Едва он вошел в здание, как два охранника, предупрежденные со стоянки, устремились к нему с явным намерением обыскать.
Должно быть, он был в курсе такого приема, потому что тут же пригнулся, делая вид, что хочет что-то подобрать, и плавным движением конькобежца оказался вне их досягаемости.
Оба охранника столкнулись и упали друг на друга. Один из них, быстро осознав свой промах, не теряя времени, вновь устремился к Рею, решив не упустить его во второй раз.
– Здравствуй, Ник... – насмешливо сказал Рей.
Ник взмахнул руками.
– Это ты! Давно же тебя здесь не было видно!
– Ты будешь видеть меня каждый день в течение месяца. Надеюсь, ты не заставишь меня играть в регби каждый раз, как мы встретимся, – пошутил Рей, поспешно удаляясь.
– Кто это? – спросил у Ника другой охранник, когда лифт увез Рея.
– Говард Рей, – шепнул ему на ухо Ник.
На охранника это произвело впечатление.
* * *
Джимми Дункан встретил Говарда Рея сердечным рукопожатием.
– Если бы ты сам не предложил это Патрону, я никогда не осмелился бы попросить у тебя такую работенку. Говард Рей, заменяющий Джимми Дункана. Я чувствую себя таким значительным, что по возвращении попрошу тебя о продвижении по службе!
Дункан был таким же высоким, как Рей, однако на этом их сходство кончалось. Безукоризненно одетый в серые фланелевые брюки и голубой твидовый пиджак, Дункан был воплощением аккуратного, делового и умелого служащего.
– Я делаю это не из любезности, успокойся, – уточнил Рей охрипшим от табака и алкоголя голосом. – Это для того, чтобы вновь самому взяться за дело.
– Пока не придет пора смываться?
– Ну, это уж решать Патрону. Он, однако, дал мне понять, что мог бы иногда доверять мне заниматься каким-нибудь грязным дельцем.
– Значит, ты вновь берешься за службу?
– Во всяком случае, нерегулярным образом.
Рей, зевая, вытянул ноги. С тех пор, как он жил в деревне, он все меньше заботился о хороших манерах.
– У тебя усталый вид, – заметил Дункан.
– Я встал на заре и шесть часов был в пути.
– Шесть часов? Я думал, что твое ранчо находилось менее чем в трехстах километрах от Парижа. Ведь ты обосновался в Вире, правда?
– Да, точно двести семьдесят километров.
– Ты оседлал лошадь?
– Я оседлал две лошади.
– Две? Так ты теперь ездишь в дилижансе?
Дункан всегда отпускал свои шуточки насмешливым тоном, таким же сухим, как его длинная костлявая фигура.
– Мой кадиллак – это "две лошади", – ответил Рей[7].
– Не хочешь ли ты сказать, что ездишь в одной из этих консервных банок? – воскликнул Дункан с отвращением. – Мне уже и так трудно представить тебя в роли нормандского ковбоя, но я вовсе не представляю тебя средним французом. Ты действительно изменился, старик! И это ты, кто терпеть не мог терять время!
– В последний период у меня появилось много времени, и я потратил его на себя.
– Тебе понадобилось время и для того, чтобы отрастить волосы, как я вижу, – заметил Дункан, скептически глядя на него.
– Знаешь, когда живешь в сельской местности, то не обращаешь внимания на такие детали.
– Вспомни, что Патрон обращает на это внимание. И очень пристальное, – уточнил Дункан, поддразнивая его, но в то же время оставаясь стопроцентным образцом служащего.
– Все-таки я надел свой твидовый пиджак, а это уже самая большая уступка, – улыбаясь, ответил Рей. – А разве теперь длинные волосы не в моде?
– К этой моде Патрон остался совершенно невосприимчив.
– Он по-прежнему верен заветам старика Гувера, и, так же как и он, думает, что коммунизм растет вместе с волосами?
– Когда работаешь на него, самое разумное – подчиняться его методам.
Как только начинали говорить о Патроне, Дункан становился весьма серьезным. Он поднялся и начал убирать несколько досье в свой портфель.
– Вот чтение на отпуск... Симона! – позвал он.
Женщина около сорока лет вошла в кабинет. Она была очень ухоженной, и на нее было приятно смотреть.
Рей и она обменялись понимающей улыбкой, как старые сообщники, которые только что встретились и понимают друг друга, даже когда молчат.
Они на самом деле знали друг друга, насколько это возможно для мужчины и женщины.
– Отчет Копполы уже напечатан? – спросил Дункан.
– Вот он.
Отчет был у нее под мышкой и она фривольным жестом вложила его в портфель Дункана. Рей понял, что она уже старалась его очаровать.
– Хорошо, я уезжаю. Мой самолет вылетает через час, – сказал Дункан.
