— Ничего с тобой не случится, — успокаивал он скорее себя, чем Сергея. — Муртаза знает, что его отец сидит у нас в подвале, и случись что с тобой, он может в единый миг остаться сироткой.
— Что я могу обещать им? — спросил Сергей.
— Ты можешь обещать им скорый и праведный советский суд с вышкой в конце приговора. У них у всех руки по локоть в крови. Поэтому ничего не обещай. Меньше говори, больше слушай. Внимательно записывай все их условия. Съезди в Бентарой, якобы для того, чтобы посоветоваться по телефону с нефтегорским начальством. В общем, тяни время, бей по аутам. Твоя задача — продержаться сутки. И больше солидности, важности, спеси. Ты значительная персона, посол. А что пацан еще по виду, это, конечно, плохо. Хоть бы усы отпустил!
— Вы мне, товарищ капитан, какой-нибудь мандат дайте, коли я посол.
— А что? Неплохая мысль. Мандат для ведения переговоров мы тебе выпишем. И отправляйся сегодня же. До наступления темноты ты должен быть у Муртазы.
Когда Казаринов вышел, Дятлов подумал: «А хорошо, что у него ни жены, ни детей. На страшное дело идет парень. Ну что ж. Будем верить в его звезду».
В лагерь Заурбекова Сергей въехал на лошадке каурой масти, выделенной ему Бентаройским райотделом НКГБ. Оружия при нем не было, а была палка с прикрепленной к ней белой тряпицей. Вечерело. Бандитский бивак жил полнокровной жизнью. В нескольких огромных котлах варились, судя по запаху, баранье мясо и кукурузные початки. Вокруг костров сидел звероподобный увешанный оружием разбойный люд. Каждый из воинов Аллаха занимался своим делом: кто ужинал, кто прочищал винтовку, кто чинил обувь, кто выжигал огнем костра вшей, забравшихся в складки одежды.
Посреди лагеря, под раскидистым тутовым деревом, стоял вагончик на колесах, в каких обычно живут механизаторы во время посевной и уборочной. Наверное, это и есть резиденция Муртазы, подумал Сергей. Правее, в просторной кошаре, разместилось, очевидно, ближайшее окружение главаря, его нукеры. Прочая шелупонь нашла пристанище в стогах сена под открытым небом. Полевой стан животноводческой бригады колхоза имени Чапаева широким клином, протянувшимся в сторону гор, вдавался в непролазный кавказский лес. Только с севера к нему вплотную подступало еще не убранное кукурузное поле. На самом краю его стоял сожженный бандитами трактор. Рядом в луже солярки валялась опрокинутая железная бочка.
Сергей подъехал к одному из костров.
— Ты кто такой? — спросили его.
— Чрезвычайный и полномочный посол из Нефтегорска. Направлен для ведения переговоров с Муртазой, — ответил Сергей на их языке.
Бандиты заржали.
— Разве посол такой бывает? Ты бы бороду приклеил да папаху надел или чалму. А свита твоя где?
Но тут прозвучал вопрос, который заставил всех утихнуть:
— Если ты из Нефтегорска, то скажи, как там насчет амнистии для нас. Слышно что-нибудь?
— Решение об амнистии принимает Москва, — пояснил Сергей. — Однако в зависимости от вашего поведения мы можем направить в Москву предложения об амнистировании участников бандповстанческого движения.
— Кто это «мы»?
— Мы — это Советская власть.
— А ну-ка слезай со своей кобылы и иди сюда! — повелительным тоном приказали Сергею сзади.
Он оглянулся. В дверном проеме вагончика стоял рыжий детина лет сорока в высокой папахе, надвинутой на лоб. Густая черная борода с редкой проседью прикрывала почти всю его широченную грудь. Это и был Муртаза Заурбеков, в прошлом главный агроном колхоза имени Чапаева, а ныне головорез и погромщик, известный всему Северному Кавказу. Сергей без суеты спешился, передал поводья и белый флаг одному из бандитов и не спеша пошел к вагончику.
— С чем пожаловал?
Сергей протянул Заурбекову мандат.
— Ах, вот оно что! НКГБ! Надо же! Ну, заходи, гостем будешь… Эй, люди! Подайте-ка нам сюда что-нибудь поужинать!
Муртаза усадил Сергея за стол, а сам сел напротив.
— Тебе сколько лет?
— Двадцать три.
— Я бы больше двадцати не дал. Что, у вас не нашлось человека посолиднее для такого серьезного дела?
— Какое у тебя было звание в Красной Армии, Муртаза?
— Ну, лейтенант запаса.
— Вот и я лейтенант.
— Ты шути да меру знай. Я командир повстанческой бригады имени имама Шамиля. Комбриг, как минимум.
В бригаде Заурбекова даже в лучшие времена было не более трехсот сабель. Теперь же оставалось человек семьдесят.
