Здесь, в Пещере, три молодых человека – радиотелеграфисты и шифровальщики – поддерживали тайную радиосвязь с Лондоном, Вашингтоном и с широко разбросанной сетью глубоко законспирированных полевых агентов в Париже, в других городах оккупированной зоны Франции и по всей Европе. Операторы – два англичанина и один американец – были лучшими из лучших выпускников Королевского корпуса связистов в Тэйм-парке, около Оксфорда, а затем 52-й специальной школы. В эти дни трудно было найти квалифицированных радиооператоров, и британцы далеко опередили американцев в деле подготовки персонала.
Радио, настроенное на волну Би-би-си, транслировало негромкую музыку: приемник ловил кодированные сигналы, передаваемые в форме курьезных «личных сообщений» перед вечерней радиопередачей новостей. На маленьком складном столике посреди комнаты стояла шахматная доска с недоигранной партией. На ночь приходился самый пик работы, так как эфир был менее загружен и потому легче было передавать и принимать сообщения.
Стены были увешаны картами Европы, границ и береговых линий Франции, всех районов Парижа. Здесь имелись навигационные схемы, топографические карты, графики движения судов и отправки грузов в Марселе, подробные карты военно-морских баз.
И все же комната не была полностью лишена признаков существования человеческих пристрастий: среди карт и графиков бросалась в глаза обложка журнала «Лайф» с фотографией Риты Хейуорд, а к стене напротив был приколот вырезанный из другого журнала портрет Бетти Грэйбл, принимающей солнечную ванну.
Дерек Комптон-Джонс, румяный человек, открывший дверь, стиснул руку Меткалфа и с силой потряс ее.
– Рад, что ты вернулся живым и невредимым, дружище, – торжественно провозгласил он.
– Ты говоришь это каждый раз, – поддел его Меткалф. – Можно подумать, что ты разочарован.
– Черт тебя возьми! – вспыхнул Комптон-Джонс. – Тебе никто не говорил, что вокруг идет война?
– Неужели? – с удивленным видом откликнулся Меткалф. – То-то наверху мне попадалось так много народу в форме.
Один из мужчин в наушниках, сидевший за пультом у противоположной стены, повернулся, взглянул на Комптон-Джонса и устало заметил:
– Может быть, если бы ему удалось хотя бы ненадолго удержать своего попрыгунчика в штанах, то он смог бы заметить, что делается за дверями спален, из которых он так редко вылезает. – Голос, выдающий наличие огромных аденоидов, и сильнейший британский акцент принадлежали Сирилу Лэнгхорну, непревзойденному шифровальщику.
– Эй, кончайте! – рявкнул, повернувшись, в свою очередь, Джонни Беттс из Питтсбурга, радист-виртуоз.
– Ха! – отозвался Лэнгхорн. – Стивен-то кончит, была бы юбка.
Комптон-Джонс густо покраснел и захохотал. Меткалф добродушно присоединился к нему. Отсмеявшись, он сказал:
– Я считаю, что вам, экспертам, нужно ненадолго выйти в свет. Я должен сводить вас всех в раз-два-два. – Все хорошо знали, что он говорит об известном публичном доме в доме №122 по улице Прованс.
– А у меня там уже все и так устроено, – похвастался Комптон-Джонс. – У меня есть постоянная девочка. – Он подмигнул остальным и добавил: – Я увижусь с ней, как только разделаюсь с приемом последней партии запасных частей.
– А, так вот в чем состоит твоя идея глубокого проникновения во Францию, – протянул Лэнгхорн.
Комптон-Джонс сделался совсем малиновым, а Меткалф согнулся пополам от смеха. Ему нравились работавшие здесь парни, особенно Комптон-Джонс. Он часто называл Лэнгхорна и Беттса близнецами Боббси, хотя они ни капельки не походили друг на друга. В работе разведчика не было ничего труднее работы на ключе и шифровального дела. Это были изнуряюще тяжелые и скрупулезные занятия, и Меткалф хорошо это знал, зубоскальство оставалось одним из немногих доступных им способов хоть ненадолго сбросить гнетущее напряжение. Они же считали Меткалфа кем-то вроде своего собственного Эррола Флинна[24], и в их отношении к нему сочетались ревность и преклонение.
Он вскинул голову, прислушиваясь к негромкой музыке, доносившейся из радиоприемника.
– «В настроении», – узнал он. – Добрая старая американская музыка – Гленн Миллер из «Кафе Руж» в Нью-Йорке.
– Нет, очень сожалею, но боюсь, что это оркестр Джо Лосса, дружище, – поправил его Комптон-Джонс. – Из Лондона. У них такая характерная манера.
– Что ж, парни, я рад, что у вас есть свободное время, чтобы слушать радио, – сказал Меткалф. – Это потому, что кое-кому приходится делать какую-никакую работенку.
