это за табличка? – спросил я. – «Археологическая экспедиция»? Так быстро?
– Ну, а что же? – ответил Паша. – Ты бы знал, какие люди в бюро сидят. Настоящие большевики!
Сколько искреннего восхищения, какая превосходная степень вкладывалась в это слово!
– Ну, а Листер? – спросил я.
Паша помедлил:
– А он решил, что лучшим лечением для него будет работа, и теперь он назначен заместителем Толмачева.
– Вот как! – удивился я. Впрочем, подумав, я прибавил: – Он может.
– Может, – подтвердил Паша.
Обо мне не было ни слова. Конечно, в археологическую экспедицию меня не возьмут, партия меня не пошлет. Кому я нужен? Кто мне доверит? Ну ничего, к вечеру вернусь в чайхану, переночую, а с утра начну искать что-либо…
– Ну, мне здесь. – Паша легко соскочил с линейки.
Через четверть часа я уже подъезжал к больнице на окраине города.
Александра Ивановна и Катя вышли мне навстречу.
– А вот и Глеб, – приветствовали они меня, как своего. – Давайте бумаги, нам уже звонили.
Александра Ивановна пристально посмотрела на меня:
– Опять зеленый. Должно быть, ничего не ел? Катя, веди его в столовую, там еще не кончен обед.
Я действительно был голоден, как волк, и Катя только улыбалась, глядя, как я уминаю кашу.
Мы сидели в отдаленном углу теперь уже почти пустой столовой. Вдруг послышались шаги. Я поднял глаза и увидел переливы лилового шелка на полных плечах и пухлые женские руки в кольцах, обнимавшие Катю за плечи.
– А, Катишь, вы здесь, да еще с кавалером, – заговорила женщина высоким жеманным голосом. – Познакомьте нас.
Она выпрямилась и смотрела на меня. У нее было все преувеличенное: и яркие глаза, и пудреное лицо, и бюст, и несимметричный, с чересчур полными губами рот. Ей могло быть около тридцати лет.
Катя движением плеч освободилась из ее рук.
– Это Глеб Аристов. А это Юлия Викторовна, наша сестра-хозяйка.
– Очень рада. Еще один столичный молодой человек. Ну как вы нашли город и как вы находите нас? – Она глядела на меня нескромными яркими глазами.
Я ничего не мог ответить.
– Но вы ешьте, я вам помешала. Катишь, что же вы кормите его кашей? Там есть кое-что получше.
– Это для тяжелобольных, Юля.
– Ну и что? Для такого гостя нет законов.
Но я уже встал:
– Спасибо, Катя, я сыт. Пора возвращаться в город.
Вошла Александра Ивановна и попросила меня передать Владимиру Николаевичу, что она поместилась во флигеле и что ему приготовят комнату.
– А сейчас возьмите Катю с собой, – добавила она, – пусть проветрится, а вечером привезет Владимира Николаевича.
– И я с вами в город, и я, – вызвалась Юля.
По дороге Юля без умолку говорила о том, какая чудная женщина и самоотверженный врач Александра Ивановна (в надежде, что мы ей это передадим), как знаменит в Туркестане ее муж и как она помнит Катишь еще ребенком. Она сидела близко, и мне было жарко и неудобно. Я опускал глаза, чтобы не смотреть на нее.
– Что вы все смотрите на мои чулки? – повела она ногой. – Это контрабанда из Афганистана; если бы вы знали, как трудно доставать.
– Но я вовсе не смотрю на ваши чулки, – смутился я.
– Да, да. – И она погрозила пальцем.
«Боже, – с тоской думал я, – и откуда берутся такие! Она только грязнит Катю».
5
Когда мы доехали до той площади с чайханами, где я сидел утром, Юля, оглянувшись, внезапно заявила, что она сойдет здесь, и попросила нас захватить ее на обратном пути.
«Что ей здесь делать? – подумал я про себя. – Одни узбеки, а с ними вряд ли у нее что-нибудь общее».
В ревкоме никого не оказалось. Нам сказали, что наши уехали с председателем ревкома осматривать место будущих раскопок.
Делать было нечего. Оставив линейку, мы с Катей направились пешком к площади с чайханами, или «чайхана-майдан», как я стал называть ее.
Немного проплутав, мы попали в тот проулок, который примыкал к площади сзади киоска. Внезапно Катя почувствовала, что в туфлю ей попал кусочек щебня; она остановилась, чтобы вытряхнуть его, и оперлась о тонкую стенку киоска. Сквозь нее до нас явственно доносились голоса, и мы невольно стали свидетелями разговора.
– Да нет, это просто дети, мелюзга, – говорила Юля.
– А отца видела? – спрашивал мужской голос. По тембру это был как будто голос грека, но странно, на этот раз он говорил совершенно правильно и в нем не было и следа восточного акцента, а был другой, тоже не русский.
– Пока еще нет.
– А она?
– Она ничего, старомодная и слишком занята больными, чтобы мешать мне.
– Ты постарайся подружиться со всеми мужчинами, сделайся необходимой, пусть привыкнут видеть тебя все время. Найди кого-нибудь, чтобы ухаживал за тобой.
– Это и так все делают, – самодовольно прыснула Юля.
– Ну, ну. Эти приезжие должны иметь высокие связи наверху. Смотри. И помни: главное – военные.
Наступила пауза. Катя и я стояли молча, глядя друг на друга. Все это было так неожиданно, так отвратительно.
Но что нам было делать теперь? Выйти из-за киоска? Они поймут, что мы слышали их разговор.
Я выглянул за угол.