— Комбригов давно отменили.
— Значит, я полковник, а то и генерал. Знаешь что, давай мы будем говорить с тобой по-русски. Мои нукеры почти все из горных аулов. Вашего языка они не знают.
— По-русски, так по-русски.
Принесли ужин: вареную баранину, вареные кусочки теста, похожие на галушки, да крепкую чесночную приправу — все в отдельных мисках.
— Может выпьешь?
— На работе не пью.
— Ну а мне Аллах не велит.
Мясо и галушки брали руками, обмакивали в соус и отправляли в рот. Лакомясь национальной стряпней, Сергей подумал, что продукты, награбленные в колхозе, ничуть не хуже, а может быть, даже и вкуснее яств, купленных в лучшем гастрономе. Одновременно он украдкой разглядывал Муртазу, главным образам его лицо, хорошо знакомое по фотографиям, имевшимся в оперативном деле. Это было собственно и не лицо, а совершенно круглая прохиндейская рожа. и если бы не волевые складки у рта да не волчьи огоньки в глазах, то обладатель этой рожи вполне сошел бы за доброго торговца лавашами с бентаройского рывка. Типичный кавказский лидер, думал Сергей, впрочем, если его побрить и выстирать с мылом, да нахлобучить сверху шляпу вместо папахи, он вполне мог бы возглавить любой цивилизованный народ.
Когда они совершили омовение рук и остались одни, Муртаза сказал:
— Ну, говори, с чем пришел.
— Мое начальство полагает, что нам пора заканчивать войну в горах.
— Правильно мыслит твое начальство, да как это сделать? Войну легко начать, а кончить — ой-ой-ой!
— Не мы начали эту войну.
— А что там мой отец? — как бы, между прочим, поинтересовался Муртаза, меняя неприятное для него направление разговора.
— Если бы твой отец умел писать, я привез бы от него письмо.
Муртаза вдруг расхохотался.
— А вот я возьму тебя в заложники и обменяю на отца.
Сергей тоже рассмеялся. Он знал, что Муртаза в данной ситуации этого не сделает, и предложил свой вариант:
— У тебя есть более достойный товар для обмена. Я имею в виду немецкого инструктора.
— Да я это дерьмо вам за так отдам. Вояка он никудышный, а жрет много. Говорит, что его готовили для войны умов. Партизанить не хочет. Ты посмотри в оконце — он сидит как раз напротив, кукурузный кочан гложет.
Сергей последовал совету Муртазы и увидел у котла с вареными кукурузными початками тощего оборванца, обросшего рыжей бородой и ничем не отличающегося от прочих бандитов. Неужели это и есть Штайниц? Рядом стоял агент Сергея «Хасан», внедренный в банду еще в начале сорок второго, и о чем-то оживленно дискутировал с офицером абвера, часто прибегая к языку жестов.
— Так что предлагает нам уважаемый НКГБ? Положить оружие на землю и построиться вдоль забора для расстрела?
— Ну, зачем так круто? Ты мог бы оказать нам помощь в ликвидации мелких банд. Тогда к тебе было бы совсем другое отношение.
— Воевать против своих? Мои мюриды не пойдут на это.
— Тогда давай свои предложения!
Муртаза задумался.
— Легко сказать — давай предложения! Вот если бы вы пропустили нас через один из перевалов в Грузию, мы растворились бы там, среди мирных горцев, пастухами стали бы, земледельцами…
Идея бандита была явно неприемлемой для НКГБ, но Сергей, наморщив лоб, тщательно записал эту и другие мирные инициативы Муртазы в свой блокнот.
Говорили долго. В конце концов, Сергей объявил, что утром должен съездить в Бентарой, чтобы по телефону связаться с начальством для консультаций.
— Ну вот, — недовольно проворчал Муртаза, — а мы утром хотели сняться и уйти в свое ущелье.
— Подождите до моего возвращения, — попросил Сергей. — Я к полудню вернусь.
— Ладно уж, подождем, — буркнул Муртаза.
Спать легли заполночь. У обоих выходов из вагончика замаячили часовые с немецкими «шмайсерами». Муртаза сразу захрапел, а Сергею не спалось. Сквозь дыру в крыше он видел кусок кавказского неба с самыми крупными на свете звездами, и мысли об иных мирах без войн, ненависти, коварства и горя заполнили его сознание. Он улыбнулся и стал думать о Вере…
Они познакомились перед войной. Сергей тогда учился на третьем курсе пединститута, а Вера работала в райкоме комсомола. Свои стихи Сергей читал только ей. Вера стихи хвалила, а он сердился:
— Это просто зарифмованная проза! Рифмоплетство. Поэзия есть вид искусства, а специфика искусства — образность. «Оружия любимейшего род, готовая рвануться в гике, застыла кавалерия острот, поднявши рифм отточенные пики». Вот где искусство! А мне, видно, поэтом не стать.