Он засунул руку за отворот смокинга, извлек скомканные бумаги – теперь уже изрядно помятые – и, гордо улыбаясь, поднял их над головой.
– Полный комплект планов немецкой базы подводных лодок в Сен-Назере, включая детали размещения боксов для субмарин и даже систему замыкающих устройств к этим боксам.
– Вот это да! – восхитился Комптон-Джонс.
Лэнгхорн, как ни старался, тоже не смог сдержать восхищения.
– Нашел в трусах какой-нибудь красотки из гестапо?
– Не совсем. В личном кабинете графа Мориса Леона Филиппа дю Шателе.
– Того говнюка из Виши? – уточнил Лэнгхорн.
– Его самого.
– Перестань меня дурачить. Как ты туда попал?
Меткалф склонил голову.
– Джентльмен не рассказывает, кого и когда он целовал, – произнес Стивен ханжеским наставительным тоном.
– Неужели его жена? О, господи, Стивен, у тебя совершенно нет гордости! Ведь эта мадам – старая кобыла!
– А мадемуазель – хорошенькая маленькая кобылка. А теперь нам нужно не откладывая переправить это курьеру и доставить Корки в Нью-Йорк. Необходимо также, чтобы вы отстучали коротенький обзор содержания этих бумаг и продублировали подробности. Будем отправлять их постепенно, по частям, для подробного анализа.
Он имел в виду, конечно, Альфреда Коркорана по прозвищу Корки, которое можно было истолковать как не слишком уважительное[25], своего босса, великолепного организатора разведки, имевшего личную сеть агентов, в которую входил и Меткалф.
Личная сеть: агенты подчинялись одному лишь Коркорану, не какому-нибудь правительственному агентству или комитету. Однако в этом не было ничего противозаконного или предосудительного. Ибо эта сеть была создана по личной рекомендации президента США Франклина Делано Рузвельта.
Америка переживала странное время. Европа охвачена войной, а Америка не воевала. Америка наблюдала и выжидала. Голоса изоляционистов были громкими и сильными. Но не менее громко звучали голоса, утверждавшие, что Соединенные Штаты должны вмешаться, должны напасть на Гитлера и защитить от него своих европейских друзей – или же вся Европа окажется под властью нацистской Германии, и тогда будет слишком поздно что-то предпринимать. В таком случае Гитлер станет непобедимым.
И в подобных условиях страна не имела единой централизованной разведывательной спецслужбы. Рузвельт отчаянно нуждался в надежной, непредубежденной информации о том, что действительно в состоянии сделать нацисты и насколько сильно сопротивление Гитлеру. О том, сможет ли Великобритания пережить войну. Рузвельт не доверял военной разведке, в которой работали в лучшем случае дилетанты, и презирал Государственный департамент, охваченный изоляционистскими настроениями и склонный устраивать постоянную утечку в газеты той информации, которой располагал.
И потому в конце 1939 года Франклин Рузвельт пригласил к себе старого друга, своего товарища по Гарварду. Альфред Коркоран служил в отделении Г-2 военной разведки во время Первой мировой войны, затем приобрел славу в сверхзакрытом секретном мире, возглавляя МИ-8 – больше известную как Черная комната – нью-йоркское подразделение дешифровки, раскрывшее в двадцатых годах дипломатические шифры Японии. После того как Черная комната была в 1929-м расформирована, Коркоран негласно сыграл главную роль в разрешении ряда дипломатических кризисов тридцатых годов – от Маньчжурии до Мюнхена.
ФДР – так часто называли президента – знал, что Корки лучший из лучших, и, самое главное, знал, что может доверять ему.
Имея финансирование, недосягаемо скрытое в недрах бюджета Белого дома, и полную поддержку президента, Корки создал свою лавочку, намеренно разместив ее вдали от полных любопытными сплетниками коридоров Вашингтона. Его сверхсекретная частная разведывательная сеть, подотчетная непосредственно Белому дому, размещалась в Флэйтрон-билдинг, в Нью-Йорке, под видом международной торговой фирмы.
У Коркорана были развязаны руки, он мог нанимать самых лучших и многообещающих сотрудников, и он внимательно отслеживал кандидатов среди молодых дипломированных специалистов, выпускников колледжей Лиги Плюща[26], хорошо воспитанных молодых людей, которые смогут чувствовать себя на своем месте в самых рафинированных социальных слоях Европы. Новичков, носивших фамилии, постоянно упоминавшиеся в «Социальном регистре»[27], было так много, что остряки (из своих) начали называть организацию Коркорана «Регистром», и это прозвище прижилось. Одним из самых первых рекрутов оказался молодой выпускник Йельского университета по имени Стивен Меткалф.