– Да ты даже не ввел меня в курс дела!
– Симона в курсе всего. Сейчас есть только два или три дела, довольно вяло развивающихся... Ах, да! – внезапно вспомнил Дункан. – Есть одна темная история... Женщина, которую нашли в ванной, в луже негашеной извести. Ее муж – чернокожий. Французский полицейский, который занимается этим делом, придет к тебе завтра утром... Симона сообщит тебе все подробности. Ты можешь дать ему некоторые сведения, если он тебя об этом попросит. Французы часто делают это для нас, и хотя бы один раз можно отплатить за их любезность. Больше, кажется, говорить не о чем. Твоя замена рискует стать скорее докучливой, предупреждаю.
– Это будет моим парижским отпуском. Я не приезжал сюда почти два года, – ответил Рей, нисколько не смутившись. – И кто знает?.. В нашей работе очень часто бывают неожиданные повороты...
* * *
Симона повела Рея обедать в нормандскую харчевню возле посольства, чтобы он сразу не почувствовал себя в непривычной обстановке, пошутила она.
Он рад был вновь ее увидеть. Она три года была его секретаршей, когда он работал для Интерпола в Женеве. Они часто спали вместе, но по-товарищески. Дважды вдова – она выходила замуж за мужчин с опасной профессией – она не захотела рисковать в третий раз. Отныне она проявляла в своих отношениях с мужчинами тот же такт и ту же сдержанность, с которыми выполняла свою работу.
– Я была уверена, что ты не сможешь долго оставаться в своем нормандском уединении, – вдруг призналась она ему, когда они были в кафе.
– Почему?
– Да так. Женская интуиция. Все, кто тебя знает, еще не вернулись из своего уединения. Никто не мог поверить, что ты все бросил. С твоим послужным списком ты стал бы в Вашингтоне важной птицей.
– Я предпочитаю чиновникам коров и лошадей, Симона.
– Почему ты уехал, Говард? – спросила она, с некоторым смущением отводя взгляд, как если бы она совершила профессиональную ошибку. Мужчинам, с которыми она сближалась, не надо было задавать слишком много вопросов.
– Я не знал, что ты любопытна...
Она улыбнулась ему своими светло-голубыми глазами, в уголках которых время начало оставлять первые морщинки.
– По сравнению с нами гангстеры просто детишки из хора. И я нуждался в лечении, – доверительно сказал он, стараясь говорить твердо.
– Теперь ты выздоровел?
– Нет, но я теперь уже двенадцать месяцев болен годичным одиночеством. Это в большей мере лишает меня сна и аппетита, чем мои мысли... Или, может быть, подобно алкоголикам и наркоманам, быть агентом стало для меня пороком, без которого я не могу обойтись... Даже после обезвреживающего лечения!
Он замолк, охваченный какой-то заторможенностью, которая удерживает сильных людей от выражения своих мыслей: они боятся сказать лишнее или недостаточно много.
Выходя из ресторана, Рей взял руку Симоны и крепко сжал ее в своей. На пути к посольству он продолжал нежно ласкать ее руку.
– Ты начинаешь стареть, Говард? – сказала она взволнованно.
– Почему ты так говоришь?
– Ты стал нежным, Говард!
* * *
– Вы его знаете?
– Я встречал его два раза, первый раз на вечеринке, а второй – в Варшаве, четыре года назад, на конгрессе культуры.
– Он занимается политикой?
– Насколько нам известно, он не участвует ни в какой партии или политической организации.
– Что же он тогда делал в Варшаве?
– "Геральд Трибюн" поручила ему написать серию статей о конгрессе. Я их даже прочел, они скорее склонялись влево, но без обычных клише. В то время он даже стал пользоваться некоторой известностью. "Дейли Ньюс" опубликовала передовую статью, в которой его обвиняли в том, что он продался красным, и в других гнусностях, совершенно в духе "Дейли Ньюс", если вы слышали об этом газете.
– Нет.
– Это нью-йоркская газета. Немного похожая на "Минют".
Дебур удивился, встретив американца, так хорошо информированного о том, что читают французы.
Солнце потоком врывалось в кабинет Рея. Дебур завидовал ему, так как Рей казался нечувствительным к жаре, а он был весь в поту. В посольстве так редко нуждались в кондиционере, что, как только его включали, он ломался.
– Насколько я знаю, – продолжал Рей, – он с тех пор ничего больше не публиковал, но эти статьи стоили ему репутации "прогрессивного" писателя, которая у него еще остается. Время от времени в каком-нибудь иллюстрированном журнале можно увидеть его имя рядом с именем Бэлдвина, как одного из чернокожих писателей американской колонии Парижа. Однако, вы знаете, люди, которые пишут эти статьи, редко читают книги...
